«Существует дефицит стратегии и идеологии будущего,
это создает атмосферу неуверенности, которая прямо влияет
на общественные настроения. Социологические исследования,
проводимые по всей планете, показывают, что жителям разных стран
и континентов будущее, к огромному нашему сожалению,
чаще всего кажется смутным и мрачным. Будущее не зовет, оно пугает.
При этом люди не видят реальных возможностей и механизмов
что-либо изменить, как-то повлиять на ход событий, на выбор политики».
Владимир Путин. Выступление на Валдайском форуме 27.10.2016
«Сказали мне, что эта дорога меня приведет
к океану смерти, и я повернул обратно…
И с тех пор всё тянутся передо мной
кривые, глухие окольные тропы».
Стругацкие А. и Б.«За миллиард лет до конца света»
Политическая идеология — это не набор предпочтений и лозунгов: это мировоззренческий выбор, реализуемый в действии.
Идеология — это не пропагандистская доктрина. Идеология — это цели и ценности. Или точнее — ценности и цели. В отличие, кстати, от религии, включающей в себя именно ценности — но не включающей цели переустройства реального социально-экономического мира.
Идеологии возникли и утвердились тогда, когда, примерно после эпохи Великих Географических открытий и научного пересмотра основ видения мироустройства религия начала терять своё главенствующе-нормативное положение в мировоззрении и духовной жизни человека: уход идеи неизменности мира и рождение уверенности в возможности его принципиального изменения на основе научных знаний привело к доминированию принципиально новый феномен — политическую идеологию как доминанту эпохи Модерна.
Отдельно можно спорить, возможно ли существование религиозных политических идеологий или нет: строго говоря, конечно нет, но многие сочтут иначе — в данном случае это не столь важно. Идеологию в свое время стало модно называть светской религией, что неверно. Другое дело, что, как и религия, она относится к числу «коллективных верований». Но отличие в том, что ведущая функция политической идеологии — функция познания. Вторая — функция ориентации действия. Третья — функция оправдания действия.
То есть идеология основана в первую очередь на научном познании, но для воздействия на поведение масс людей она использует механизмы обращения к верованиям и к эмоциональной сфере, что в чистом виде характерно именно для религии.
При этом каждая политическая идеология включает в себя свое аксиологическое учение (т.е. именно сформулированную систему ценностей), свою экономическую доктрину и свою политическую доктрину.
Причем по факту того, что можно было бы назвать «мировыми идеологиями», всего четыре: коммунизм, либерализм, консерватизм и национализм. Идеологии существуют в своих трех исторических воплощениях: классическом (XVIII–XIX века), «современном» (XX век) и в неоформах (конец XX–XXI век). Причем неоформы имеют пока только три из них: это неолиберализм; неоконсерватизм; национал-сепаратизм.
Выдумывать некую «специфически-русскую», «специфически-американскую» или «специфически-арабскую» идеологию бесполезно, так как этот конструкт либо не станет идеологией, либо станет национальным вариантом одной из уже существующих.
Идеология отражает экономические интересы, но заключается не в неких текущих экономических требованиях, а в обоснованном на научных данных предложении некого идеального социального мироустройства.
Если его нет — нет идеологии. Если нет идеологии — нет политической партии. Хотя одной идеологии для возникновении политической партии тоже недостаточно.
Отсутствие идеологии в политическом курсе нашей страны вызвано не отсутствием записи о ней в Конституции. Оно вызвано отсутствием идеологии у тех специфических структур, которые зарегистрированы либо самопровозглашены как «политические партии». А стало быть, в стране нет не только идеологии — но нет и политических партий как таковых — хотя их существование, в отличие от идеологии, в Конституции все же закреплено.
Их нет и потому, что все эти партии, как входящие в парламент, так и не входящие в парламент, — не соответствуют ни одному из конституирующих элементов партии. Таких, как требованию борьбы за власть, требованию борьбы за поддержку народа (что не равноценно борьбе за голоса избирателей в предвыборной компании). И, кроме того, потому, что в самом обществе нет созревших идеологических концептов. И потому ещё, что идеология — всегда, так или иначе, разговор о будущем.
А этот разговор о будущем ныне существующие партии не ведут (если не сводить его к планам на ближайшие выборы и соответствующим обещаниям) — просто потому, что этими категориями не мыслят. И своих проектов Большого Будущего не имеют. Ни одна.
Политическая идеология — не политическая доктрина, оформляющая тот или иной конкретный курс, и не пропагандистская парадигма, предназначенная для убеждения масс в правильности курса власти.
Политическая идеология — это интеллектуальная интерпретационная модель, сочетающая единство ценностей, значимых для той или иной политической тенденции, и целей, которые она стремится достичь.
Политическая идеология не изобретается — она оформляет существующие ожидания, интересы и настроения.
Любая политическая идеология включает в себя аксиологию, то есть систему ценностей данного течения, предлагаемую им политическую модель общества и утверждаемую экономическую модель.
Политическая идеология становится таковой не тогда, когда она нравится или соответствует увлечениям лидеров, элит и интеллектуалов, а только тогда, когда оказывается способна оказывать существенное и долговременное воздействие на поведение значимых масс.
Она выполняет, среди прочего, функцию оправдания действия, но это лишь третья из ее функций, следующая за функцией познания реальности и ориентации действия: и элит, и масс.
Определяющий момент для идеологии: способна ли она оказывать действие на поведение масс и политических сил. Типов этого воздействия, в общем-то немного, и располагаются они, в первую очередь, по двум шкалам: активизирующее — сдерживающее, с одной стороны, и рационализирующее — «эмоциолизирующее», с другой. Что может выливаться в мобилизующее воздействие, упорядочивающее, сдерживающее, организующее, расковывающее, объединяющее, атомизирующее и т.д., причем может ориентировать как на индивидуальные, так и на коллективные формы политического действия
Две ситуации обычно приводят к катастрофам для общества:
–первая, когда в ситуации назревших перемен власть опаздывает с осуществлением трансформации форм жизни, как это случилось в России в начале ХХ века;
–и вторая, когда власть осуществляет хаотическое ускоренное изменение этих форм, не имея внятного представления о преследуемых целях и, как минимум, концептуального плана и образа того, что она хочет получить в результате — как это случилось в СССР в конце ХХ века.
В первом случае власть погубила страну в силу избытка консерватизма, во втором — в силу его недостатка. В первом случае ей не хватило созидательной революционности, во втором — проявился избыток разрушительного ультра-революционаризма при таком же недостатке созидательной революционности.
В обоих случаях неэффективность элиты обернулась общественной деструкцией, но в первом случае в обществе нашлась влиятельная мобилизационная идеология, способная преодолеть деструкцию и организовать созидательный процесс, во втором — такой идеологии не оказалось.
Цикл деструкции 1990-х гг. был остановлен стабилизацией 2000-х: она остановила разрушение и начала созидательные процессы, которые, однако, по своей интенсивности были недостаточны, чтобы преодолеть в полной мере последствия произошедшей катастрофы.
Общая мировая ситуация и то положение, в котором сегодня оказалась Россия, требуют, как представляется, осуществления прорывного развития, которое можно обеспечить только на основе мобилизации экономических, производственных и человеческих ресурсов.
Причем речь идет именно о прорывном развитии, предполагающем в первую очередь не слом всего существующего, а форсированное создание нового на имеющемся, хотя и модифицируемом фундаменте.
И в этом смысле актуализированным выглядит сегодня тезис Ленина как основателя республиканского правления в России — с одной стороны, ставившего главной задачей своих сторонников «учиться коммунизму», а с другой — постулировавшего, что «коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».
Определение образов желаемого будущего — это действительно центральный вопрос. Форматы будущего определяются не столько привычными политическими и идеологическими именами, сколько некими форматными приоритетами. ХХ век ушел, забирая с собой остатки великих иллюзий, которые были, возможно, не иллюзиями, а лишь преждевременно отрытыми истинами. Самые масштабные из них: вера в могущество Научно-технического Прогресса и вера в возможность создания Общества Разума и Справедливости.
Самым тяжелым в катастрофе СССР была, казалось, разрушенная вера в человека, в то, что он может работать и творить не потому, что его заставляет нужда и корысть, а просто потому, что он Человек — и ему интересно трудиться и создавать новое.
Тогда, треть века назад, триумфальное утверждение в обществе идеи рынка означало, что человек признается ограниченно разумным — то есть, достаточно разумным для того, чтобы осознавать свою корыстную выгоду, но недостаточно разумным, чтобы осознавать, что твои разумные цели могут быть за горизонтом бытовой выгоды. И недостаточно разумным, чтобы действовать в общих интересах всего социума.
Но рынок тоже оказался иллюзией — зато куда менее возвышенной и романтичной, чем Общество свободного труда.
И встал вопрос: куда идти дальше? Соответственно — какое общество мы видим перед собой и чего хотим от Будущего.
В показателях гордости и стыда за страну у граждан страны резко выросли две позиции (https://www.levada.ru/2019/01/17/natsionalnaya-identichnost-i-gordost/).
Примерно на прежнем привычном уровне остается гордость за Победу в Великой Отечественной войне: ею гордятся 87%. Выше было только в августе 2008 года — 89%, потом был некоторый спад (83% в 2017 и 87% в декабре 2018). Но в целом, начиная с 1999 года (86%), это примерно одинаковый уровень.
На привычном первом месте остается главный показатель стыда: стыд за бедность и неустроенность великого народа в богатой стране — 61%. Место — привычное, первое. Уровень — явно вырос: в 2017 году было 54%. А в 1999 и 2003 соответственно 79 и 78%. Затем последовательно падал — и вновь взлетел.
Но что непривычно: резкий рост гордости за первенство страны в освоении Космоса — с 41% в 2017 году — до 50% в декабре 2018. Правда, в 1999 году было и вообще 60%, но тогда на орбите еще была еще советская станция «Мир», которую вскоре догадалось утопить российское руководство, причем основным мотивом был ультиматум США — либо утопите свою, либо не будем вместе создавать международную. Теперь своей собственной космической станции нет, а МКС по ряду параметров, как оказалось, технологически и по комфорту уступает тому же «Миру» — зато выяснилось, что летать на МКС можно только на российских «Союзах», спроектированных еще в СССР.
И резко вырос второй показатель стыда: стыд за разрушение СССР: с 28% в июне 2015 года, 33% в январе 2017 до 45% в декабре 2018.
В этом опросе Левада-центра вообще много интересного: например, рост стыда за «перестройку» и падение стыда за «репрессии», но это нужно анализировать отдельно. В данном случае остановимся пока только на первых показателях.
Гордимся Победой и Космосом — и стыдимся разрушением СССР. И стыдимся бедности народа в богатой стране: все же связано. И Победа, и Космос — это СССР. А нищета и разрушение Союза — это отказ от того, на чем он был построен. И до сих пор сохраняем первенство в Космосе — на наработках разрушенного Союза. И до сих пор нищенствуем — благодаря его разрушению.
Космос, как прорыв страны, — вообще уникален и показателен. Прорыв, конечно, связан с именем и временем Хрущева: спутник 1957 года, полет Гарина 1961 года, первая женщина-космонавт 1963 года, первый многоместный корабль взлетел тоже еще при Хрущеве — в октябре 1964. Правда — приземлился уже без него. Но и выход человека в открытый космос в марте 1965 готовился и был запланирован еще им. Кстати, и первые полеты на Луну и достижение Луны, начиная с 1959 года, — это тоже при нем.
Хрущев — это триумф СССР в Космосе. Но все эти программы начал не он — и работы Королёва, и программа этих полетов были развернуты еще при Сталине. А ответственным за Космос еще при Хрущеве как Секретарь ЦК был Брежнев. Кстати, мало кто помнит, что за полет Юрия Гагарина Брежнев получил Звезду Героя Соцтруда. Единственную. Вот Золотых Звезд Героя Советского Союза было с перебором — четыре. А Золотая медаль «Серп и Молот» (Звезда Героя Соцтруда) — одна: за Космос. И единственная, полученная не при его правлении.
Три противостоящих друг другу имени — и три имени, связанные с достижением первенства страны в Космосе.
Но Космическая программа СССР была начата даже не Сталиным. Мало кто помнит — и многие сегодня удивятся, но Космическую программу страны начал еще Ленин: именно при нем была создана Газодинамическая лаборатория при РККА (с 1933 года Реактивный институт при Наркомате тяжелой промышленности СССР).
Известно, что на VIII съезде Советов, когда обсуждался план ГОЭЛРО, Ленин говорил и об освоении Космоса.
Именно по его инициативе в 1918 году Циолковский получил статус академика, а позже — пожизненную пенсию. Именно он, Ленин, увлеченный услышанным им в 1921 году докладом Фридриха Цандера, увлек учёного уйти с завода и посвятить себя разработке межпланетной космической техники.
Цандер потом вспоминал: «Всю ночь я не мог заснуть, находясь под впечатлением встречи… Всю ночь шагал я по своей комнатушке и думал о величии этого человека. Я думал: ведь страна наша разорена из-за войны, хлеба мало, угля мало, заводы стоят, а этот человек, который руководит таким большим государством, выкраивает еще время, чтобы послушать о межпланетных полетах. Значит, осуществится моя мечта,— думал я».
Все это забыто сегодня — но именно тогда, еще в 1918–1920-х годах, в частности, по инициативе Ленина были основаны многие будущие научно-технические программы и открыты десятки исследовательских институтов.
Имя «кремлевского мечтателя» Ленин получил от Уэллса не только за политический оптимизм и веру в победу Революции: за полет научно-технических замыслов и проектов. Он записал после беседы: «Ленин сказал, что, читая роман (Уэллса) «Машина времени», он понял, что все человеческие представления созданы были в масштабах одной нашей планеты. Эти представления основывались на предположении, что техническая мощь никогда не перейдет земного предела. Но если, продолжал Ленин, мы сможем установить межпланетные связи, тогда придется переосмыслить все наши философские, социальные и моральные представления. И в этом случае техническая мощь, став безграничной, положит конец насилию как одному из факторов прогресса».
Отдел по редким элементам и радиоактивным веществам во главе с Вернадским, Институт физико-химического анализа, Химический институт и Институт платины: в 1918 г. под руководством В.И. Вернадского были организованы изучение и добыча радиоактивных веществ. В 1920 г. образована Радиевая ассоциация.
В рассматриваемый период был создан Физико-технический отдел Государственного рентгенологического института под руководством академика А.Ф. Иоффе, в мае 1919 г. — Государственный научно-исследовательский керамический институт.
Вся эта мощь создавалась тогда — еще при Ленине — вместе с созданием Советского проекта и СССР.
Вся эта мощь стала обрушиваться вместе с разрушением СССР, этого факта все больше стыдятся сегодня граждане нашей страны.
И даже то, чем продолжают сегодня гордиться, — это остатки того, что было создано тогда, в рамках Советского проекта.
Гордятся и тем, что было создано и сделано до революции и до Советского проекта (литература, искусство, наука, успехи русского оружия), и чем-то, что было в постсоветский период — Крым. Но и наследием досоветским, и наследием постсоветским — гордятся меньше, чем оставшимся от советского.
Даже воссоединением с Крымом граждане страны гордятся сегодня меньше (45%) чем выходом в Космос (50%), причем если в 2017 году еще больше гордились Крымом (43%), а космосом — 41%, то на сегодня они местами поменялись.
После смены власти в 1917 году НИИ стали массового создавать. После смены власти в 1991 году — их стали (и продолжают) массово закрывать. Сделав в науке главной не должность научного руководителя и ученого, а главного бухгалтера и коммерциализатора. Для оценок — этого вполне достаточно.
Поэтому стране остается одно: гордиться Победой советского народа в 1945 году и первенством СССР в освоении Космоса — и стыдится разрушения СССР и наступившей после этого нищетой.
Сегодня дело даже не в ней — сегодня дело в выборе Будущего. Точнее, просто в осознании возможности и необходимости его выбора.
Этот рефрен, этот лозунг был выбран для недавних выборов. И именно об этом речь тогда почти не шла. Кто-то говорил о правах предпринимателей, кто-то — о пенсиях. Кто-то о «независимом суде», кто-то о «томящихся в тюрьмах» (имелось в виду — под домашним арестом) артистах и режиссерах. Кто-то ругался матом, кто-то плакал. Все говорили о том, что нужно больше давать денег на науку, медицину, образование и культуру.
Поэтому, как ни парадоксально, все выступали во многом с левых позиций и со значительной долей левого начала. Как минимум — на словах.
Никто, правда, не говорил о том, откуда деньги должны взяться, а если говорили, то о том, что их нужно отобрать у одних и отдать другим. Расходились в том, у кого отбирать: у богатых или у военных.
Но странным образом речь, как правило не шла ни о том, как сделать так, чтобы их стало больше, если не печатать, а просто больше производить продукции.
Ни о том, каковы должны быть цели общественного развития и образы и тип того общества, к которому мы хотели бы прийти, и начало движения, которое нужно было бы закладывать по результатам 18 марта 2018 года.
Конечно, за шесть лет нового президентства привести страну к Новому Обществу нельзя. Но повернуть к движению в этом направлении — может быть, и можно. Потому что если не повернуть, через шесть лет в обществе одни будут махать иконами и коронами, призывая вернуться на сто пятьдесят (лучше — четыреста) лет назад, другие — прятать под подушками звездно-полосатые флаги в надежде приветствовать ими когда-нибудь реставрацию порядков 90-х годов, а третьи — просить об одном: дать дожить спокойно и ничего не менять, потому что как раз треть века назад так все смело поменяли, что до сих пор страна в себя прийти не может.
Общность истории, при всей своей важности, не может быть единственным объединяющим фактором. Она в данном случае необходима, но недостаточна. Тем более, если в этой истории актуализируется самый проблемный для данного вопроса период.
Для единства нужно общее будущее — Мечта и Цели, и общее настоящее — общая деятельность и общая работа.
Нации и этносы нельзя принудить терпеть друг друга. Нации и этносы можно объединить в единую нацию. Чтобы объединить их сегодня — нужно дать им общее будущее. Чтобы дать им это общее будущее полноценно и убедительно — нужно дать им сегодня общую деятельность.
Отвечать на то, что должно быть дальше, наверное, сегодня сложно. Но задавать вопрос о том, каким, хотя бы в общих чертах, оно должно быть — уже давно нужно. На деле выбор не между словами-символами, выбор не между цветами знамен — выбор между приоритетами и форматами.
Форматные дилеммы, возникающие на основании историко-политической самоидентификации социума через выбор желаемого будущего:
–между Обществом Потребления и Обществом Познания и Созидания;
–между Обществом, подчиненным диктату действующих тенденций, и Обществом, создающим Новую Надежду;
–между Обществом доминирования в человеке биологического и Обществом доминирования духовного и социального;
–между Обществом, подчиненным инерционности, и Обществом, подчиняющим себе прорывное развитие.
В зависимости от того, каким оказывается выбор, соответствующими оказываются и политический режим функционирования, и политическая форма этого общества.
В случае, если речь идет об обществе, действующем в парадигме существующих тенденций и ценностей, ориентированном на удовлетворение равномерно возрастающего потребления (что выступает главной задачей и ценностью данного типа общества), то оно нуждается в умеренно-демократическом режиме при традиционных для современных западных стран формах соревновательной политической демократии.
В случае, если речь идет об обществе, уходящем от доминанты постоянства, точнее — переформатирующем постоянство из понимаемого как минимизация крупных изменений — в постоянство стабильного ускорения развития, то оно нуждается в форсированно-целевом политическом режиме, для которого доминантой является не приоритет прав и права, а приоритет целей и эффективности. Политическая форма которого строится под сферы решения проектных задач и носит характер организации управления крупным стратегическим проектом.
Отсюда — вопросы:
–Это должно быть общество, в котором доминирует обычай и постоянство, — или это должно быть общество, в котором на место постоянства приходит прорывное развитие или даже постоянный прорыв?
–Это должно быть общество, в котором главной ценностью является возможность растущего потребления, — или общество, где главной ценностью становится стремление человека к познанию и открытию нового?
–Это должно быть общество, в котором человек будет работать только тогда и потому, что это выгодно, — или общество, в котором ему будет интересно работать потому, что работать — интересно?
–Это должно быть общество, которое живет и развивается так, как жило и развивалось столетиями, — или общество, которое само решает, по каким законам ему жить?
Без самоопределения в этих дилеммах можно неограниченно долго говорить о независимом суде, характере налогов, соотношениях полномочий ветвей власти, особенностях выборной системы, свободе творчества людей, называющих себя художниками и иных фетишах, — в этом не будет ровно никакого смысла.
Потому что спор о кинжале бессмыслен без ответа на вопрос, в чьих руках он находится, спор о власти бессмыслен без ответа на вопрос, каким целям она служит, а спор о независимом суде трижды бессмыслен без ответа на вопрос, от чего он независим.
Ведь полностью независимый суд — это суд, во-первых, независимый от общества, во-вторых, независимый от закона, и, в-третьих, независимый от совести. Но при всём этом наделенный правом говорить от имени общества, права и совести. То есть независимый суд — это самый страшный деспот из тех, кого только можно представить. Потому что это средство, освободившее себя от цели.
Но ведь решая судьбу будущего и своего выбора, нужно выбирать между целями и смыслами, а не между словами и средствами.
Нельзя идти вперед, не зная, что ты хочешь получить в будущем. Российское общество сегодня этого не знает. И оказывается, что никакой цели, лучшей или худшей с точки зрения той или иной идеологической пристрастности, чем та, от которой отказались треть века назад — не было ни сформулировано, ни провозглашено, ни поставлено. За исключением смутной и сомнительной — стать колониальной периферией иного (западного) мира. И не говоря о том, что этот «иной мир» сам сегодня не знает хотя бы приблизительно, что ему делать со своими проблемами — сама цель «быть колонией» вряд ли достойна служения и вдохновения.
Но если так и нет иной сопоставимой цели, нужно, как минимум, предположить: не стоит ли все же пойти к отброшенной цели. И, как минимум, задуматься, зачем мы от нее отказались.
Может быть, потому что сочли ее недостойной. Может быть, потому, что сочли недостижимой. В обоих случаях, может быть, мы были правы — но может быть, были и не правы. Не говоря о том, что, может быть, цель, была правильной и достижимой, но именно те, кто от нее отказался, попросту не сумели найти пути и средства ее достижения.
Если рассматривать мобилизационную способность как некое производное от сочетания ценностей и целей, определяющего потенциал и характер данной мобилизации, мы можем сопоставить общественные запросы современной России с моделями воздействия, которые могут оказать те или иные идеологии.
Решение практических и в то же время стратегических задач, стоящих сегодня перед Россией, требует обеспечения консолидированной позиции и поддержки общества.
При том следует учесть, что на сегодня оно в ценностном и идеологическом отношении расколото — как по отношению к идеологическим постулатам и символам, так и по отношению к тем или иным периодам российской истории: дореволюционному — и советскому.
Основной принцип деятельного политического согласия: нельзя детерминировать себя прошлым — нужно детерминировать себя будущим.
Те, кто идентифицируют себя в большей степени с досоветским периодом («белые»), и те, кто идентифицирует себя в основном с советским периодом («красные»), никогда не сойдутся между собой в оценке основных культовых эпох того времени, в идеологических постулатах и в методологии.
Но они сойдутся друг с другом, как и с «трехцветными», в признании, что суверенитет России по определению приоритетен, что «рыночная парадигма» — в XX–XXI вв. порочна и бессмысленна, что Россия должна иметь сильную и современную армию, авиацию и флот, передовые технологии и должна тем или иным путем восстановить свою территориальную целостность в границах минимум 1985 года и зоны влияния, оговоренные Потсдамской Конференцией 1945 года. А также в том, что в стране должно быть создано постиндустриальное производство и сама она должна быть социальным государством.
Историко-идеологические споры по этому поводу могут длиться годами и десятилетиями. Но два факта требуют в этом отношении особого учета с точки зрения текущей политико-социологической значимости.
Первый — то, что наивысшего могущества по своей роли в мире Россия достигла именно в период СССР, когда она сыграла определяющую мировую роль: до двух третей планеты находились в зоне ее политического, экономического и идеологического влияния, и воспринималась большей частью человечества как желаемый образец.
Второй — то, что, с одной стороны, большую часть описанного политического союза составляли бы политические симпатизанты советской модели: 39 % из 69 % доли данного союза среди всех граждан.
С другой — что в общем составе населения доля позитивных культовых образов и фигур советской эпохи еще больше и начинает возрастать и в наиболее молодых группах.
Будущее можно изучать и полагать как продолженное во времени настоящее, занимаясь собственно прогнозированием, причём двумя путями.
Можно — анализируя то, что будет происходить, если все в будущем будет происходить так, как происходит сегодня и будут продолжать действовать привычные нам закономерности, то есть вести разговор в поле классической футурологии.
Можно — анализируя то, что нас пугает, то есть пространство Антиутопии. Можно — напротив, то, о чем мы мечтаем, то есть пространство Утопии.
Пугает слово «Утопия», но Утопия — это зачастую лишь преждевременно открытая истина. Как писал М. Вебер, «политика, конечно, — это искусство возможного. Но, возможное часто становилось возможным потому, что стремились к стоящему за ним невозможному».
И признав это, мы и приходим к тому, о чем говорил А. Панарин: к видению будущего как утверждению тех общественных законов, по которым нам хотелось бы его организовать. И это уже — переход к политической философии будущего.
Интеллектуалы и политические философы могут спорить о большей или меньшей теоретической привлекательности и гуманистической наполненности той или иной идеологии. Публичные шоумены могут бесконечно эпатировать, придавая проклятиям те или иные события и деятелей истории. Историки — бесконечно спорить о трактовках тех или иных фактов.
Для реальной политики и реальных политиков важно другое: что дает наибольший реальный эффект. Важно не то, какая идеология больше нравится принимающим решение — важно то, какая идеология в данный момент может более эффективно решить стоящие перед страной задачи.
Если перед страной стоят задачи обеспечения национального суверенитета, восстановления территориальной целостности и форсированного технологического прорыва — значит, стране нужно не постепенное, а форсированное, прорывное развитие. Если оно нужно — нужен мобилизационный потенциал. Если он нужен – нужна идеология, обладающая большим мобилизационным потенциалом созидательного характера.
При этом, если вернуться к вопросу о том, что, в условиях запроса на сохранение, т.е. «консервацию», должно быть сохранено, то в своем историческом плане это означает сохранение базовых традиций русской социокультуры. А это значит — стремление к радикальности и завершенности масштабного созидания: мессианство и приверженность общества к исполнению роли открывателя смыслов высшей истины и обогащению ими человечества; эгалитаризм (принцип равенства) и приверженность принципам справедливости.
В своем социальном звучании этот идеал должен проявиться:
–как обеспечение социальной справедливости для всех, равных стартовых условий для всех, обеспечение всеобщего бесплатного образования, всеобщей бесплатной медицинской помощи, гарантий достойного труда для всех, гарантий всеобщего пенсионного обеспечения на достойном уровне;
–как обеспечение условий для всестороннего гармоничного и свободного развития каждого человека, реализации его талантов, способностей и потребностей в творчестве;
–как обеспечение условий и развития социального прогресса общества по пути постоянного движения к более совершенным историческим формам.
Что вместе означает не консерватизм как таковой, а, скорее, «парадигму сохраняющего развития, сохраняющего прорыва, или даже «сохраняющей революции»: прорыв в будущее при сохранении «всего богатства, накопленного человечеством».
Сохранение созданного — необходимо. Но только сохранение — это всегда историческая и цивилизационная оборона. Для успеха нужна та идеология, которая способна обеспечить мобилизацию для наступления и цивилизационной экспансии.
И если пусть в шутку задаться вопросом: «А не построить ли нам коммунизм?», то уже не в шутку стоит задаться и другим вопросом, о чем собственно, тогда шла речь, если отвлечься от привычного слова? Что, собственно, содержательно имелось в виду?
Тем не менее, если для простоты спор о тех или иных определениях вывести в инструментальных целях за скобки и вести речь о смысле и сути, в частности, закладывавшихся самим Марксом, следует пояснить, что имелось в виду.
По мысли Маркса, всю предыдущую историю человек был порабощен необходимостью подчинять свою жизнь поиску средств пропитания и обеспечения первичных жизненных потребностей. Между тем, по его же мысли, по своим родовым признакам, человек — это существо, способное к творчеству и самим своим развитием имеющее творчество, созидательный труд внутренним стержнем своей сущности. Чтобы дать ему возможность эту способность реализовать, нужно освободить его не только политически, но и экономически, освободить от экономического порабощения — необходимости постоянно думать исключительно о собственном материальном обеспечении. Возникновение крупной машинной индустрии, современных уже Марксу производительных сил объективно такую возможность создает. Вопрос в адекватной организации общества, распределения и дальнейшего развития производства. То есть главная цель движения к коммунизму и главное содержание коммунизма — создание условий для свободного развития человека, создание условий, при которых каждый человек был бы не обречен на повседневное добывание средств существования, а имел бы возможность развития своего творческого потенциала, труд же из проклятия экономического рабства становился бы в этом случае способом самореализации личности. Идея уничтожения частной собственности (не нужно забывать — на средства производства, а не на вещи текущего потребления), при всей важности, имела не целевое, а инструментальное значение.
И заключалась эта идея не в том, чтобы лишить всех собственности и сделать равными в небогатом достатке, а в том, чтобы устранить такое положение, когда есть люди, собственности на средства производства лишенные, попадающие в зависимость от других людей, ее монополизировавших и вынужденные не столько работать на себя и на общество — сколько на них. И в том, чтобы всех собственностью на средства производства наделить, то есть каждому открыть доступ к свободному труду, отвечающему его склонностям.
То есть — главное здесь вообще не то, как делить — а то, как производить, сделать труд свободным. При этом Маркс отлично понимал, что существовавшая крупная машинная индустрия создает возможности для такого положения дел, но еще его не обеспечивает. И сформулировал параметры, для такого положения необходимые, еще в ту эпоху не существовавшие, но возможные для достижения: 1) наука превращается в непосредственную производительную силу; 2) в результате «общественные блага польются как из рога изобилия»; 3) человек выводится из непосредственного процесса производства и становится над ним как организатор и контролер.
То есть, как условие собственно коммунизма Маркс сформулировал идею того, что спустя столетие и более назовут «информационным обществом». Кстати, Дэниэл Белл в своем «Грядущем постиндустриальном обществе» прямо писал, что его концепция полностью основывается на идеях Маркса.
Создать будущее невозможно, не имея идеологии будущего: представления о его ценностях, политической форме, производственной основе и представления о необходимых к решению задачах. А также — о путях их решения, если описывать их не в рамках той или иной политико-идеологической пристрастности, а на технологически-функциональном уровне. Вот эти задачи.
Первая из задач — создание производства и экономики постиндустриальной и информационной эпохи, производства и экономики высоких технологий и информационного типа, основанного в первую очередь на достижениях передовой науки, технологии и предполагающего, что в нем все трудовые операции, не требующие самостоятельного принятия решений, переданы технике и автоматике, а за человеком сохранены лишь операции с самостоятельным принятием решений. То есть человеку оставлен лишь тот труд, который требует от него и дает ему возможность творческой реализации.
Вторая задача — создание всеохватывающего общественного самоуправления, в котором в решении затрагивающих его вопросов будут принимать участие все заинтересованные в них граждане. Да, понятно, что если не исповедовать идею экспорта революции и совершения ее в форсированном темпе в мировом масштабе, общество будет нуждаться в системах, защищающих его от возможных внешних угроз со стороны своих конкурентов — но все остальное действительно может быть передано самоуправлению. Это можно называть хоть системой полновластия Советов, хоть развитым гражданским обществом. Хоть земством. Хоть соборностью. Хоть Джамахирией. Хоть Коммуной. Суть — люди, их самоорганизация, а не отстраненный от них бюрократический аппарат, решают проблемы организации своей собственной жизни.
Третья задача — развитие человека, предоставление ему всей полноты доступа к образованию и культуре, формирование его отношения ко всем согражданам как к собратьям, по принципу: «отнесись к другому так, как хочешь, чтобы отнеслись к тебе». И создание возможностей и потребности реализовывать себя в творческой созидательной деятельности: художника, врача, инженера, исследователя, поэта, учителя. В целом — превращение в непосредственную производительную силу не только науки, но и собственно человеческой творческой способности.
Превращение человека из потребителя — в творца, свободного времени из не всем доступной роскоши — в главное общественное богатство, самого общества из общества, где главное — потреблять, в общество, где главное — познавать и созидать.
Эти цели — не вознаграждение за праведную жизнь и послушное поведение. Эти цели — не то, чем коммунизм обещает вознаградить за идеологическую верность. Эти цели — его суть.
И вопрос: «А не построить ли нам коммунизм?» — это вопрос о том, хотим ли мы общества с вышеописанными параметрами или не хотим. Если не хотим — с какими параметрами мы хотим получить общество. Живущее по законам шариата? Реабилитировавшее «Майн Камф»? Принявшее за основной закон «Домострой»? Колонию США, живущую под управлением комиссаров ОБСЕ, десять лет назад описанную в антиутопии Рыбакова и год назад — в инсоровско-юргенсовских докладах?
Какую мы хотим получить страну?
Страну, производящую научные знания и на их основе обеспечивающую функционирование своего производства, — или страну, поставляющую сырье и зависимую от чужих технологий.
Страну, основанную на всеобщем участии и общественном самоуправлении, — или страну, опекаемую «Железной пятой», как раз сто лет с небольшим назад описанной Джеком Лондоном, и хорошо еще, если своей отечественной.
Страну, где человек ни от чего не получает большего наслаждения, чем от своего любимого труда, — или страну, где он ни отчего не получает большего наслаждения, чем от счета в зарубежном банке и поездки в Куршавель.
Волей или неволей — все выводит на ценностные и морально-риторическое вопросы. Но развитие вообще не существует без ценностей.
Если сформулировать более технократично, то что значит сегодня в России строить коммунизм?
(Как однажды сказал С.В. Кириенко года три назад: «Товарищи (!), по решениям 26 съезда КПСС уже к концу 80-х гг. нужно было построить полдюжины новых передовых реакторов. А мы их до сих пор не построили. Может быть, пора начать выполнять решения партии?»).
В первую очередь — это развитие отраслей, обеспечивающих научно-технический прогресс, приоритетное развитие фундаментальной науки и технолого-производящих направлений, параллельная организация реконструкции существующих производств на тех технологиях, которыми располагают отрасли, остающиеся лидером в технологической сфере, и на тех технологиях, которые удается получить извне.
Причем в любом случае центральный здесь вопрос — это именно создание производства, в котором все, что не требует самостоятельного решения, отходит технике. Все, что требует таких решений, отходит человеку.
С одной стороны, здесь стоит задача освобождения человека от неинтересного труда, с другой — его использование там, где наибольшую отдачу могут дать именно его творческие способности и его потенциал в принятии нестандартных решений.
При этом жёстко стоит вопрос и о собственно технологической реконструкции: то есть старая тема создания новых материалов, нового типа энергопотребления, нового использования продуктов топливно-энергетического комплекса.
Можно спорить, каким образом можно достичь обозначенных целей: на пути рыночной экономики или на пути плановой. Но если одни скажут, что на втором пути это сделать не удалось — другие вполне могут ответить, что в ином варианте удалось лишь откатиться на еще большее историческое расстояние от них.
Дело не в концептуальных пристрастиях. Коммунизм, в конце концов, дело не идеологической верификации — это дело практики.
Рынок плох не тем, что он апеллирует к материальным стимулам — этим он как раз хорош. Он плох тем, что апеллирует к стимулам краткосрочным — толкает к тому, что выгодно делать сегодня, невзирая на последующие результаты. Стратегические задачи, подобные переходу от одного типа производства к другому, можно решать только в рамках стратегических, то есть — долгосрочных стимулов.
О чем угодно можно спорить — но нужно определять узловые точки, когда приходится признать: так — не получается, поэтому от не оправдавших себя одних инструментов — переходим к другим, альтернативным. Если период с 1961 года по 1986 оказался более успешным, чем период с 1987 по 2012-й, значит, методы первого периода более эффективны, чем методы второго.
Центральный вопрос идеологии будущего — это не вопрос о том, как в будущем будут делить результаты производства. Центральный вопрос — как будет организовано производство. Но еще более значимый вопрос — для чего оно будет организовано, и признание того, что во всем этом только тогда будет смысл, если его назначением будет человек, его развитие и его возвышение.
Необходимые условия возможности развития и возвышения общества включают в себя:
–гарантии биологического существования, т.е. гарантии того, что человек имеет еду, жилище и одежду, соответствующие современным представлениям о достойной жизни;
–гарантии поддержания его здоровья, т. е. гарантии доступного и качественного медицинского обслуживания. Иначе говоря, в обществе, принимающем на себя такие обязательства, должна существовать либо бесплатная медицина, либо такой реально-обеспеченный минимальный уровень дохода, при котором платная медицина становится доступной во всех своих основных проявлениях;
–гарантии формирования и обеспечения его работоспособности и эффективности, что, кроме того же поддержания его здоровья, предполагает формирование человека как носителя рабочей силы — то есть гарантии по сути бесплатного общего и профессионального образования.
Эта триада является ведущей. Но сюда же на тех же основаниях должны быть включены гарантии трудовой занятости и обеспечения старости, причем не зависящего от объема трудового вклада в течение жизни.
Однако все это, строго говоря, не имеет отношения ни к гуманности, т.е. представлению человека о качестве самоценности и цели развития, ни к обеспечению возвышающего развития в его последовательном выражении, как начала «завершенного гуманизма».
Сами по себе эти начала содержатся не только в обычном, т.е. «социал-демократическом социализме», но и в современном либерализме, в том его виде, который он приобрел после начавшего его пересмотр Томаса Грина и начавшего воплощать его новые постулаты Франклина Рузвельта.
Но как раз поэтому эти начала еще не есть ни начала нового типа общественного устройства, провозглашающего человека своим субъектом и ценностью, ни воплощение «завершенного гуманизма» по Марксу, ни принятую на себя обществом ответственности за создание условий развития и возвышения человека.
В этом отношении сам социум будущего можно как принцип и явление определить через три упомянутые момента: на первом уровне это собственно признание обществом ответственности за условия развития человека, на втором — общественное признание человека не только объектом заботы, но субъектом и самоценностью социума, наконец, на третьем — исторически доступное воплощение общества саморазвития и возвышения человека.
Само по себе, в научном смысле, это не строй, не политическая система, это принцип отношения общества к человеку. Но как принцип, воплощенный в конкретном общественном устройстве, он может рассматриваться и как определенный тип этого устройства.
Естественно, в определении параметров этого устройства мы на том или ином этапе столкнемся со старым и глобальным вопросом об отношении к частной собственности и ее допустимости или недопустимости. Но именно поэтому данный вопрос на каком-то этапе имеет смысл оставить в стороне, поскольку, в конечном счете, это есть вопрос средства, инструмента обеспечения неких целей и принципов.
В этом отношении до решения вопросов о средствах важнее определить те приоритеты, которым они должны служить.
И в этом отношении социум будущего предполагает:
–признание человека субъектом и в качестве гарантий такового требует гарантии права человека на участие в делах социума, причем не только в смысле формального права отправлять некие электоральные процедуры, а в качестве гарантий реальной возможности «знать обо всем и обо всем судить обоснованно»;
–но это же признание требует гарантий права не только на политическое участие, но и на творческое со-действие, т. е. гарантии не только на формирование в качестве элемента совокупной рабочей силы, но в качестве права на ее развитие и совершенствование, права на творческое соучастие, выдвижение и осуществление своих творческих проектов;
–и в дальнейшем его развитии — гарантии права на развитие человека, т. е. общество видит его как цель и принимает на себя обязательство по созданию условий его возвышения, позитивного изменения.
Иначе говоря, если на уровне первой, своего рода патерналистской социальности главное, в чем заинтересовано общество, точнее господствующий в нем субъект — это иметь результатом своей социальной деятельности человека довольного и работоспособного, т. е. не бунтующего и готового к использованию его в интересах господствующего в обществе начала, то на уровне социальности гуманистической, общество признает свой интерес и свою обязанность иметь и результатом, и целью своей социальной деятельности человека «не довольного», и «не используемого», а «человека бунтующего» (против рутины) и «человека преобразующего»: человека, в своей позитивно-созидательной деятельности осуществляющего свое развитие и возвышение.
В первом случае обществу ценен человек, рассматривающий мир в качестве в основном завершенного и не стремящегося к его существенному изменению, признающего мир «лучшим из миров». Во втором случае ему ценен человек, не признающий этот мир лучшим и стремящийся к его постоянному изменению, принимающий вызов данности, соглашаясь на создание нового мира.
Эта гарантия может заключаться в признании человеком права на разрушение, а может — и в признании права на созидание.
Первый момент начинает доминировать, если при установке на формирование человека «не довольного» общество не дает ему реальных возможностей, реальных производственных средств менять и совершенствовать этот мир, преобразовывать и творить его.
Тогда этот «человек бунтующий» начинает бунт против условий, в которые он поставлен, которые призывают его к творчеству, но не дают для него возможностей.
Второй момент реализуется тогда, когда за призывом, признанием и формированием способности на преобразование человеку даются адекватные средства такого производственного преобразования, то есть изменяется производство и создаются орудия труда, позволяющие осуществлять творческий созидательный процесс, т. е. когда начинается реальное выведение человека из непосредственного процесса производства и постановка человека над ним в качестве организатора и контролера. В завершенном виде это означает утверждение новой эпохи и нового общественного устройства в его развитой форме.
Но в его начатом, реально осязаемом виде это уже есть хотя и не завершенная форма нового общества, но новая форма, новое устройство, суть которого, в конечном счете, заключается в гарантии предоставления человеку орудий труда и видов труда, которые сам этот труд оборачивают творческим эвристическим процессом.
Иными словами, общество будущего, как и стремление к нему, означает и требует как минимум двух особых гарантий:
– первая – это гарантия возможности развития самих потребностей и способностей человека, тогда как в начальной простой форме гуманизм требовал лишь гарантии удовлетворения непосредственно имеющихся потребностей, признавая их абсолютными в их наличном виде (отсюда псевдогуманистические, псевдолиберальные требования признания права человека на любую форму искажения его человечности, от права на наркоманию и гомосексуализм до права на самоубийство);
– вторая – это гарантия реализации творческой потребности человека, создание адекватных средств, требующихся для удовлетворения такой потребности, т.е. проведение коренной реконструкции производства, оставляющей за человеком только те виды деятельности, которые требуют исключительно творческого, эвристического труда, при передаче простых видов деятельности современным технологиям.
Отсюда создание общества будущего, в его относительно развернутом понимании, означает не только возвышение социальности от свойственного социал-демократизму акцента на совершенствование распределения и потребления, до развернутого вида социальности с акцентом на совершенствование производства и творчества, но и возвышение гуманизма от признания самоценности налично данного состояния человека до признания самоценностью его возвышающего творческого развития.
Дело и выбор экспертов — предлагать власти и лидерам ту идеологию, которая больше соответствует их личным симпатиям — или ту, которая в данной ситуации более эффективна.
Приятнее и полезнее для себя — делать первое. Полезнее для страны — делать второе.
