Генпрокурор Юрий Чайка рассказал, что в 2018 году материальный ущерб, нанесенный коррупционными преступлениями составил 65,7 млрд руб., что на 66% больше, чем в 2017 году. Однако вместе с этим вырос и возврат средств — компенсировать удалось 46,5 млрд, а годом ранее 26,5. Тем не менее, ситуация выглядит так, что масштабы коррупции только ширятся, а нас убеждают, будто те посаженные министры и чиновники — это и есть настоящая борьба с коррупцией. Хотя это совершенно не так. Об этом в беседе с Накануне.RU рассказал экономист, руководитель Института проблем глобализации Михаил Делягин.
— Как можно оценить данные — коррупционеров становится больше, мздоимство расширяется?
— Прежде всего, мы не можем трактовать эти данные как то, что коррупция растет — вполне возможно, что просто правоохранительные органы стали действовать более внимательно, более эффективно, стали считать коррупцией то, мимо чего они в прошлом году еще проходили мимо. То есть, возможно, что это рост коррупции, а возможно, что это рост эффективности действий правоохранительных органов. Я думаю, что имеет место и то, и другое.
— Цифра в 65,7 млрд рублей — это насколько большой и актуальный показатель?
— Понятно, что это даже не верхушка айсберга, это пылинка на айсберге по своим масштабам. Но, по крайней мере, хорошо, что это начали отлавливать. Насчет возврата средств я бы не спешил радоваться, потому что проблема заключается в том, что у нас действует введенное Медведевым в бытность его президентства средневековая, по сути, норма — когда коррупционер может откупиться от преследования за ту взятку, которая была выявлена, из тех взяток, которые не были выявлены.
Я допускаю, что такой подход можно применять к сферам, где коррупция является просто хозяйственным преступлением, хотя в любом случае она является злоупотреблением доверия и поэтому крайне аморальна.
Но коррупция в государственной системе — это, по сути, предательство государства, это предательство общества, это преступление по своей природе из того же разряда, что измена родине. И разрешать за это просто откупаться — контрпродуктивно.
Но самое главное в том, что борьба с коррупционерами имеет очень малое отношение к борьбе с коррупцией как явлением. Потому что для того, чтобы бороться с коррупцией, нужно менять правила, которые ее порождают. Изменения этих правил мы не видим — мы не видим применения антикоррупционных практик. Задача заключается не в том, чтобы посадить как можно больше плохих людей, а в том, чтобы плохие люди стали хорошими.
— Есть какие-то известные примеры?
— Самые разложившиеся управленческие организмы, вроде Нью-Йорка, вплоть до конца 70-х и даже до конца 80-х годов были оздоровлены при помощи достаточно формальных процедур без каких-либо усилий государства. Причем в Нью-Йорке было коррумпировано все — от постового полицейского до политического руководства. И это было исправлено достаточно быстро, когда были изменены законы. Скажем, в Америке у мафиози, который не сотрудничает со следствием, могли конфисковать в соответствии с законами по борьбе с оргпреступностью все. В результате люди оказывались перед выбором: или сотрудничать со следствием, разрушая мафию, и при этом рисковать жизнью, или обрекать свои семьи на бедность. Критически значимая часть людей делала разумный выбор — защищала свои семьи, в результате мафия утратила в США свое экономическое влияние, была вытеснена из политики.
В Италии был применен замечательный принцип, по которому взяткодатель, если он сотрудничает со следствием и выступает в суде, то с него снимаются все обвинения автоматически. Причем это не явка с повинной, как у нас. И это разрушило круговую поруку между чиновниками, которые организовывали коррупцию, и предпринимателями, которые частично этих чиновников совращали, а частично сами были жертвой коррупционного прессинга.
И далее — переход на электронную систему принятия решений. Это не ключевая мера, она вспомогательная, но она здорово облегчает борьбу с коррупцией, потому что становится возможным проводить невидимые проверки — когда все ваши решения фиксируются в электронном виде.
— У нас как раз сейчас много говорят о «цифровой экономике»…
— В нашем бизнесе это было введено еще в середине 2000-х годов во многих местах. Государство от этого отбрыкивается до сих пор именно потому, что это резко ограничит масштабы коррупции. Во-первых, из-за скорости принятия решений, во-вторых, из-за возможности скрытого контроля.
Эти меры мы не видим, мы видим только слабый треп в рамках политики цифровизации о том, что нужно ввести электронную систему, и то — непонятно чего. То есть вещь второстепенная, и скорее всего связана с освоением бюджетных денег, чем с борьбой с коррупцией.
Наша трагедия в том, что наши правоохранительные органы научились бороться с коррупционерами, но нас старательно отвлекают — нам старательно пытаются внушить, что борьба с коррупционерами — это и есть борьба с коррупцией. Что абсолютно не так.
Это тем более обидно, ведь в нашей стране есть пример очищения от коррупции огромной структуры, которая была символом коррупции — это ГИБДД, бывшая ГАИ. Так что у нас есть, чем похвастаться, у нас есть достижения в этой сфере, и очень обидно, что эти достижения применяются только по низам, а не по верхам, потому что наиболее опасна верховая коррупция.
— То есть аресты губернаторов, Улюкаева, Абызова — это все для создания ложного впечатления и отвода глаз, по сути?
— Мы видим успехи в борьбе с коррупционерами, а успехи в борьбе с коррупцией весьма ограниченны, потому что все, что нам рассказывают про успехи, которые наблюдаются в сфере госзакупок, например, может, и есть, только общая картина не меняется.
Мы видим ситуацию, когда рейдеры захватывают и разрушают целые отрасли. Что сейчас происходит с краболовством? Председатель комитета Госдумы совершенно не стесняясь говорит, что краболовством занимаются «неправильные» компании, а нужно, чтобы этим занимались «правильные» компании, другие. Задача не в том, чтобы собирать больше налогов — задача в том, чтобы заменить участников.
Какая может быть борьба с коррупционерами, с коррупцией в ситуации, когда рейдерство, по сути дела, поощряется государством? И в целом говорить о борьбе с коррупцией немного странно, потому что понятно, что добросовестный чиновник не может заниматься подрывом основ государственного строя, а коррупция производит впечатление именно таких основ.
Как в 1992 году при Борисе Николаевиче эти основы заложили товарищи либеральные реформаторы — так это, в общем-то, и сохраняется.
И тут важно то, что если государство всерьез займется борьбой с коррупцией, то это будет политическая революция. Потому что кардинально изменится природа власти.
