Мы продолжаем разговор с постоянными участниками Изборского клуба о противостоянии консерваторов и либералов на Западе. В прошлый раз нашим собеседником был Николай Стариков, разговор с ним вы можете прочитать здесь.
Напомним кратко фабулу наших бесед с участниками клуба, она заключается в том, что консервативная идея на Западе, прежде всего в США и странах Европы, набирает популярность и вступает в достаточно жесткое, местами на грани физического конфликта между сторонниками, противостояние с идеями либеральными. Можно говорить о некоем консервативном ренессансе, однако есть моменты, на которые стоит обратить внимание. Во-первых, консервативная пропаганда строится на борьбе с мигрантами, и это характерно как для США, так и для Европы, и зачастую такая борьба превращается в завуалированный, но вполне читающийся расизм, который в перспективе может стать питательной средой для развития националистических тенденций вполне радикального толка внутри самого консервативного движения. Во-вторых, современные консерваторы строят свою идеологию, в том числе, на антикоммунизме, что не может не волновать значительную часть уже нашего общества, так как в России, в свою очередь, набирают популярность идеи, которые пытался воплотить в жизнь Советский Союз. И само понятие СССР, для большинства россиян, имеет положительный оттенок, нежели отрицательный, но с другой стороны, западный консерватизм декларирует приверженность традиционным, преимущественно, христианским ценностям и это вызывает если не симпатию, то одобрение с нашей стороны. Обо всем этом, во второй части наших бесед, мы поговорим с заместителем председателя Изборского клуба, доктором философских наук Виталием Аверьяновым.
— Виталий, на Ваш взгляд, противостояние консерваторов и либералов на Западе — это противостояние определенных элит, которые используют эти идеологии сугубо в своих корыстных целях, или мы имеем дело, прежде всего, с духовным кризисом западного общества?
— Резкость дискуссии — признак того, что ни консерваторы, ни сторонники прежнего неолиберального тренда еще не вполне осознали, что происходит смена парадигмы. Они еще живут во вчерашнем контексте, отчего такое озлобление с обеих сторон. Это противостояние— эксцесс, связанный с отсутствием реальной демократии. У нас бытует миф, что фальсификация выборов, манипуляция электоратом — черта «новых демократий», государств со слабой демократической традицией. Но это не соответствует действительности. В Западной Европе и США фальсификация политики и в частности выборов уже давно институционализирована, то есть негласно узаконена. Это объясняет тот факт, что всю вторую половину XX века в этих государствах постепенно набирали вес лево-либеральные гибриды, иногда выступающие под маской консерватизма, но фактически проводящие повестку транснациональных субъектов.
Власть на Западе уже после де Голля и Кеннеди, если не раньше, превратилась в абсолютную марионетку транснациональных сил, которые у нас еще с начала XX века принято называть «закулисой». Парадокс развития «демократий» на Западе в том, что все эти полвека в них происходило расширение рамок юридической и моральной «нормы», толерантности и политкорректности под давлением нескольких агрессивных меньшинств — флагманов мондиализма (этнических и расовых групп, ряда контркультур, ЛГБТ, новых религиозных движений, экологистов, сторонников отрицательного демографического роста и деконструкции белой расы и христианской культуры, либертарианцев, феминисток, представляющих не интересы реального большинства женщин, а интересы сложной коалиции, состоящей в своем ядре из женской колонны фрейдо-марксизма и лесбийского движения и т.д.). За всем этим пестрым сбродом стоит мощная группировка финансового спекулятивного капитала. Остальная часть западных обществ — пассивно обороняющееся консервативное большинство, не желавшее расширения моральной нормы, не желавшее ни вывода производств в страны Третьего мира, ни мультикультурализма, ни расового смешения, ни гендерной реформы. И хотя оно до сих пор остается реальным большинством — политическая динамика западных «демократий» данный факт игнорировала. И вот сейчас наступил момент, когда реальное большинство получает некое послабление.
Слом парадигмы наметился на последних президентских выборах в США, и был ощутим на нескольких выборах в Европе (в частности, в Венгрии, в Италии, последние события во Франции). Успех партии Мари Ле Пен в этом году, к примеру, не означает, что в обществе увеличился процент «правых». Он не увеличился за несколько лет, он уже давно позволил бы консерваторам взять верх, если бы не манипуляции со стороны парамасонских элит Европы. Почему на этот раз данные элиты начали открывать шлюзы для консерваторов? Вот в чем самый интересный вопрос момента. По всей видимости, они исчерпали лимит на лево-либеральное развитие. Это не означает победы промышленного капитала над финансовым, но это означает, что перераспределение зон ответственности происходит внутри самого финансового капитала.
Происходящее сейчас не станет торжеством консервативного большинства — оно как было, так и останется ведомым эзотерическими структурами, глубинным государством транснационалов. И на следующем витке развития ничто не помешает им вновь открыть дискурс мондиализма, размывания границ и расширения всех и всяческих норм. Причем это будет называться, возможно, и другим термином — не «либерализм», а как-то иначе.
— Насколько вероятен сценарий скатывания консервативной идеи до уровня неонацизма в США и Европе, учитывая тот факт, что сегодня основной движущей силой консервативной пропаганды являются борьба с мигрантами (видоизмененный расизм), национализм и антикоммунизм?
— На мой взгляд, в перспективе 15-20 лет в Европе вполне вероятен сценарий ручного управляемого неонацизма. Он не приобретет таких угрожающих размеров как во Вторую мировую войну, но будет играть важную роль в подготовке следующего витка глобализации. В частности, вышеперечисленные меньшинства будут исподволь взращиваться и культивироваться. Одновременно с этим будут развиваться проекты трансгуманизма, эксперименты с искусственным интеллектом, биороботизацией, генетикой человека. Кстати, улучшение генофонда путем искусственного редактирования генома — неплохой мотив для современного неонацизма. Эдакая замена старой расовой евгеники. Могут восторжествовать идеи локальных суверенитетов, первым серьезным симптомом чего стал Брекзит. Но глобализация не закончилась, просто она по объективным причинам потребовала передышки.
— В чем эти объективные причины?
— Самыми главными являются, на мой взгляд, два фактора. Первый из них — необходима перегруппировка сил на Западе и среди его сателлитов в связи с тем, что им не удалось сломать тенденцию возрастания могущества Китая. Второй важный фактор — темпы наступления «дегуманизации» (расчеловечивания по-русски) несколько выше чем западные общества могут переварить. Если эти темпы оставить прежними, это привело бы к социальному расколу и взрыву. Все-таки консервативное большинство все еще остается большинством. Один из главных принципов наступления постхристианских сил, сформулированный адептами Франкфуртской школы и их последователями — скорость изменений не должна быть слишком высокой, она должна быть не очень заметной для обывателя. Та модель, которая сложилась, опасна для хозяев западного мира в социальном плане, кроме того, она еще становится и тормозом в плане творческого развития. Ведь «конца истории» не произошло, впереди жесткое противостояние с Китаем, Ираном, возможно, с Индией, Россией и Латинской Америкой. Выродившаяся лево-либеральная идеология не способствует мобилизации общества и уверенному развитию, она стала идеологией застоя, остановки развития, мародерства на жертвах «оранжевых революций», купания в «конце истории», и при этом миграционной капитуляции перед демографически мощными Востоком и Югом. Неслучайно главные движущие силы неолиберализма сегодня — паразитические, непроизводительные слои. Креативность этого класса в основном сводится к самовыражению богемы, деятелей информационного общества.
На данном этапе глубинная власть Запада может осуществить организованное отступление, сделает ставку на более адекватные кадры, восстановит нужный ей мировой баланс, а тем временем подготовить обходной маневр для следующего наступления на мир старых ценностей.
— По-вашему, Россия извлечет бо́льшую выгоду для себя, приняв участие в этом противостоянии или оставаясь в роли стороннего наблюдателя?
— Россия не может принять участия конкретно в этом противостоянии. У нас либеральный слой слабый, навязанный обществу, не укорененный в нашей культуре. Консерватизм же наш другой чем у них по самой своей природе. И национализм у нас другой. Скажем, национал-социализм или фашизм в России могли бы возникнуть только как симулякры, как обслуга интересов олигархических кланов, но не почвенные течения. Наш национализм имперский. Его отличие в том, что мы его создаем не на осколках собственной империи (такой национализм для великого народа был бы абсурден), и не как собирание в историческую общность окружающих племен (мы, наши предки уже давно проделали такую работу). Нам нужно не национальное государство в оркестре европейских или каких-то иных государств. Нам нужен свой альтернативный глобальный проект, в котором смогут принять участие все желающие. То есть в нашем случае национализм — это скорее строительство ковчега спасения на отведенной нам Богом части суши и моря. А другие тоже могут попробовать построить ковчеги на своих территориях — мы не против.
Национализм русского народа никак не противоречит имперскому подходу и формированию больших союзов безопасности и сотрудничества. Поэтому я всегда с возмущением воспринимал спекуляции на тему «русского фашизма». Он в принципе невозможен. Может быть какой-то «бытовой фашизм» в подворотне или в трамвае как частный случай хулиганства. Может быть «русский нацизм» как провокационный перформанс какого-то ловкого дельца. Но не может быть русского нацизма на уровне большой политики. Его не поддержит народ, у нас другой менталитет.
Новый нацизм на Западе, который может повысить военную и боевую мощь Европы, не является для нас благоприятным сценарием. В интересах России — децентрализованная, слабая, лишенная высокой морали и боевого духа Европа. Сильная, объединенная и волевая Европа — это всегда опасность для России.
— Тем не менее, есть ли у русских консерваторов точки соприкосновения с консерваторами Запада, которые позволили бы говорить о некоем, пускай и временном, союзе?
— Точки соприкосновения, конечно, есть, но их немного. Они в первую очередь заключаются в том, что западные консерваторы нуждаются в России, пока они еще слабы. Другой вопрос: зачем они нужны нам? Может ли, к примеру, Гийом Фай, провозгласивший идею «Евро-Сибири», претендовать на какое-то заметное влияние в Европе? Конечно, нет. Если исходить из реальной политики, то взрастить на Западе консервативные силы, близкие нам по духу, мы могли бы только если бы Европа погрузилась в хаос и войну всех против всех, если ее цивилизационная харизма была бы раздавлена. Тогда мы могли бы выступить в роли спасителей от полного краха и повторить опыт Сталина, создавшего в Восточной Европе просоветские режимы (кстати говоря, он поначалу не собирался делать их коммунистическими, но был согласен на пояс «народных демократий» — однако англосаксы вынудили его пойти на обострение, начав «холодную войну»).
Давайте посмотрим на конкретные точки соприкосновения. Отказ от мультикультурализма и от миграционного наводнения в Европе сделает Россию более уязвимой — мигранты тогда захотят попробовать проникнуть к нам. Что касается исламской проблемы — России опасны радикалы, те, кто взрывает традиционный ислам изнутри. Ваххабиты, ИГИЛ, террористические группировки для нас неприемлемы. Но Иран — наш естественный союзник. С большинством арабских стран у нас глубочайшие традиции сотрудничества. С такими странами как Индонезия, Малайзия нам нечего делить. Наконец, у нас есть российский традиционный ислам а также традиционный ислам в республиках бывшего СССР. Запад не отделяет свой национализм от темы расовой и культурной сегрегации. У нас — прямо противоположный подход. Запад, в том числе националисты там, выбирает иудеохристианство и сионизм в качестве важных уровней своей геостратегической идентичности. Отсюда и его антиисламизм. России это совершенно не подходит.
— Путин заявил об уходе от либерализма. Это послание Западу или послание внутрь страны?
— В первую очередь это послание Западу. Путин претендует на то, что в России он сможет воздвигнуть один из главных флагштоков консерватизма. Поэтому для его внешней политики союз с правыми на Западе, в частности, с католиками, а также с Ле Пэн во Франции и другими политиками подобного толка перспективен. И если им дают «зеленый» свет сильные мира сего — Путин выиграет от этого. Он как будто долго ждал и вот дождался первых признаков «заморозков», вернее «подмораживания» Запада. Однако в стратегической перспективе эти союзы для России мало что дают. Главная выгода для нас из складывающейся ситуации — пока Запад перестраивается, мы тоже получаем передышку и можем за это время исправить трагические ошибки постсоветского периода и нарастить собственную мощь, попробовать вступить в союзы с естественными геостратегическими партнерами, из которых на первом месте для нас стоит Индия. (Но не Китай, с которым мы равноправными партнерами быть не можем.)
Что касается послания внутрь — сейчас, похоже, начался лихорадочный поиск корректив в официальную идеологию. Негласная идеология власти, существующая до сих пор — либеральный консерватизм. Заявив об отходе от либерализма, Путин дает сигнал о возможной смене идеологического вектора. По имеющимся у меня сведениям, этот сигнал уже артикулирован в верхней прослойке российской власти.
Но где альтернатива? Основные вменяемые альтернативы либеральному консерватизму сосредоточены в Изборском клубе. Не буду перечислять всех, достаточно назвать имена Глазьева, Ивашова, Дугина и объединяющую их платформу «Пятой империи» Проханова. Все эти взгляды в моей оптике можно рассматривать как различные модели динамического консерватизма. Мне ближе та модель, которая связана с переходом от нынешнего квазифеодального, кланового уклада к технократическому традиционализму, то есть решительное возрождение консервативных традиций в духовно-гуманитарной сфере, осуществляемое одновременно с проектом Третьей Модернизации России, с упором на технологии V и VI технологических укладов. (Первая модернизация была осуществлена до революции, вторая — сталинская).) На этот раз и впервые модернизации будет целиком на традиционалистской основе, то есть с достаточно ясным сознанием своих цивилизационных целей, своеобразия и миссии России. Динамический консерватизм предохранил бы Россию от вырождения в фундаментализм: будь то восстановление государства в стиле романовской империи или советского порядка. Нам нужно нечто новое, кентавр ортодоксии и инноваций. Не буду здесь уходить в детали, мы об этом многократно уже писали и говорили.
Если реализуется сценарий «подмораживания» Запада, нам нужно успеть восстановить свой северо-евразийский цивилизационный материк как центр силы и добиться неуязвимости перед новыми вызовами, которые нам приготовят конкуренты. Конечно же, либеральная идеология, как и либеральный консерватизм, бывший до сих пор компромиссной идеологией Кремля — для таких задач совершенно не годятся.
