О разрухе в родном Скопине, застройке есенинских мест, палачах и жертвах в российской истории, правде и лжи Солженицына и многом другом рассказал писатель Захар Прилепин во время встречи с рязанцами 10 октября. Пришедшие на встречу в областную библиотеку им. Максима Горького задали вопросы о творчестве, «равнении на западные ценности российских либералов» и доме жены сенатора Игоря Морозова. Корреспондент «7×7» послушал вопросы и ответы и записал некоторые цитаты писателя.
О рязанском городе Скопин
— Я очень горжусь своей малой родиной, у меня мама там живет. И всякий раз, когда я возвращался с Донбасса в Нижний Новгород, заезжал к ней. Один раз был в форме, с ополченцами, мама ликовала, ей очень нравилось, она называла это «Пришел солдат с фронта».
В этот раз приехал в Скопин, и теперь у меня сердце кровью обливается: все же в советские времена он имел множество серьезных производств, теперь все остановилось, город живет только на прибыль от малого бизнеса. Все, что можно сейчас там сделать, это только развивать туризм, потому что сейчас растет у нас туризм внутрироссийский. Люди уже наездились в Турцию и Таиланд, поэтому нужно быть к этому готовыми [к принятию туристов].
Скопин — город удивительный не только потому, что я там родился, а там еще родился и Владислав Сурков, который писатель, но еще и Анатолий Новиков [композитор], который [написал] «Эх, дороги, пыль да туман», «Смуглянка» и другие замечательные композиции. Еще много замечательных людей. Я иногда шучу: если в городе решат всем знаменитостям ставить бюсты, то непонятно, с кого начинать.
Поэтому я говорю: давайте работать над этим. Давайте создадим какой-то историко-музыкальный музей, давайте придадим ему статус исторического поселения. И я нашел понимание у губернатора.
О Сергее Есенине
— Есенин — это не просто филология, не просто замечательная поэзия, это история России, все ее вызовы и дилеммы, которые перед нами стоят: советское, патриотическое, западное и антизападное — все это проходит через судьбу Есенина. Он дал свои ответы на вопросы, которые и сейчас перед нами стоят. Есенин — это не только [стихи] «Дай, Джим, на счастье лапу мне» и «Шаганэ ты моя, Шаганэ», но и многое другое, потому что он — мыслитель, пророк. Только после сорока, пережив многие потери, смотря на его творчество безэмоционально, начинаешь понимать судьбу Есенина, трагедию Есенина, свет Есенина — все, что с ним связано и о чем по сей день спорят до остервенения. Когда я взялся за Есенина [биографию поэта], понял: чтобы снять все существующие вопросы о нем, надо писать его жизнь изо дня в день. Вот просто так, что делал Есенин в течение недели: куда ходил, сколько раз злоупотреблял алкоголем, в кого влюблялся и разлюблял.
О «палачах» и «жертвах»
— Решил набраться наглости и начать писать на лагерную тему [роман «Обитель»]. Прежде чем начать писать, перечитал все про Соловки, что только было. Перечитал то, что было написано «сидельцами». Но были люди, которые их охраняли — были призваны в армию и служили, чекисты были, и они тоже все это видели, и у них тоже происходило что-то в голове. Это разделение на «палачей и жертв» очень простое: вот мы так решили, что это «палачи», а это «жертвы», но вот Сергея Довлатова призвали в армию, и он стоял на вышке и охранял. Если бы его призвали в 1935-м, он стоял бы там и убивал, был бы палачом. От этого никто не застрахован.
Это сейчас молодые люди веселых либеральных взглядов думают, что, если начнется какая-то «заваруха», они будут на стороне хороших и гонимых, а не на стороне страшного и деспотического государства. Но, когда этот момент наступает, не всегда становится понятно, где ты и на чьей стороне. Вроде сначала ты прав, а потом оказывается, на стороне адища какого-то. Это очень сложно.
Про присоединение Крыма
— Как это происходило: сидело 20 государственных мужей, все высказались «против». Они сказали: это невозможно, катастрофа какая-то будет. И там сидел один человек, который послушал и сказал: «Спасибо, я выслушал вас. Берем Крым» [аплодисменты в зале]. Это был такой посыл: я больше не «крышую» вас, ваши игры, двойные гражданства, Россия выбрала такой путь. Да, мы по-прежнему вписаны в их финансовые манипуляции, мы зависим от наших дорогих партнеров, но Россия реально вступила в конфронтацию, и реально этот вызов был принят. И они не смогли совместить свои представления об идеальной жизни на Западе, своих жен, детей и собак. Которых они туда перевезли и то, что произошло. И я вижу эти вещи, вижу, что сама фактура российской истории навязывает себя власти. Она была к этому не готова, но — она нехотя, мучаясь, кривляясь, — но она принимает эти формы вечной русской государственности.
Сейчас уже появляются чиновники нового образца, 45-летние мужики, которые звонят по телефону в трезвом или пьяном виде и говорят: «Захар, ты все вообще говоришь правильно». И я счастлив, что они приходят к такому же мнению. Хотя есть такие, кто просто ненавидит все мои выводы и все мои программы и хотят, чтоб я исчез с белого света.
Про Солженицына
— Александр Исаевич — человек, который очень вложился в дискредитацию Шолохова, да и вся эта вязкая, никуда не годная аргументация Солженицына о том, что «Тихий Дон» написал Крюков, — это полный кошмар. Очевидно, что Александр Исаевич — сильный человек, огромный персонаж и писатель, но, конечно же, он прямым образом боролся со своими конкурентами. Когда я читал «Архипелаг ГУЛАГ», я видел ошибки в каждом третьем абзаце — там байка, тут было немного не так, там совсем не так, а здесь перевраны цифры. Но он в этом не виноват, он писал то, что ему рассказали. Солженицыну нужно было оспорить Шолохова, Горького, Леонова и Алексея Толстого. Он был в этом неправ. Но, читая какие-то отдельные тексты Солженицына, поражаешься мощи этого человека: он — серьезный и сильный писатель, самый популярный писатель второй половины двадцатого века. И нужно отдавать себе в этом отчет и уметь этим пользоваться. Поэтому давайте воспринимать его не только как автора «Архипелаг ГУЛАГ», но и как автора «Россия в обвале» — вот что надо преподавать в школе. Это антиперестроечный и антибуржуазный текст. Умейте работать с этим Солженицыным. У меня к нему сложное отношение, но отрицать его я не буду, я не вправе [ответ на вопрос из зала об уместности открытия музея Солженицына в Рязани].
Надо просто грамотно работать с русской историей. Ко мне подходит старый француз и говорит: «Захар, у нас нельзя говорить про ценности семьи, про мужчину и женщину, нельзя плохо про гей-парады — сразу станешь фашистом. А ты говори, потому что мы не можем, нас тут же сожрут!» А я говорю: «Да мне все равно, я простой русский писатель, у меня Достоевский за спиной, ему бы не понравилась тоже вся эта ваша катавасия». Все институции в девяностых создавались людьми определенных убеждений, они породили других людей таких же убеждений. И в столичном сообществе сказать, что мне не нравятся новые столичные митинги, — это нельзя, это западло, тебя могут из театра выгнать, потому что ты должен быть против деспотии. Потому что в России ведь деспотия и тирания и ты должен с этим бороться. Это сила среды, это система. Мне говорят знакомые артисты, что не могут меня «лайкнуть» в «Фейсбуке», потому что заметят и будет общественное порицание.
