Поэт входит в мир, словно младенец, впервые сам переступивший порог храма. Ничего ему здесь ещё не знакомо, но отчего-то всё родное, будто кто-то очень ждал этих робких шагов и теперь, подобно старцу Симеону, облегчённо вздохнул — то ли читатель, жаждущий нового слова, то ли старший брат по перу, «измаявшийся немотой» в тоске по литературной смене.
Так вошла в поэтический мир Татьяна Глушкова. Среди ясного дня по белой улице: жизнь распахнулась перед душой, и душа распахнулась перед жизнью. Подмигнуло «медовое око солнца» и одарило сладким светом. В озорном младенчестве коснулась босых стоп зелёная трава. Явилось, как таинство, «святое чудо щедрости хлебов».
В таком добром мире ни к чему не страшно повернуться спиной, ведь «за холмом, за лесом, за плечом — великая Россия» — твоя радетельница со всем сонмом святых «Повести временных лет». За плечом — София Киевская, что несёт весть о Законе и Благодати. За плечом — «золотой голосок», наполняющий твой язык «соловьиной тайной», тем сладкозвучием, которое неведомо человеческой речи, которое преображает и формы, и смыслы.
Соловей-словей навеет слова, способные вместить небо — и впервые придут стихи. Они — нежданные и незваные — нахлынут, как слёзы, не от печали, а от восторга, оттого, что невыразимое вдруг нашло выражение.
И кажется, ликование будет бесконечным, мир будет рождать всё новую и новую невыразимость, а вместе с ней — новые стихи. Но в поэзию приходит «смутновременье». Одолевает тяжкой болезнью, как жар, как бред, и в этом мутном бреду перед глазами встаёт враг. Им поругано «младенчество травы», выжжены щедрые хлеба, затоптан цветущий подорожник, что «седым копьём почти касался неба». Отныне медовое солнце изливает полынную горечь, а соловьиную трель родного языка заглушает пёсий лай и волчий вой немецкой речи.
Война погонит с отеческой земли, как с чистой страницы, где должны были появиться стихи, зальёт белизну листа кроваво-красным, застит туманно-серым и дымно-чёрным. На обугленной странице родной земли останется лишь узкая полоска светлых полей, на которой надо будет написать всё самое сокровенное:
А я закрою тихие глаза
и вдруг дойду до затаённой сути,
во мне зашевелятся голоса,
во мне забродят сумрачные судьбы.
По этой узкой полоске черновика предстоит отступать на Восток. И важно будет унести в ветхой котомке драгоценные «лепестки лоскутной речи», подобрать их как можно больше в поговорках «деревенских, голосистых баб», оставить незаконченные стихи засечками на деревьях, чтобы потом по этим зарубкам вернуться домой, где трудно будет что-то различить среди разрухи и пепелища. Надо будет спасти из горящего русского леса соловья, опалённого и напуганного, спрятать его за пазухой до той поры, пока оглушённый мир вновь не обретёт слух. Надо будет как можно туже вплести в русский язык «поющую и плачущую мову», укрепить Русь славянством, так ненавистным врагу.
Война вступит в поединок с «бессмертной жизнью», со всеми нашими веками, с нашей ратной памятью. Всюду врагу будут видеться «нечуждые гробы», битые нами ливонцы и шведы. Свои полки поднимут за нас князь Игорь, благоверный Дмитрий Донской, Багратион, кинут ратный клич Кий, Щек и Хорив, взмолится о нашей победе равноапостольная Ольга. Родная земля восстанет, сбросит чужую поступь. И возродится мать городов русских, «славянская столица», просияет византийским ликом, вздохнёт свободно, омоет раны днепровскими водами.
И расцветёт долгожданная весна, «весна света», весна чистоты, весна Победы. И всё с той поры станет на родной земле благодатным: и вьюжные зимы, и знойные лета, и стылые осени. Во все стороны белой скатертью расстелятся дороги. Мир наполнится поэзией, словно соком созревший плод, словно шмель, напитавшийся от золотого цветка. Встрепенётся соловей, запоёт песни складные да ладные, о беде одолённой, о слезах горючих, что в землю канули.
Но русские слёзы нетленны, прорастут они в земле новыми бедами. Станет она изо всех сил душить их во чреве своём, не пускать к свету. Но бедовые сорняки могучи, сквозь гранитные пьедесталы былых побед прорастают.
И если враг-иноземец лицом к лицу с тобой дрался, орлом очи твои выклевать хотел, то новый враг подкрался со спины. Он говорит с тобой на одном языке, но в речах его не «соловьиная тайна», а змеиный шёпот, обещает он благо, а порождает зло, обещает белый день, а сотворяет «час Беловежья», сулит цветущий май, а несёт «чёрный октябрь». И вот уже «балтийская вода не омывает берегов России». И вот уже братские чубы в кровавые жгуты повиты. Каждый день, как снятие печатей Апокалипсиса:
Когда не стало Родины моей,
в ворота ада я тогда стучала:
возьми меня!.. А только бы восстала
страна моя из немощи своей.
Когда не стало Родины моей,
воспряла Смерть во всем подлунном мире,
рукой костлявой на железной лире
бряцая песнь раздора и цепей.
Враг близко: кажется, дотянешься рукой. Уповаешь на то, что «»совки» дойдут до нужного Берлина». Мечтаешь дожить до дня новой Победы, длишь, как можешь, свой короткий век, «и тот как будто в долг отпущенный». Когда-то вошедшая в поэтический храм младенцем, теперь сама уподобилась старцу Симеону. Нужно жить, пока не узришь того, в чьи уста будет вложено всеодоляющее соловьиное слово.
И вот накануне Рождества Смерть становится мертва. В звёздном сиянии видны трое, что по заснеженным русским дорогам несут золото, ладан и смирну. Младенец уже родился.
