Писатель, политик, человек — все эти ипостаси соединены в Эдуарде Лимонове воедино. Это все одно целое, переплетенное в одном человеке. При внимательном рассмотрении это целое распадается на разные фракции, а потом вновь сливается.
Что я имею в виду? Лимонов — человек, который обладает огромной творческой потенцией. Она велика, она не успевает за тематикой, на которую направлена. Он описывает явление, исчерпывает его, а потребность писать остается, и он страдает. Он описывает все, что его окружает, и в это окружение вписывает себя.
Лимонов создает вокруг себя миры и таким образом оказывается в очень интересном обрамлении. Автор пишет себя, свой портрет, каждый раз помещая его во все новые и новые рамы. Создавать эти рамы с каждым годом становилось все труднее, и он предпринимал огромные усилия, чтобы их менять.
Лимонов «фабриковал» жизненные ситуации, которые позволяли ему взяться за перо, сделать творчество интересным себе самому. Политический, внешний дизайн служил только одному — заставить свое внутреннее творчество прикоснуться к нему и вдохновиться на написание очередной работы.
Лимонов принадлежит к достаточно часто встречающемся типу художника, который пишет только себя одного. Художник очень быстро исчерпывает эту тему и начинает фабриковать мир, в котором это «Я» обретает новые оттенки.
Когда Лимонов исчерпал все, что давала ему российская реальность — хотя она давала ему немало, но он отстал от нее, находясь за границей, — он привнес в эту реальность свои впечатления, и таким образом эту реальность взорвал. «Взорванная» реальность помогла ему опять стать интересным самому себе, пробудила интерес к среде, в которой он обитал.
Лимонов приступил к очень серьезным политическим маневрам, создал вокруг себя раму политического деятеля, создал движение, партию и стал писать себя, окруженного этой средой. Это был аквариум, в который он поместил себя, как рыбу, и плавал там.
Когда и это движение достигло своего предела, он форсировал его, и от словесной революции, от манифестов 1993 года решил перейти к акциям, поднять революцию за пределами России, в Казахстане. Он намерен был перейти туда с оружием и поднять русское меньшинство.
Ему это не удалось, но только отчасти. Оказавшись в тюрьме, пройдя сквозь все перипетии следствия, суда, тюремного заключения, он опять создал для себя новый потрясающий антураж, который позволял писать себя самого в новом обрамлении, среди новых зеркал.
Когда и это кончилось, он придумал для себя, может быть, семью. Придумал для себя образ отца и создал вокруг себя среду счастливого семейства. Но и это пришло в негодность, и он опять вышел на улицы — уже с намерением поднять революцию в центре Москвы на площади Революции в 2011 году.
Когда и это не удалась, когда у него из-под носа увели «кипящее большинство» на Болотную площадь — а это сделал Борис Немцов, — он трагически воскликнул, что у него, у Лимонова, украли революцию. Повторяю, это было трагически, а не комически — это был чудовищный для него удар, который он с трудом перенес — а может быть, и не перенес.
После этого были несколько экзотических и бутафорских походов на Триумфальную площадь, которые тоже захлебнулись, потому что походов было слишком много, они были тавтологичны. Лимонову стало скучно. Эти хождения исчерпали себя, больше невозможно было писать себя как «витязя» Триумфальной площади.
В конце концов, мне кажется, что и его кончина была связана с неким истощением этого художественного приема. Трудно было Лимонову придумать для себя что-нибудь более сильное, яркое и захватывающее, чем его собственная смерть.
Поэтому для меня Лимонов — человек, в котором его творческое начало, его политика, художественный дизайн, которым он привлекал и других таких же молодых художников, и есть ядро его сущности, его творческого приема. Приема очень жестокого по отношению к себе, да и по отношению к другим, но, видимо, единственно для него возможного.
