Если 88% людей возраста старше 60-ти лет знают о репрессиях, а 72% людей, интересуясь историей семьи, черпают информацию о ней в самой семье, то почему 47% молодежи (от 18 до 24 лет) ничего о них не знают. Или говорят, что ничего о них не знают.
Среди прочего, тут накладывается и иная закономерность: поскольку неоднократно зафиксировано, что положительное отношение к Сталину выше в старших возрастных группах и падает в более молодых, то ведь получается, что чем больше люди знают о репрессиях сталинского периода, тем лучше относятся к нему самому. Чем меньше о них знают – тем хуже относятся и к самому Сталину. Тоже интересно, хотя и для отдельного анализа.
И еще одна ремарка: в данном соцопросе ВЦИОМа, о котором идет речь, 47% группы от 18 до 24 лет отрицательно ответили не на вопрос, знают ли они о «сталинских репрессиях», а на вопрос, знают ли они, «что в СССР в двадцатых-пятидесятых годах двадцатого века имели место преследования по политическим мотивам или Вы слышите об этом в первый раз?».
Когда, годом ранее, вопрос задавался в более традиционной формулировке: «Во время правления Иосифа Сталина многие советские люди стали жертвами сталинских репрессий. Приходилось или не приходилось Вам ранее слышать о сталинских репрессиях?», 76% этой же возрастной категории ответили положительно.
И здесь два момента, на которые нужно обратить внимание.
Первый: значительное количество людей говорят, что знают о «сталинских репрессиях», но при этом – ничего не слышали о «преследованиях по политическим мотивам». То есть они — как минимум эта группа – явно не считают, что это одно и тоже.
Иначе говоря, сами «сталинские репрессии» существуют для них не как реальный факт, а как некий миф, некий стереотип, нечто, что признано существовавшим некогда и что принято осуждать. Что это такое – они на самом деле не представляют, и как только это же явление им называют не растиражированным, а другим, более точным политическим именем, они признаются, что ничего об этом явлении не знают.
Второй момент, который нужно отметить. В опросе 2017 года, когда речь шла о «сталинских репрессиях», собственно вопросу предшествовала утвердительная подсказка: «Во время правления Иосифа Сталина многие советские люди стали жертвами сталинских репрессий». Реципиенту указывалось, что существование этих репрессий – факт общеизвестный, и ему уже неловко было сказать, что для него это «общеизвестное» — неизвестно. В опросе 2018 года подсказки не было, и тут же число ответивших, что слышат об этом в первый раз, выросло вдвое.
И еще одно обстоятельство. В опросе 2017 года о «сталинских репрессиях» был и вопрос о том, как граждане оценивают эти репрессии: считают, что «репрессии нельзя ничем оправдать – это преступление против человечности», или полагают их «вынужденной мерой, которая позволила Сталину обеспечить порядок в обществе». И вот в группе 18-24 года 43% выбрали второй ответ: «Репрессии были вынужденной мерой, которая позволила Сталину обеспечить порядок в обществе». Кстати, ровно столько же, сколько в обществе в целом.
И на фоне этого еще одна цифра другого ВЦИОМовского опроса октября 2018 года, об отношении к событиям октября 1993 года. Среди прочих, ВЦИОМ задал вопрос: «Оправдано ли было во время беспорядков в Москве 3-4 октября 1993 года использовать военную силу для достижения контроля над ситуацией?».
И если пять лет назад, в 2013 году, применение силы оправданным признавали лишь 17% граждан, в 2018 их доля резко возросла до 26%.
В стране вырос и растет запрос на силовое решение проблем. И это одно из объяснений определенного неприятия обществом и особенно молодежью темы репрессий, поставленных в негативном интонационном звучании.
Дело не в том, что школа, общество или старшие поколения не говорят молодежи о том, что они были. Дело скорее в том, что они говорят и что они говорят.
Почему не знают? Да, подчас не говорят. Почему? А не знают, что говорить: с одной стороны – это зона конфликта, и те же учителя не всегда знают, с чьей стороны оценивать — в обоих случаях можешь оказаться под огнем. С другой — а ведь внятного объяснения нет.
Сказать «ликвидировали врагов народа» — посмотрят с изумлением.
Сказать «параноик Сталин жаждал крови и убивал всех подряд» — самого учителя сочтут параноиком…
Нет внятного объективного объяснения 37 году. Впечатление, что мощная машина карательной защиты революции сорвалась с нарези: башенные орудия и пулеметы начали неуправляемо стрелять куда попало и в кого попало. Своего рода «гибель от дружественного огня».
Но эту трагедию никто не исследует – и исследовать не дают, дискредитируя обсуждение риторикой о «преступлениях».
Тема репрессий никогда не была родной темой рожденных после войны. Она в основном была темой рожденных в 30-е годы. «Шестидесятников». Молодежью конца 80-х она была воспринята вторично, как отраженная – не в своем собственном звучании, а как, с одной стороны, форма молодежного негативизма в отношениях с официальной позицией и как возможность противопоставить себя существующему, а с другой – как поколению, выросшему в тепличных, ненасильственных условиях и аллергирующих на саму идею насилия.
Хотя это тоже была лишь часть поколения, другая свой протест заявила в 90-е уходом именно в мир насилия.
С тех пор, что естественно, родилась другая молодежь. С одной стороны, ей меньше всего интересно воспринимать идеи поколения последователей «шестидесятников», приведшего, вместе со своими наставниками страну к катастрофе 90-х. С другой – они живут в мире, где пространство насилия постоянно транслируется и виртуально, в фильмах и телевидением, реальной политической жизнью и международными отношениями.
И им, в неявной форме, жизнь постоянно говорит, что отказавшись от умения применить силу, человек либо страна обрекают себя на гибель. Силу не применил Горбачев. Силу не применил Янукович. И уже этим сказано почти все.
И, кроме того, они живут в мире, где видят множество проблем и несправедливостей: они видят, как ухудшается жизнь, как остаются безнаказанными преступники.
Видят ложь и издевательство носителей экономической власти – и падение уровня жизни.
Видят, что Сердюков и Чубайс на свободе. Видят, как растут цены, а правительство рапортует о повышении уровня жизни.
Видят, что Россия вроде бы бросила, гордо выпрямившись, вызов издевавшимся над ней странам, но, с одной стороны, платить за это заставили население, а с другой – власть явно уходит от решительных действий, все время идет на уступки, то геополитическим конкурентам, то сверхбогатой верхушке общества.
И в ответ на одном уровне растет желание увидеть виновных, а на другом – наказать их. И не увидеть их отставку – а по-настоящему, чтобы действительно неповадно было.
А поскольку власть встать на сторону народа не решается и «репрессировать» виновных в том же росте цен либо нерешительности на Украине не берется – что уже воспринимается как вопиющая несправедливость – в обществе тихо и медленно вырастает внутренний запрос на «народную расправу». И, в первую очередь, у молодежи.
И если тридцать лет назад молодое поколение могло протестовать против «старших» как мнимо причастных к оправданию «репрессий», то сейчас оно в старших скорее увидит «отрекшихся от репрессий», и на место прежнего «почему ваша власть расстреливала невиновных» придет другое обвинение: «Почему ваша власть не расстреливала виноватых?»
Поэтому ужаснуть их ужасами репрессий — нельзя: ужасы им постоянно показывает текущая жизнь, «третий раз шутка не работает».
В обществе вызревает запрос на репрессивность, даже на расправу. Строго говоря, еще Паретто, кажется, писал, что неспособность применить силу — свидетельство деградации элиты.
Но представьте, что обществу, и даже просто молодежи, будет задан вопрос: «Считаете ли Вы допустимым в нынешней ситуации уничтожить 700 000 и изолировать от общества еще 3 млн сторонников бандеровского фашизма, прибалтийского неонацизма, американской агрессии против России и иных ее врагов, действующих на ее территории?».
Или, что то же: «чиновников, установивших в России несправедливые законы, и экономистов, виновных в росте цен».
И посмотрите, как ответит молодежь.
Законы политической жизни просты и однозначны: либо элита находит в себе мужество применить репрессии против враждебного большинству меньшинства, либо большинство начинает применять репрессии против элиты. Причем никто при этом не знает, кто именно и какие силы сумеют отманипулировать и возглавить это большинство. И впереди окажутся самые энергичные, неопытные, идеалистичные и доверчивые.
И страна, отрекшаяся от репрессий как инструмента борьбы со своими врагами (противниками и конкурентами), сама обречена стать добычей и объектом тех или иных репрессий со стороны своих врагов (противников и конкурентов).
