Книги Юрия Полякова вы легко найдете на полках любого российского книжного магазина, его пьесы — в афишах многих театров страны. Секрет такой популярности еще и в том, что автор не только метко улавливает приметы прожитых нами эпох, но и обладает редкой, подкупающей самоиронией, а подчас хватает за душу неожиданной лирикой. Все это можно отнести и к недавно вышедшему роману «Веселая жизнь, или Секс в СССР», действие которого происходит в 1980-е. С добродушной, ироничной улыбкой Поляков изображает жизнь писательского сообщества, а через нее дает портрет времени, еще не окончательно канувшего в Лету. Большая политика здесь соседствует с любовными приключениями, а номенклатурные игры — с разборками в творческой среде.
— Известно, автора и его лирического героя не следует отождествлять. И все же в книге «Веселая жизнь, или Секс в СССР» очень много совпадений с вашей биографией. Как это случилось?
— Книга на 95% автобиографична. И повествование, замечу, идет от лица мужчины, а не дамы. До самой последней редакции все герои у меня выступали под реальными фамилиями, в том числе и сам автор. Но на финишной прямой, показав рукопись участникам тех событий, я убедился, что мой взгляд субъективен и порой неточен, не говоря уж о художественном домысле. И тогда я прибегнул к приему, виртуозно использованному (правда, тоже не впервые) Валентином Катаевым в манифесте «мовизма», предтече отечественного постмодернизма — книге «Алмазный мой венец», где имена изменены так, что прообраз легко угадывается. Впрочем, «Венец» — беллетризованные мемуары, а «Веселая жизнь» — роман-воспоминание.
— В чем же вымышленный герой совпадает с вами, а в чем не похож?
— Жора Полуяков — это тридцатилетний Юра Поляков, увиденный глазами того же Юрия Полякова, но шестидесятилетнего, поседевшего и, смею думать, поумневшего. Мой герой далек от идеала, во всяком случае, ничего такого в его поведении, что может вызвать сегодня моральное осуждение, я от читателя не утаиваю.
— В основе книги лежит реальная история, связанная с исключением Владимира Солоухина из Союза писателей и партии. Почему она показалась вам настолько важной сегодня, что вы отдали ей три года работы? И почему Солоухин у вас стал Ковригиным? Ведь под тем же именем в «Филиале» Сергея Довлатова «зашифрован» Коржавин.
— Во-первых, из Союза писателей Солоухина исключать не собирались, только из партии. Во-вторых, сегодня идет переписывание истории советской литературы, когда творчеством и политическими акциями дюжины маргиналов, в основном диссидентов-западников, пытаются исчерпать всю сложность и многообразие отечественной словесности той поры. Что же касается русского духовного сопротивления, лидером которого был Солоухин, то это направление откровенно замалчивается. Недавно у кого-то я прочитал про «полузабытого Солоухина». Не согласен! Если он и полузабыт, то ангажированным литературоведением, а не читателями. В-третьих, мне хотелось рассказать о той порядком оболганной эпохе позднего социализма. Что касается фамилии Ковригин, то она довольно распространена и частенько использовалась писателями. Думаю, деревенщику Солоухину этот «ник» больше подходит, нежели недеревенщику Науму Коржавину. К слову, литературная общественность демонстративно не заметила недавнее столетие замечательного русского поэта Николая Тряпкина — между прочим, родоначальника отечественного рэпа. Зато столетие Александра Галича отметили с эпическим размахом. Тенденция, однако.
— Нужно ли сегодняшнему читателю столь обстоятельное описание черт эпохи, которая давно прошла?
— Интересное дело! Когда Гузель Яхина простодушно и не слишком искусно описывает муки татарского народа под пятой русского империализма в начале ХХ века, ей таких вопросов не задают. Когда Евгений Водолазкин сочиняет мутноватое фэнтези на тему сталинских репрессий или Варламов обращается в новом романе к тем же советским годам, что и я, критика восклицает: очень своевременные книги! А мне сразу предъявляются обвинения в «конъюнктуре»? А если ухожу в недавнее прошлое, тут же готов вопрос: «Разве это интересно современным читателям?» Русский писатель сегодня чем-то похож на американского негра времен сегрегации, пытающегося прокатиться в автобусе для белых. Одно утешает: «Веселая жизнь, или Секс в СССР» пять месяцев держится в лидерах продаж, а на презентациях книги в магазинах не хватает мест для всех желающих. Писатель, к вашему сведению, не тот, кто пишет, а тот, кого читают.
— Эпизод, где вы карикатурно изображаете Егора Гайдара в ресторане ЦДЛ, тоже списан с реальности?
— Именно. Я ничего не утрировал, наоборот, слегка смягчил детали. Сказать, что Егор Тимурович был человеком странным, — ничего не сказать. У меня он всегда вызывал брезгливую иронию хотя бы потому, что в любой другой стране по итогам подобной реформаторской деятельности он оказался бы на скамье подсудимых. А сегодняшние «Гайдаровские чтения» — это плевок в лицо всем униженным и обобранным в 1990-е.
— Не так уж редки случаи, когда автор до конца не понимает, о чем именно книгу он написал. Вы хотели сказать правду об «оболганной эпохе», а я, читая роман, не раз ловил себя на мысли: боже, как хорошо, что все это закончилось! Обкомы и райкомы, директивы писателям, дефицит книжный и всякий прочий, полкило венгерской колбасы к Новому году…
— Уточню: я не ставил перед собой задачу оправдать или осудить советские времена, а лишь хотел честно, но с учетом постсоветского опыта описать их. Кстати, наша словесность поздние советские годы как-то проскочила — слишком стремительно закрутился маховик Истории, а писателю надо лет десять на осмысление «потерянного времени». Я, конечно, расставляю личностные акценты, но в целом, смею думать, моя версия художественно объективна. Вот и вы, человек антисоветски настроенный, находите в ней подтверждения своего понимания эпохи. Только хочу напомнить, что дефицит 80-х для большинства в 90-е сменился откровенным нищенством. И новогодний продуктовый «заказ», по-моему, все же лучше, чем помойный бак. И да, теперь нет райкомов, но есть администрации, где зачастую добиться защиты куда трудней, чем у советской власти. Партийные чинуши теперь не указывают, кому и как писать, — это нынче делают премиальные жюри, кураторы фондов и распределители грантов, причем куда как жестче! Напишите роман, объективно, а не карикатурно показывающий совок, — и ваш текст не попадет даже в самый длинный премиальный список. За этим строго следят.
Ну а к вопросу о книжном изобилии — оно, напомню, возникло еще при советской власти, в конце 1980-х, с отменой цензуры и появлением кооперативных издательств. Я был участником процесса и хорошо все помню. А список запрещенных книг, именуемых экстремистскими, есть и сейчас. К примеру, Олег Платонов, замечательный издатель и директор Института русской цивилизации, несколько лет находится под следствием за выпуск в свет монографии о национальной политике Ивана Грозного. Что же касается советской эпохи, то не скрываю — я ее люблю как современник и человек, который смог в те годы самореализоваться. Недостатки? Цинизм? А сейчас их нет? Или, по-вашему, молодежь выходит на митинги только для сублимации сексуальной энергии?
— Название книги отсылает к известной фразе «В СССР секса нет», прозвучавшей на популярном телешоу, где вы были то ли редактором, то ли участником.
— Я действительно был на том знаменитом советско-американском телемосте. Все обратили внимание только на первую половину фразы нашей соотечественницы, а вторая потонула в хохоте, спровоцированном телеведущим Познером. Сказано же было следующее: «У нас в СССР секса нет. У нас в СССР — любовь». Простодушно звучит, но в те времена у нас отношения между мужчиной и женщиной в самом деле были гораздо бескорыстнее.
— Тема секса и веселых похождений доминирует в разных ваших книгах. Это личная склонность или таким способом привлекается читатель? Или, может, у вас строгая жена и приходится компенсировать то, что не случилось, литературными сюжетами?
— Вынужден напоминать о том, что секс — одна из ключевых тем для человечества вообще, таким вот затейливым способом оно размножается. Если бы Создатель предписал нам продолжать род воздушно-капельным путем, что ж, я бы истово описывал и этот процесс. Почему так часто пишу про адюльтер? Потому что это реальность. Увы, беззаконная страсть, как известно, может настичь даже преподавателя курса семейной этики. Если же романист избегает «половой» темы, то он похож на астронома, не знающего о существовании комет. Однако есть одна проблема: литературная эротическая лексика русского языка бедновата. Выручают сравнения, метафоры, неологизмы. В свое время вслед за героями моего «Апофегея» многие подхватили выражение «голосуем за мир», в том контексте означавшее страстную близость.
Вообще-то умение сочетать в литературе волнующую откровенность с пристойностью присуще и таким классикам жанра, как Набоков и Бунин. Но, думаю, если бы вы задали вопрос о реакции жены автору «Лолиты», он очень бы удивился и прервал интервью, сказав, что ему пора ловить бабочек. А суровый Бунин, сочинивший «Темные аллеи», заслышав про «компенсаторный механизм», и вовсе выставил бы вас из дому.
— Тогда продолжим тему в более спокойном ключе: какая атмосфера царит у вас дома?
— Замечательная. Я женат 44 года. Дочь. Внук и внучка. Собака риджбек. Три кошки. Сад. Огород. Баня.
— Слыхал, осенью состоится фестиваль ваших пьес «Смотрины».
— Это, замечу, уже второй международный смотр спектаклей по моим пьесам — первый прошел в Москве в 2015 году. Кстати, сегодня в России «Смотрины» — единственный авторский фестиваль здравствующего драматурга. Нынешний, приуроченный к моему 65-летию, откроется 1 ноября во МХАТе имени Горького новой сценической версией моего романа «Грибной царь». Привезенные со всей страны спектакли по восьми моим пьесам будут играться на замечательной сцене нового театра «Вишневый сад», что рядом с метро «Сухаревская». А закроется фестиваль в Театре Сатиры у Александра Ширвиндта «Чемоданчиком». Всех приглашаю и очень рад, что «Труд», с которым меня связывают давние творческие отношения, стал информационным партнером «Смотрин».
