— Виталий, на Ваш взгляд, противостояние консерваторов и либералов на Западе — это противостояние определенных элит, которые используют эти идеологии сугубо в своих корыстных целях, или мы имеем дело, прежде всего, с духовным кризисом западного общества?
— Резкость дискуссии — признак того, что ни консерваторы, ни сторонники прежнего неолиберального тренда еще не вполне осознали, что происходит смена парадигмы. Они еще живут во вчерашнем контексте, отчего такое озлобление с обеих сторон. Это противостояние— эксцесс, связанный с отсутствием реальной демократии. У нас бытует миф, что фальсификация выборов, манипуляция электоратом — черта «новых демократий», государств со слабой демократической традицией. Но это не соответствует действительности. В Западной Европе и США фальсификация политики и в частности выборов уже давно институционализирована, то есть негласно узаконена. Это объясняет тот факт, что всю вторую половину XX века в этих государствах постепенно набирали вес лево-либеральные гибриды, иногда выступающие под маской консерватизма, но фактически проводящие повестку транснациональных субъектов.
Власть на Западе уже после де Голля и Кеннеди, если не раньше, превратилась в абсолютную марионетку транснациональных сил, которые у нас еще с начала XX века принято называть «закулисой». Парадокс развития «демократий» на Западе в том, что все эти полвека в них происходило расширение рамок юридической и моральной «нормы», толерантности и политкорректности под давлением нескольких агрессивных меньшинств — флагманов мондиализма (этнических и расовых групп, ряда контркультур, ЛГБТ, новых религиозных движений, экологистов, сторонников отрицательного демографического роста и деконструкции белой расы и христианской культуры, либертарианцев, феминисток, представляющих не интересы реального большинства женщин, а интересы сложной коалиции, состоящей в своем ядре из женской колонны фрейдо-марксизма и лесбийского движения и т.д.). За всем этим пестрым сбродом стоит мощная группировка финансового спекулятивного капитала. Остальная часть западных обществ — пассивно обороняющееся консервативное большинство, не желавшее расширения моральной нормы, не желавшее ни вывода производств в страны Третьего мира, ни мультикультурализма, ни расового смешения, ни гендерной реформы. И хотя оно до сих пор остается реальным большинством — политическая динамика западных «демократий» данный факт игнорировала. И вот сейчас наступил момент, когда реальное большинство получает некое послабление.
Слом парадигмы наметился на последних президентских выборах в США, и был ощутим на нескольких выборах в Европе (в частности, в Венгрии, в Италии, последние события во Франции). Успех партии Мари Ле Пен в этом году, к примеру, не означает, что в обществе увеличился процент «правых». Он не увеличился за несколько лет, он уже давно позволил бы консерваторам взять верх, если бы не манипуляции со стороны парамасонских элит Европы. Почему на этот раз данные элиты начали открывать шлюзы для консерваторов? Вот в чем самый интересный вопрос момента. По всей видимости, они исчерпали лимит на лево-либеральное развитие. Это не означает победы промышленного капитала над финансовым, но это означает, что перераспределение зон ответственности происходит внутри самого финансового капитала.
Происходящее сейчас не станет торжеством консервативного большинства — оно как было, так и останется ведомым эзотерическими структурами, глубинным государством транснационалов. И на следующем витке развития ничто не помешает им вновь открыть дискурс мондиализма, размывания границ и расширения всех и всяческих норм. Причем это будет называться, возможно, и другим термином — не «либерализм», а как-то иначе.
— Насколько вероятен сценарий скатывания консервативной идеи до уровня неонацизма в США и Европе, учитывая тот факт, что сегодня основной движущей силой консервативной пропаганды являются борьба с мигрантами (видоизмененный расизм), национализм и антикоммунизм?
— На мой взгляд, в перспективе 15-20 лет в Европе вполне вероятен сценарий ручного управляемого неонацизма. Он не приобретет таких угрожающих размеров как во Вторую мировую войну, но будет играть важную роль в подготовке следующего витка глобализации. В частности, вышеперечисленные меньшинства будут исподволь взращиваться и культивироваться. Одновременно с этим будут развиваться проекты трансгуманизма, эксперименты с искусственным интеллектом, биороботизацией, генетикой человека. Кстати, улучшение генофонда путем искусственного редактирования генома — неплохой мотив для современного неонацизма. Эдакая замена старой расовой евгеники. Могут восторжествовать идеи локальных суверенитетов, первым серьезным симптомом чего стал Брекзит. Но глобализация не закончилась, просто она по объективным причинам потребовала передышки.
— В чем эти объективные причины?
— Самыми главными являются, на мой взгляд, два фактора. Первый из них — необходима перегруппировка сил на Западе и среди его сателлитов в связи с тем, что им не удалось сломать тенденцию возрастания могущества Китая. Второй важный фактор — темпы наступления «дегуманизации» (расчеловечивания по-русски) несколько выше чем западные общества могут переварить. Если эти темпы оставить прежними, это привело бы к социальному расколу и взрыву. Все-таки консервативное большинство все еще остается большинством. Один из главных принципов наступления постхристианских сил, сформулированный адептами Франкфуртской школы и их последователями — скорость изменений не должна быть слишком высокой, она должна быть не очень заметной для обывателя. Та модель, которая сложилась, опасна для хозяев западного мира в социальном плане, кроме того, она еще становится и тормозом в плане творческого развития. Ведь «конца истории» не произошло, впереди жесткое противостояние с Китаем, Ираном, возможно, с Индией, Россией и Латинской Америкой. Выродившаяся лево-либеральная идеология не способствует мобилизации общества и уверенному развитию, она стала идеологией застоя, остановки развития, мародерства на жертвах «оранжевых революций», купания в «конце истории», и при этом миграционной капитуляции перед демографически мощными Востоком и Югом. Неслучайно главные движущие силы неолиберализма сегодня — паразитические, непроизводительные слои. Креативность этого класса в основном сводится к самовыражению богемы, деятелей информационного общества.
На данном этапе глубинная власть Запада может осуществить организованное отступление, сделает ставку на более адекватные кадры, восстановить нужный ей мировой баланс, а тем временем подготовить обходной маневр для следующего наступления на мир старых ценностей.
— По-вашему, Россия извлечет бо́льшую выгоду для себя, приняв участие в этом противостоянии или оставаясь в роли стороннего наблюдателя?
— Россия не может принять участия конкретно в этом противостоянии. У нас либеральный слой слабый, навязанный обществу, не укорененный в нашей культуре. Консерватизм же наш другой чем у них по самой своей природе. И национализм у нас другой. Скажем, национал-социализм или фашизм в России могли бы возникнуть только как симулякры, как обслуга интересов олигархических кланов, но не почвенные течения. Наш национализм имперский. Его отличие в том, что мы его создаем не на осколках собственной империи (такой национализм для великого народа был бы абсурден), и не как собирание в историческую общность окружающих племен (мы, наши предки уже давно проделали такую работу). Нам нужно не национальное государство в оркестре европейских или каких-то иных государств. Нам нужен свой альтернативный глобальный проект, в котором смогут принять участие все желающие. То есть в нашем случае национализм — это скорее строительство ковчега спасения на отведенной нам Богом части суши и моря. А другие тоже могут попробовать построить ковчеги на своих территориях — мы не против.
Национализм русского народа никак не противоречит имперскому подходу и формированию больших союзов безопасности и сотрудничества. Поэтому я всегда с возмущением воспринимал спекуляции на тему «русского фашизма». Он в принципе невозможен. Может быть какой-то «бытовой фашизм» в подворотне или в трамвае как частный случай хулиганства. Может быть «русский нацизм» как провокационный перформанс какого-то ловкого дельца. Но не может быть русского нацизма на уровне большой политики. Его не поддержит народ, у нас другой менталитет.
Новый нацизм на Западе, который может повысить военную и боевую мощь Европы, не является для нас благоприятным сценарием. В интересах России — децентрализованная, слабая, лишенная высокой морали и боевого духа Европа. Сильная, объединенная и волевая Европа — это всегда опасность для России.
— Тем не менее, есть ли у русских консерваторов точки соприкосновения с консерваторами Запада, которые позволили бы говорить о некоем, пускай и временном, союзе?
— Точки соприкосновения, конечно, есть, но их немного. Они в первую очередь заключаются в том, что западные консерваторы нуждаются в России, пока они еще слабы. Другой вопрос: зачем они нужны нам? Может ли, к примеру, Гийом Фай, провозгласивший идею «Евро-Сибири», претендовать на какое-то заметное влияние в Европе? Конечно, нет. Если исходить из реальной политики, то взрастить на Западе консервативные силы, близкие нам по духу, мы могли бы только если бы Европа погрузилась в хаос и войну всех против всех, если ее цивилизационная харизма была бы раздавлена. Тогда мы могли бы выступить в роли спасителей от полного краха и повторить опыт Сталина, создавшего в Восточной Европе просоветские режимы (кстати говоря, он поначалу не собирался делать их коммунистическими, но был согласен на пояс «народных демократий» — однако англосаксы вынудили его пойти на обострение, начав «холодную войну»).
Давайте посмотрим на конкретные точки соприкосновения. Отказ от мультикультурализма и от миграционного наводнения в Европе сделает Россию более уязвимой — мигранты тогда захотят попробовать проникнуть к нам. Что касается исламской проблемы — России опасны радикалы, те, кто взрывает традиционный ислам изнутри. Ваххабиты, ИГИЛ, террористические группировки для нас неприемлемы. Но Иран — наш естественный союзник. С большинством арабских стран у нас глубочайшие традиции сотрудничества. С такими странами как Индонезия, Малайзия нам нечего делить. Наконец, у нас есть российский традиционный ислам а также традиционный ислам в республиках бывшего СССР. Запад не отделяет свой национализм от темы расовой и культурной сегрегации. У нас — прямо противоположный подход. Запад, в том числе националисты там, выбирает иудеохристианство и сионизм в качестве важных уровней своей геостратегической идентичности. Отсюда и его антиисламизм. России это совершенно не подходит.
— Путин заявил об уходе от либерализма. Это послание Западу или послание внутрь страны?
— В первую очередь это послание Западу. Путин претендует на то, что в России он сможет воздвигнуть один из главных флагштоков консерватизма. Поэтому для его внешней политики союз с правыми на Западе, в частности, с католиками, а также с Ле Пэн во Франции и другими политиками подобного толка перспективен. И если им дают «зеленый» свет сильные мира сего — Путин выиграет от этого. Он как будто долго ждал и вот дождался первых признаков «заморозков», вернее «подмораживания» Запада. Однако в стратегической перспективе эти союзы для России мало что дают. Главная выгода для нас из складывающейся ситуации — пока Запад перестраивается, мы тоже получаем передышку и можем за это время исправить трагические ошибки постсоветского периода и нарастить собственную мощь, попробовать вступить в союзы с естественными геостратегическими партнерами, из которых на первом месте для нас стоит Индия. (Но не Китай, с которым мы равноправными партнерами быть не можем.)
Что касается послания внутрь — сейчас, похоже, начался лихорадочный поиск корректив в официальную идеологию. Негласная идеология власти, существующая до сих пор — либеральный консерватизм. Заявив об отходе от либерализма, Путин дает сигнал о возможной смене идеологического вектора. По имеющимся сведениям, этот сигнал уже артикулирован в верхней прослойке российской власти.
Но где альтернатива? Основные вменяемые альтернативы либеральному консерватизму сосредоточены в Изборском клубе. Не буду перечислять всех, достаточно назвать имена Глазьева, Ивашова, Дугина и объединяющую их платформу «Пятой империи» Проханова. Все эти взгляды в моей оптике можно рассматривать как различные модели динамического консерватизма. Мне ближе та модель, которая связана с переходом от нынешнего квазифеодального, кланового уклада к технократическому традиционализму, то есть решительное возрождение консервативных традиций в духовно-гуманитарной сфере, осуществляемое одновременно с проектом Третьей Модернизации России, с упором на технологии V и VI технологических укладов. (Первая модернизация была осуществлена до революции, вторая — сталинская.) На этот раз и впервые модернизация будет целиком на традиционалистской основе, то есть с достаточно ясным сознанием своих цивилизационных целей, своеобразия и миссии России.
— Как совершить этот синтез? Насколько совместимы левые и консервативные идеи в России?
— По традиции мы все еще называем эти идеи «левыми» и «правыми». Однако в действительности происходит постоянный отбор идей, историческая отбраковка одних и синтез других. Жестких привязок к «левизне» и «правизне» нет, поскольку цивилизация не стоит на месте, а скорее вращается вокруг своей оси, наращивая свой социальный опыт. В XX веке Россия объективно повернулась лицом к социализму. И даже если бы большевики не победили, социалистическая идея была бы мощно представлена и при монархии, и при республике.
На мой взгляд, главная проблема России не идеологическая. Ведь большинство народа да и немалая часть элит стоят на более-менее целостной патриотической платформе, в которой синтез социального консерватизма уже произошел. Главная проблема России — дефицит суверенитета, причем это не какое-то силовое внешнее управление, а управление элитами, их мозгами и душами. У нас колонизирована не сама страна, колонизировано сознание нашей элиты. И часть ее уже хотела бы освободиться, но мешают «крючки», связанные с ее собственностью, меркантильными интересами, компроматом и т.д. Отсюда вся эта бескрылая клептомания, цинизм, никогда не снимаемая маска «прагматизма». На деле это безволие, трусость или слабоумие. Их зачарованность могуществом глобального финансового диктатора — самообман, психическая зависимость от своих же вчерашних ошибок, за которые очень не хочется нести ответственность. Легче переложить вину на свой народ, «темный», «ленивый», «нецивилизованный».
Олигархат бывает не только частный, но и клановый (псевдо-государственный). Пока Путин сберегает олигархический уклад, пока он делает ставку на миллиардеров и чиновников, верно служащих не государству, а своим кланам, которые их продвинули — суверенитета у России не будет. А значит и наш социально-консервативный консенсус, который уже сложился и в умах и в душах людей, не реализуется.
Заметьте, то, о чем я говорю, прекрасно понимала власть все эти годы. Поэтому в России так и не дали возникнуть реальной патриотической оппозиции. Дают зеленый свет кому-угодно, имитируют оппозицию в виде всевозможных «навальных» и «удальцовых», у которых нет в обществе мало-мальской поддержки. Потому что они не выражают реальных национальных интересов.
Да, на поверхности общества продолжает «плавать» как пена демагогия о несовместимости «красных» и «белых», «западников» и «патриотов», «лузеров» и «винеров» и т.д. Но если посмотреть чисто социологически, то никаких «западников» и «винеров» в народе нет, их исчезающее мало. Что же касается «белых», то если понимать под ними «февралистов», сторонников масонского Временного правительства — то таковых в народе тоже почти нет. Нет и «красных», если понимать под ними троцкистов и сторонников «мировой революции». Но тогда и самой гражданской войны как таковой в умах уже нет. Весь этот раскол давно устарел и продлить ему жизнь пытается небольшая группа либеральных журналистов и редакторов медиа, выполняющих опять же олигархический заказ. Если бы началась реальная идеологическая «разборка», мы бы в народе без этих посредников между собой очень быстро договорились.
Динамический консерватизм предохранил бы Россию от вырождения в фундаментализм: будь то восстановление государства в стиле романовской империи или советского порядка. Нам нужно нечто новое, кентавр ортодоксии и инноваций. Если реализуется сценарий «подмораживания» Запада, нам нужно успеть восстановить свой северо-евразийский цивилизационный материк как центр силы и добиться неуязвимости перед новыми вызовами, которые нам приготовят конкуренты. Конечно же, либеральная идеология, как и либеральный консерватизм, бывший до сих пор компромиссной идеологией Кремля — для таких задач совершенно не годятся.
— Какова должна была бы быть реальная политическая платформа социального консерватизма, о котором мы говорим?
— Если попытаться сформулировать несколько ключевых тезисов того консенсуса в обществе, который, как я утверждаю, уже сложился, то я бы выделил такие тезисы.
Первое. По закону в России земля и природные ресурсы могут быть в разной форме собственности, а недра — только в государственной. Наш консенсус — не только недра, но и все ресурсы, и вся земля должна быть в госсобственности. Это наше общее национальное достояние. Частник может пользоваться ресурсами и недрами, но не может ими владеть.
Второе. Очищение государства, возвращение активов в Россию, уничтожение подставных собственников (сейчас по оценкам наших экспертов до 80% крупных частных активов РФ через аффилированные структуры принадлежат не российской, а мировой олигархии).
Третье. Двухукладность экономики: народные предприятия плюс национальный капитал. Ставка должна быть на средний бизнес, который сейчас уничтожают, на производственный капитал (то есть реальный сектор). Глубинная сущность социализма не в уравнительном распределении благ, а в справедливости вознаграждения за труд и справедливости кары за преступления.
Четвертое. Декоммерциализация социальной и коммунальной сфер, частичная национализация энергетики, твердые госрегулируемые цены на бензин, ликвидация всевозможных частных прилипал, паразитирующих на государстве и т.д. и т.д. — вектор, думаю, понятен.
Пятое. Дешёвое сырьё плюс дешёвая энергия для своих производителей, дешевые кредиты для национального бизнеса, реиндустриализация стратегических секторов экономики, государственные инвестиции в инновационный высокотехнологичный сектор.
Это, конечно, не исчерпывающий список. Но в этой беседе не стоит задача развернуть полную программу. Как итог, все эти пункты объединяющий и объясняющий, — целью нашей стратегии должно стать солидарное общество, подразумевающее свое государство, заставляющее сильных и богатых служить своему народу, а не гнобить его; свою, родную финансовую систему, которая работает на нас, а не на мировых хозяев; свою духовную культуру и традицию, которая обеспечит России будущее через самосознание и совесть наших детей. Вот в чем социально-консервативный договор, под которым подпишутся десятки миллионов наших людей.
На первом этапе перехода к такой государственной доктрине, думаю, невозможно обойтись без инструмента с не очень приятным названием: национальной диктатуры. Пусть неприятно, но полезно, примерно как горькое лекарство.
