Подлинное творчество не знает малых форм. Максима или афоризм, фильм в несколько минут – будто лупа перед глазами читателя и зрителя: всё лишнее отсечено, главное – увеличено, проявлено, оно неотвратимо, неизбежно.
Таковы «Камешки на ладони» Солоухина: «Ручьи впадают в реки, реки в моря. А куда впадает высокогорный ледник, который тоже ведь постоянно течёт, хоть и не столь быстро. Ледник впадает в теплоту».
Таковы «Мгновения» Бондарева: «И если на то будет Воля Твоя, то оставь меня на некоторое время в этой моей скромной и, конечно, грешной жизни, потому что в родной моей России я узнал много печали ее, но еще не узнал до конца земную красоту, таинственность ее, чудо ее и прелесть. Но дано ли будет это познание несовершенному разуму?».
Таковы «Каток и скрипка» Тарковского – грёза о детстве, дружбе, труде, вдохновении, весне, чистоте и искренности, обо всём, что есть на свете, обо всём, из чего соткан человек.
Смысл здесь густ и плотен, ему тесно в искусстве, тесно в образах, словах и кадрах. Он бьёт через край, изливается в жизнь, захватывает тебя в свою орбиту – и ты уже не просто наблюдатель, созерцатель. Ты – соучастник, сопричастник.
Неслучайно первый художественный фильм о Донбассе, по-настоящему вошедший в русское сознание – короткометражка. «Дежурство» Ленара Камалова – фильм о войне, явивший силу и боль, работу и усталость, человека и отечество, мать и сына, жизнь и смерть. Стали бы эти восемь минут эпизодом полнометражного фильма, всё разжижилось бы в диалогах, утонуло бы в деталях, поблекло бы в долгой череде кадров. Эпопея о Донбассе – свои «Тихий Дон», «Оборона Севастополя», «Освобождение» — ещё впереди. А пока Камалов весь мир собрал в одной точке, словно на кончике пера летописца. Выпустил этот мир горячей пулей в мишени лукавства и лжесвидетельства.
Герой фильма – ополченец с позывным «Кот», сыгранный Захаром Прилепиным – заступает на дежурство, которое принимает с более тяжёлым сердцем, чем выдвижение на передовую. Дежурный «сидит на трубе»: перед ним десятки мобильников. Вот раздаётся первый звонок: на том конце мать выкликает сына Мишу. Ополченец, как в колл-центре, по текстовой подложке озвучивает стандартный ответ: «Здравствуйте. Это не ваш сын. Мой позывной «Кот». Я ополченец Донецкой Народной Республики. Солдат, у которого мы нашли этот телефон, погиб. Мне очень жаль. Мы забираем мобильные телефоны у погибших солдат и отвечаем на звонки их родных по мере возможности. Тела мы обмениваем на наших погибших товарищей. Нам известно, что украинские военные замалчивают данные о своих потерях и очень часто просто закапывают своих убитых солдат, чтобы те числились не погибшими, а пропавшими без вести. Это делается с целью скрыть потери и не выплачивать компенсацию родственникам. Советую вам обратиться к вашим властям и узнать, что случилось с вашим сыном. Скорее всего он погиб. Мне очень жаль».
Нужно сохранить беспристрастность автоответчика, не выдать живых интонаций, не вступить в живой разговор, не изменить заранее заготовленных фраз. Но всё же в конце в ответ на рыдания тяжелым выдохом прозвучит человеческое: «Мне, правда, очень жаль».
Кажется, если остановишь фильм на кадре, где показан рукописный текст, озвученный дежурным, прочтешь страшное слово, чёрной дырой затягивающее в себя жизнь. Это слово притаилось между строк, рассыпалось на буквы и въелось в другие слова. Его античный корень в глубине столетий, оно не бытовое, толкование его нужно искать в словарях и энциклопедиях, но оно поселилось в интонациях и глазах ополченцев.
После боя двое играют в слова, составляют словесную сетку из отдельных букв. «Кот» подсказывает товарищу и выкладывает слово ЭНТРОПИЯ. То самое, которое никто не произносит, но которое ощущает каждый. Приближение мира с каждым мгновением к смерти, необратимость умирания всего и вся – тела, мысли, любви, памяти. В кроссворде ополченцев ЭНТРОПИЯ пересекает СМЕРТЬ и УТОПИЮ: цена свободы и правды для одних и морок незалежности для других.
Война ускоряет энтропию, пробуждает всадника по имени «смерть». Это он косой и мечом собрал урожай, высыпал его перед дежурным потухшими телефонами, что уподобились черепам с «Апофеоза войны» Верещагина.
Но вот они один за другим оживают светящимися экранами и сверлящими виброзвонками. Теперь они словно сердца убитых, что надеются в родительском зове выхватить последний глоток жизни. Родительский звонок – это предчувствие тьмы, это извечное причитание по погибшим, что слышится от самой Киевской Руси. Дежурный ответит, произнесёт то, что должен произнести, вынет сим-карту, навсегда оборвёт биение сердца.
Звонок – набат, погребальный звон. Телефон – колокол. По ком звонит колокол? Он звонит и по тебе.
В финале фильма «Кот» говорит по мобильнику со своей матерью. Она – счастливая: ей ответил сын, а не такой же дежурный с противоположной стороны. У войны есть жуткая зеркальность, есть общий знаменатель, под который подведены и свои, и чужие. Подобно тому, как пастернаковский доктор Живаго видит после боя 90 псалом в ладанке и у белого, и у красного, где-нибудь под Донецком замерли в последней схватке два славянина, и у каждого телефон загорается словом «мама». Над ними мечется всадник по имени «жизнь». Он ищет спасительный исход, ищет путь эктропии, что одолевает умирание и открывает неизбывные источники света.
Фильм закончится. После дежурства «на трубе» ополченец соберётся с силами, рассыплет слова смерти и утопии, перемещает славянские буквы и выложит из них – ЭКТРОПИЯ.
