Ложь о советском периоде и её разновидности
Советская ложь о советском периоде
О советском периоде мы имеем огромный массив информации, знаем бесчисленное множество фактов, собрали грандиозный по объёму материал. Но всё чаще мы сталкиваемся не просто с разночтениями при анализе и интерпретации этого материала, но с удивлением обнаруживаем, что мы всё меньше и меньше этот период понимаем. Чем больше информации, тем меньше, получается, знания. Это общий закон, но в случае советского периода есть и ещё кое-что.
Во-первых, и это самое главное, всё, что говорилось самим советским режимом о самом себе, о своих истоках, своей природе, своём становлении и своих перспективах, — всё это и на всех этапах советской истории, от большевиков до перестройки, — было ложью. Не просто потому, что любая власть подстраивает мысль под свои политические нужды, но и потому, что марксистская догматика изначально не подходила к описанию русского аграрного общества и была к нему неприменима (это прекрасно понимал и сам Маркс, и европейские социал-демократы). Ленин, Троцкий и в ещё большей степени Сталин, наплевав на это фундаментальное обстоятельство, стали приводить русскую реальность в соответствие с марксистской догматикой, опираясь на ничем не ограниченное насилие (так волюнтаристски они интерпретировали тезис о диктатуре пролетариата, но поскольку пролетариата в России просто не было, то от его имени действовала Компартия, как особый исторический субъект). Это великолепно описал А. Грамши, давший самый реалистичный анализ феномена большевизма: в нём политическая элита (надстройка) оказалась впереди структуры соотношения производительных сил и производственных отношений (базиса). По Марксу, так не бывает, а по Ленину, Троцкому и Сталину — должно быть. Правда, после смерти Ленина Троцкий не пошёл за Сталиным и вынужден был отчасти вернуться к более ортодоксальному марксизму, но до конца жизни он защищал Октябрьскую революцию, то есть ленинизм. Для Троцкого решением должно было стать перерастание революции в России в Мировую революцию. Чего, однако, не произошло, и Троцкий обвинил в этом Сталина.
Итак, Ленин, Троцкий и Сталин, а также все последующие идеологические и политические лидеры СССР заведомо говорили о СССР то, что фундаментально и радикально расходилось с русской реальностью. Это касалось не только первого этапа Революции, Гражданской войны, НЭПа и индустриализации, но и более поздних периодов. Использовать классический марксизм для описания русской действительности было нельзя и до Революции, и после неё. Марксизм родился в западноевропейских обществах, где существовал и пролетариат, и буржуазия, и урбанизация, и индустриализация, — то есть собственно капитализм. Но даже там идеи Маркса в исторической перспективе оказались ошибочными. К русской реальности они вообще никакого отношения не имели. И, тем не менее, на всех этапах советской истории: от Ленина до Горбачёва, — власть строила свою идеологию на том, что считала «ортодоксальным марксизмом». Это была двойная ложь: для классического марксизма это марксизмом быть не могло (от начала и до конца), а для русского общества эта идеологическая диктатура была не просто совершенно чуждой, а никак и ни из чего исторически, культурно и философски не вытекающей схоластикой.
Таким образом, всё, что говорилось о СССР, о его начале и о его конце самой советской властью и теми, кто находился под её контролем (а в тоталитарном обществе такими являлись все без исключения — на то оно и тоталитарное), мы можем смело вынести за скобки — всё совокупно это смысловое ничто. С самого начала советская идеология черпала своё оправдание из будущего, и события 1991 года отменили не только советское будущее (построение коммунизма), но и советское прошлое. Советское прошлое — то есть по-советски понятое прошлое — не существует, это ложь, его не было.
Таким образом, весь объём знаний о советском периоде оказывается непригоден по идеологической причине: его принципиальную ошибочность доказал крах СССР в 1991 году. С точки зрения официальной советской идеологии, такого просто не могло быть. Но, так как крах произошёл, сама эта идеология утратила какую бы то ни было достоверность. Только что мы имели бесконечное богатство знаний, которые в одно мгновение превратились в чёрную дыру.
Постсоветская (либеральная) ложь о советском периоде
Но на смену советской идеологии, неадекватность которой была продемонстрирована падением СССР, пришла скопированная с постмодернистского Запада либеральная идеология. Эта идеология также не имеет ничего общего с русской действительностью: историей, культурой, идентичностью, Мечтой. Яснее всего это понимала последовательная либералка Валерия Новодворская, утверждавшая, что для победы либеральной демократии в России следовало бы истребить всех русских (или что-то в этом роде). Снова доминирующая во власти идеологическая установка не имела ничего общего с русским началом, и хотя либералы усиленно разрушали советские догматы, они вводили на их место не менее чуждые — западные и капиталистические. Отдав себе отчёт, что в России так и не был построен капитализм, прозападные элиты 90-х стали его строить. Но и в этом случае никакой внятной картины советского периода не получалось: 70 лет советской власти описывались как сплошное «кровавое недоразумение», вина за которое возлагалась на Сталина и на русский народ в целом, — по мнению либералов, являющийся по своей природе «тоталитарным», «варварским», «диким», «жестоким» и «раболепным». Таким образом, и либеральная версия интерпретация советской истории ни на что не годится, так как представляет собой русофобскую карикатуру, смысл которой подчас сводится к демонизации русской государственности в целом, а также к искажённому, уничижительному представлению о русской идентичности.
Западные источники подчас более объективны и взвешены, но и они строятся на принципах либеральной идеологии, противостоявшей коммунизму в период «холодной войны». Именно их и скопировали российские либералы, взяв за образец. При этом западные историки советского периода страдают ещё и от определённой культурной дистанции, отделяющей две цивилизации: западно-христианскую и восточно-христианскую (частью, а с какого-то момента — и ядром которой была Россия). Изначально между ними существовал и продолжает существовать существенный смысловой разрыв, заставляющий западных наблюдателей сплошь и рядом неверно интерпретировать события, личности, процессы и явления русской истории. Сложив это с обязательной либеральной идеологической установкой, на самом Западе становящейся в последние десятилетия всё более тоталитарной, мы получаем в результате массив исследований советского периода, который чрезвычайно далёк от какой бы то ни было достоверности.
Императив отрицания коммунистической и либеральной интерпретаций
Всё, написанное о советском периоде советскими авторами, пост-советскими российскими либералами и западными историками (ангажированными идеологически и принадлежащими к иной цивилизации с отличными историческими циклами) следует отставить в сторону как недостоверное. Всё это — изначальная и заведомая ложь. Это взгляд на русское нерусскими глазами, что не может не быть по определению радикальным и чаще всего пристрастным (а подчас и оплаченным) искажением правды. В этом нет и не может быть русской правды, поскольку никто этой русской правды не искал и не ищет.
Этот тезис фундаментален. При всей его, с одной стороны, банальности, а с другой — чистой негативности, он содержит в себе колоссальное смысловое ядро. Мы не можем пробиться к правде, пока не отринем ложь. Если нам нужна правда о нас самих, правда о советском этапе нашей истории, то это во многом требует нового прочтения предсоветского и постсоветского периодов. Мы должны заведомо отказаться от того, чтобы принимать на веру коммунистические и либеральные идеи, тексты, школы, анализы и штампы. Всё это если не отправляется на помойку, то откладывается на потом. К этой антирусской лжи можно будет вернуться в дальнейшем, когда мы найдём русскую правду. И после — но только после! — этого мы сможем (надеюсь) обнаружить в этих массивах нечто ценное, полезное и содержательное, что обогатит наше представление о нас самих. Пока же это токсично.
Итак, первый императив приближения к выяснению структуры Русской Мечты в её советском историческом выражении: отбросить интерпретационные системы коммунистов, российских либералов и западных теоретиков.
Русское прочтение советской истории
Православно-монархическая эсхатология и её границы
Чтобы понять смысл и место советского периода во всём контексте русской истории, нам необходимо не просто знание прошлого (а оно, как известно, в свою очередь, предопределено настоящим и доминирующими в настоящем установками), но отталкиваться от какой-то более общей и более глубокой инстанции, не зависящей напрямую от смены идеологических параметров, диктующих всякий раз свои аксиомы и правила. Определить эту инстанцию чрезвычайно непросто. Но всё-таки попробуем это сделать.
Следуя методу отвержения лжи о советском периоде и заведомо отбросив коммунистическую и либеральную парадигмы, как неприемлемые, нам, на первый взгляд, остаётся лишь православно-консервативное толкование. Такое толкование не может быть отброшено столь же легко, как коммунистическое и либеральное, поскольку в данном случае советский период рассматривается в контексте всей структуры русской истории. В силу ненормальности атеистического, материалистического и насильственно внедрённого русским характера советского мировоззрения, православные консерваторы склонны интерпретировать советский период как эпоху всеобщего отступничества. В православно-монархической философии истории, развитой Львом Тихомировым, заставшим только самое начало советской власти, но ясно понимавшим ещё задолго до Революции, куда движется Россия, этот этап соответствует наступлению «последних времён». Тихомиров толкует семь Церквей, упомянутых в Апокалипсисе, как символические этапы христианской истории. Первой и наилучшей Церковью является Эфесская (апостольская эпоха). Дальше начинается упадок по линии Смирна (период катакомб), Пергам (воцерковление Империи), Фиатир (устойчивое преобладание христианства), Сарды (отход от христианства как главной силы общества и государства), Филадельфия (короткая вспышка Консервативной Революции) и Лаодикия (приход Антихриста). Эпоха западноевропейского Нового времени трактуется как Сардийская церковь, уже далеко отклонившаяся от христианской нормы. Вслед за эпохой Сардийской Церкви, следует момент финала исторического периода, соответствующий приходу Антихриста и описанный как Лаодикийская Церковь. В этом смысле советский период рассматривается как конец полноценной России (Фиатирская церковь) и ускоренная подготовка русского общества к концу света (Лаодикийская церковь). При этом Тихомиров считал, что западный капитализм, эпоха Нового времени — в целом есть Сардийская эпоха, а большевики были всего лишь продолжателями русских «западников», доведших эту идеологию Модерна до логического предела. В таком случае, конец правления большевиков, которых сменили либералы-западники, может быть рассмотрен как переход от Сардийской церкви к Лаодикийской, чему прекрасно соответствует глобализм, резко усиливший свои позиции как раз после падения СССР в 1990-е годы. В сходных апокалиптических тонах последние этапы русской истории рассматривали и святой Иоанн Кронштадский, и — шире — яркие представители русского старчества. Православно-монархические круги эмиграции и редчайшие представители их в советском подполье, а равно носители этого мировоззрения в постсоветский период можно отнести к волевому противостоянию «традиционалистов без Традиции», что составляет как раз удивительный и исключительный феномен Филадельфийской церкви.
В отличие от либеральной и коммунистической интерпретации, такой анализ не может быть отброшен как чистое заблуждение. Более того, он довольно логично вписывается в общую структуру православного представления о логике истории. Выводы из него напрашиваются довольно пессимистические, но это уравновешивается отсылкой к Филадельфийской церкви, которой должны быть верны в конце времён все подлинно русские люди, отстаивающие православие и монархию до конца, — несмотря на все повороты эсхатологических событий. Именно так и представляли себе советский период консервативные круги русской эмиграции: митрополит Антоний (Храповицкий), Ильин, Солоневич и т.д. Собственно, приход к власти в 90-е годы после крушения СССР русофобов-либералов исторически подтверждал правоту такого прочтения советского периода. После воссоединения РПЦ с РПЦЗ, где такое мировоззрение было практически преобладающим, этот настрой стал достоянием русского православия в целом — и особенно его консервативного, монархического крыла.
Однако этот подход имеет свои границы. Прежде всего, он ничего не объясняет в сущности советского периода, поскольку полностью вычёркивает третью составляющую уваровской триады «Православие, Самодержавие, Народность» — Народ. Такой консервативный взгляд видит русскую историю исключительно как историю государства и Церкви, то есть Самодержавия и Православия. Это вполне можно принять, но выпадение Народа, третьей составляющей, делает такую — в целом, вполне логичную — модель исторической интерпретации ограниченной. Народ в ХХ и XXI веках будто исчезает за кадром — как чистая масса, оказавшаяся под полной властью антихристовых сил: вначале — большевиков, затем — либералов. Народ здесь — не субъект, а чистый объект, у которого нет истории. Она есть у государства и Церкви, а у народа — её нет. Следовательно, причины исторических событий, решений, выборов и важнейших трансформаций консерваторы ищут в посторонних (по отношению к народу) факторах: в международном заговоре, в геополитических интригах или напрямую в Божественном Промысле, попускающем случиться последним временам и связанным с ними испытаниям. Следовательно, ответственность за историческое бытие перекладывается с народа, который приравнен здесь к пассивной массе, на какие-то внешние по отношению к нему инстанции, а там, где мы видим примеры героического русского противостояния большевизму и либерализму, речь идёт об индивидуальных исключениях — то есть о членах Филадельфийской церкви.
История с позиции Народа — вот чего не хватает
Не ставя под сомнение православно-консервативную интерпретацию советского периода, которая, безусловно, будучи самой логичной и ортодоксальной, сегодня в целом остаётся маргинальной даже в патриотической среде, стоит поискать иную инстанцию, с позиции которой мы могли бы предложить русское прочтение советского периода. Подсказку для этого мы имеем в уже упоминавшейся уваровской формуле «Православие, Самодержавие, Народность». Православие и Самодержавие предложили своё — Филадельфийское — прочтение, но с позиции Народа никакой внятной теории представлено не было. Это само по себе чрезвычайно важно, поскольку позволяет нащупать то, чего принципиально не хватает современной русской мысли. Конечно, взгляд с позиции Народа частично присутствует и у монархистов (особенно у Солоневича), и у советских патриотов, и у евразийцев (у кого нет даже намёка на народность — так это у российских либералов, которые, в отличие от русских либералов XIX века, представляют собой без исключения законченных агрессивных русофобов), но нигде он не доминирует и не выносится в самостоятельную категорию, а тем более — не становится основой отдельной методологии. Поэтому путём отрицания либерализма и коммунизма, и также через демонстрацию некоторых существенных ограничений православно-монархической идеологии мы подошли к принципиально важному положению: нам фатально не достаёт описания советского периода с позиции русского Народа, принятого за субъект истории. Именно этой мировоззренческой позиции в нашем обществе нет как таковой. Но её отсутствие и объясняет то обстоятельство, что мы живём в окружении тотальной лжи — как о советском периоде, так и о нашей современной идентичности, а также о русском прошлом. Совершенно неверные (антирусские) идеологии: такие, как коммунизм и либерализм, — и частично верная (с русской точки зрения) православно-монархическая идеология, полностью исчерпывают то мировоззренческое пространство, с позиций которого мы и должны были бы осмыслять советский период русской истории. А поскольку постсоветский период неразрывно связан с советским, то и всё последнее столетие и даже наше настоящее и будущее сводятся именно к этой принципиальной проблеме: нам необходим взгляд на советскую историю с позиции русского народа — строго за пределами марксизма и либерализма, и с отказом от отождествления субъекта русской истории исключительно с государством и Церковью (как в православно-монархической модели).
Русская Мечта как основа методологии
Одной из возможных моделей такой реконструкции является предложенная А. Прохановым концепция Русской Мечты. Под этим можно понимать некоторую трансцендентную цель, которую ставит перед собой сам народ — во всей его совокупности, по ту сторону всех исторически предопределённых идеологий. Русская Мечта есть тайный сценарий, предполагающий движение к определённой цели, самобытное целеполагание, что и делает отельных разрозненных людей Народом. При этом Народ в таком случае не есть только государство и Церковь, а его содержание не может быть сведено только к тем определениям, которые вкладывают в это понятие Государство и Церковь. Русская Мечта существует самостоятельно и автономно, обладает своим собственным бытием. Государство и Церковь вплетены в это бытие, но при этом его полностью никогда не исчерпывают. Русский Народ был и до Государства, и до принятия христианства. И если он был именно Народом, то должен был иметь нечто общее для всех отдельных восточно-славянских (равно, впрочем, как и некоторых финно-угорских) племён, что и можно назвать Русской Мечтой. Каким бы ни представляло Народ Государство, у самого Народа в глубине было собственное представление о самом себе, о своей идентичности и о своём историческом горизонте. И Государство в этой перспективе выглядело отнюдь не как истина в последней инстанции, а скорее как инструмент достижения какой-то более общей и более важной цели. Государство считало Народ инструментом, а сам Народ — напротив, Государство видел своим орудием на пути к реализации Русской Мечты.
Итак, понятие Русской Мечты вводит новую координату — новое измерение — в исторический анализ. Это измерение говорит о себе не столь ясно, как это имеет место в философских доктринах, политических идеологиях и религиозных догматах, но более расплывчато и символично — его мы легко обнаружим в мифах, песнях, сказках, обрядах, а в последние столетия — в русском искусстве, с какого-то момента становящемся всё более народным. Русская Мечта есть сосредоточение русской сакральности. Это — третье, наряду с религией и политической (государственной) идеологией, — измерение русской идентичности. Это измерение менее очевидное, чем остальные два, но более глубокое. Оно сохраняется даже тогда, когда меняются политические режимы и религиозные мировоззрения. Русская Мечта существовала до христианства, до Киевской Руси, и она существует всегда — пока есть русский Народ. В каком-то смысле, русский Народ и есть эта Русская Мечта, поскольку, утратив это измерение, народ превратится в чистое население, в рабов, статических налогоплательщиков — то есть в «мёртвые души». Только Мечта делает русских живыми; делает их (нас) русскими.
Царство Земли: космическая деревня
Тематика Русской Мечты намного шире, чем оценка советского периода. Но, пожалуй, именно в этом случае её значение особенно актуально, поскольку мы видели: чтобы понять этот период (без чего русские не смогут сделать следующего шага в истории), за пределами официальных идеологий и апокалиптического приговора, необходимо прибегнуть к какому-то экстраординарному методу. Попробуем в самых общих чертах продемонстрировать, какой бы могла быть интерпретация советского этапа русской истории, данная с позиции Русской Мечты. Первые подходы к этому русскому прочтению большевизма мы видим в движении «скифов», у Есенина и Клюева, а также у национал-большевиков и евразийцев. Но, конечно, тогда речь шла об очень приблизительных интуициях, даже не претендовавших на то, чтобы стать новым методом. Среди левых вне большевистского контекста не менее важны русские народники и эсеры, теоретически пытавшиеся сочетать социализм с русской крестьянской традицией, но и они полноценной теории не выстроили. Тем не менее, если нам необходимы некоторые «реперные точки», то найти мы их можем именно в этой среде. Самым точным приближением к выявлению Русской Мечты в советском периоде является широко понятый национал-большевизм.
Русская Мечта работала в советское время. Она не сводится ни к догматике «смены исторических формаций» (как полагают коммунисты), ни к «кровожадно-тоталитарной природе завистливых рабов» (как видят советский период либералы), ни к «массовому отступничеству от веры» (что представляется православным консерваторам). Она существовала и развёртывалась параллельно всему этому — на ином уровне. Русский Народ изначально хотел построить Царство Земли. Это была своего рода глубинная тайная крестьянская утопия, о которой можно догадаться лишь по намекам и фрагментам, по отдельным выражениям из русских песен и сказок или гротескным сюжетам из практик русского сектантства. В таком Царстве Земли должна была существовать только крестьянская община — крестьянский мир, включающий в себя не только Государство и Церковь, но всю Вселенную. Царство Земли — это волшебный мир единства, братства, равенства и Любви, полное раскрытие тайного всеобщего субъекта, приобретающего в определённой — финальной! — исторической ситуации коллективное тело. Народ жил чувством расчленённого единства. Государство виделось ему как своего рода искусственная полумера, искусственное и подчас сомнительное собирание многого в единое почти насильственным путём. Государство собирало людей механически, а не органически. Это было Царство, но не совсем то Царство. Важно: не совсем не то, а не совсем то. В том Царстве, которое было, Народ видел обещание Царства иного, Царства Земли. А основой такого Царства было возвращение Народа к своему изначальному, корневому единству. Вселенная должна была стать огромной общиной, столь же простой и близкой, как крестьянская русская деревня, но масштабированной до размеров всего мира. В этой космической деревне должна была осуществляться великая мистерия зерна: смерти и воскресения. Всё должно было вернуться, объясниться, проявиться. Все оппозиции между богатством и бедностью, Небом и Землей, жизнью и смертью, своим и чужим должны были бы быть преодолены, сняты.
Новый — русско-вселенский — человек
Царство Земли должно было увидеть явление нового человека — одновременно русского и вселенского (о чём писал Достоевский). Это далеко не национальный эгоизм; это эсхатологическое мессианство, когда русские, даже жертвуя собой, были готовы нести тайный свет своей Мечты всем народам. Царство Земли должно быть построено не на завоеваниях и не на угнетении, но на даре, жертвоприношении, самоотдаче и подвиге. Всё отдельное, частное — включая индивидуума, собственность и даже рассудок — должно быть упразднено. Царство Земли — это момент экстатического безумия, где все границы разума отброшены, парадоксы разрешены в высшем головокружительном синтезе в лучах нового небывалого видения, в открывшемся — внезапно и чудесно! — свете Земли.
Человек должен был преобразиться в этом свете, стать подлинно новым. Поэтому никакие социальные, политические и, тем более, экономические реформы не были достаточны без главного условия — без рождения нового русского человека, на порядок более глубокого и священного, чем те русские, которые есть сейчас. В этом предчувствии преодоления и преображения и лежит духовный нерв русского замысла о грядущем человеке — человеке неразделимом, всеобщем, целостном.
Интуиции Царства Земли мы впервые видим в русских крестьянских восстаниях (начиная с Разина и Пугачёва), затем у русских сектантов — прежде всего, в эсхатологии хлыстов и скопцов. Позднее консервативную версию начинают развивать некоторые славянофилы, прежде всего — К. Аксаков, и подхватывают, с одной стороны, народники, а с другой — создатели русской религиозной философии. В Серебряном веке Царство Земли становится главной темой, вдохновлявшей Блока и Белого, Мережковского и Розанова, Клюева и Есенина. Русская Мечта есть Мечта о Царстве Земли. По крайней мере, именно так она выражена на уровне Народа, и именно здесь необходимо искать ключи к истолкованию советского периода.
Русское прочтение большевизма
Если мы примем и по-настоящему поймём эти принципиальные соображения, то сможем — хотя бы самым предварительным образом — очертить, как понимал советский период сам русский Народ, в его внутренней субъектности, по ту сторону религиозных и идеологических оценок. Народ имел свою точку зрения на то, что он делал, как жил и к чему стремился. Но она — по идеологическим соображениям — оставалась под спудом.
Сколь бы насильственные методы ни использовали большевиков, но без легитимации своих действий со стороны Народа, они у власти не удержались бы. Это принципиально. Любому насилию и любой агрессии всегда можно сказать «нет!». Но русские — пусть и не все, но явное большинство — сказали «да!». Очевидно, что это «да!» не могло основываться на усвоении марксистской идеологии, которую часто не понимали даже сами коммунисты. «Да!» было сказано тому в большевизме, что резонировало с Русской Мечтой.
С ней резонировало в большевизме — в русском прочтении большевизма — следующее:
— отмена всех разделяющих пределов, начиная с частной собственности и индивидуального сознания (носитель чисто индивидуальной рассудочности считался «несознательным»);
— призыв к созданию нового человека, русского всечеловека, универсального субъекта;
— стирание границ между народами и превращение всего человечества в русских (мистический интернационализм);
— утверждение прямой сакральности (Земли) вопреки отложенной сакральности (Неба), что вело не просто к атеизму, но к особой, пусть еретической и сектантской, но религии материи;
— преодоление запретов и ограничений, вплоть до оргиастической всеобщности (особенно ярко это проявилось на первых этапах революции);
— слом «вертикали власти» и провозглашение самоуправления Народа самим Народом (этого не было на практике, но могло восприниматься именно так);
— передача Земли, как самой священной стихии, в пользование крестьянам (эта мера также была временной, но производила на русское сознание мистико-религиозный экстатический эффект);
— близость конца истории, как полного превращения мира в единое Царство Земли (коммунизм);
— подчинение стихий внешнего мира волшебным способностям обновлённого и просветлённого — нового! — человечества, обретение сказочных магических могуществ (прогресс наук);
— достижение имманентного бессмертия и возвращение Предков.
Эти моменты создали несущую конструкцию Русской Мечты советского периода, что почти открыто проговаривалось на первых этапах советской истории. В 20-е годы, особенно — в период НЭПа, эти мотивы органично сосуществовали в ранне-советской культуре с отвлечённой марксистской догматикой, которая окончательно восторжествовала лишь в эпоху индустриализации.
Здесь начинается вторая версия русского прочтения большевизма. Апокалиптические мотивы несколько отступают, хотя и сохраняют свою действенность и своё влияние. На первый план выходят более трезвые, хотя и столь же масштабные, проекты. Теперь выдвигается проект создания мировой Империи, всё того же Царства Земли, но отныне ведущего финальную битву против окружающих сил мирового ада, против капиталистического лагеря, к которому в конце 30-х примкнули и режимы Третьего пути: прежде всего, национал-социализм Гитлера. Теперь Русская Мечта состояла в защите Великого Града (СССР), Града Святых, осаждённого дьяволом.
В СССР Народ проснулся в последней истине Царства Земли, а в других странах всё ещё господствовали могущества зла и сыны Тьмы. Разделение (капитализм) не было преодолено — напротив, оно пыталось нанести ответный удар по континентальной русской коммуне. С таким же чувством выходили на последний бой войска гуситов или сектанты Мюнцера. Так же шли в огонь русские старообрядцы. Не случайно Клюев обращался к красноармейцам ещё в Гражданскую: «Сгорим, о братие, телес не посрамим!»
В эпоху Сталина этот народный героизм приобрёл иную форму и иной масштаб. Гореть предлагалось в Великой Отечественной войне — в битвах за освобождение других народов, в борьбе за мировой социализм, который был эквивалентен всемирному установлению Русского Апокалиптического Порядка, основанного не на властвовании, а на жертвенности, не на покорении, но на необратимой свободе.
Конец СССР — отзыв Мечты
Отзвуки этой мобилизации Русской Мечты доходят до 1960-х годов, но уже сразу после смерти Сталина начинают постепенно остывать. Русская Мечта перестаёт поддерживать собой советский режим. Это происходит не сразу и не резко. Тридцать лет идёт постепенный откат, который заканчивается крахом СССР.
В этом и только в этом русское объяснение «перестройки» и упразднения советской системы. Русская Мечта более не узнавала себя в советской догматике. Была утрачена вера в то, что СССР и есть Царство Земли. А если это не Царство Земли, то зачем оно вообще нужно?..
Это совсем краткий анализ, каждый элемент которого можно было бы обстоятельно развить. Но даже его достаточно, чтобы отдать себе отчёт в том, насколько серьёзно, значительно и реально такое понятие, как Русская Мечта, и как опасно ею пренебрегать, её не учитывать и недооценивать.
Если власть забывает о бытии Народа, Народ забывает о власти. И тогда начинается необратимое скольжение власти в историческое небытие.
