Онтологическая плоскость современной картины мира
Современная структура знания, чьи принципы были заложены в начале Нового времени, ориентирована на последовательный отказ от иерархии. Ярче всего это видно в номинализме, который опрокидывает онтологическую таксономию, восходящую к Аристотелю (особь, вид, род – individuum, specie, genus), в пользу плоскостного уравнивания между собой всех вещей, взятых под модусом hicceitas, «этовости» (Дунс Скот). Отсюда уже рукой подать до логического позитивизма Рассела и раннего Витгенштейна. Номиналистское отрицание онтологии вида, эйдоса (не говоря уже о платоновских идеях, отброшенных еще ранее) несет в себе очень важное гносеологическое послание: отныне научное знание будет строиться на плоской, а не объемной картине сущего. От трехмерного логоса мы переходим к двухмерному.
Таксономия вида и рода, чье бытие признавалось реалистами, представляла собой третье измерение, делая логос трехмерным, объемным. И здесь пока не столь важно соотношение между видом и родом. Самое главное – в признании или отвержении именно вида. Если мы признаем его бытие, как реалисты, дальше можно говорить об онтологических дистинкциях между видом и родом. Но если мы не признаем его, то нет ни вида, ни рода, а лишь множество индивидуальных объектов. Вместо онтологической таксономии мы отныне имеем дело с гносеологической классификацией. У вещей нет больше внутреннего – третьего – измерения. А классификация есть не что иное, как внешняя конвенция, произвольно (смотри аргумент множества языков у Росцелина и Оккама) привносимая наблюдающим рассудком – предком res cogens Декарта.
Онтологическая топика современной научной картины мира сущностно двухмерна. Все вещи индивидуальны (атомарны) и рядоположены на одной – онтологической – поверхности.
Эта парадигма плоскости лежит в основе как естественных наук, так и социальных. Общество также мыслится состоящим из индивидуумов, взятых полностью независимо от какой бы то ни было эйдетической или родовой основы. Это плоскостное общество соответствует у Гоббса «естественному состоянию» – хаотическому столкновению жадных эгоистических индивидуумов между собой без всякого плана, цели или общей ориентации. Также устроена и материальная Вселенная атомов.
Упразднении третьего – вертикального – измерения, отказ от таксономической вертикали и онтологии эйдоса порождает множество антиномий, имеющих одну и ту же причину. Переход от объема к плоскости и забвение о том, что речь идет всего лишь о проекции, а не о подлинной ментальной геометрии, лежит в основе практически всех противоречий и тупиков в современных естественных науках, а в социально-политической и экономической сфере приводит к накоплению катастроф, неизбежно ведущих к финальному коллапсу.
Сущность кризиса общества Модерна именно в этой ментальной плоскостности базовой онтологической парадигмы. Постмодернисты и объектно-ориентированные онтологии прекрасно описали этот кризис и заложенные в его основе непреодолимые противоречия, но вместо излечения предложили довести плоскостную онтологию до логического предела и перейти к тотальной двухмерности. Ярче всего это обосновано в работах Делеза и Гваттари, в разработке ими концептов «экрана», «ризомы» и «тела без органов», а также собственно «гладкого пространства» (l’espace lisse).
Трехмерный логос
Консервативно-революционный подход к кризису европейских наук – как естественных, так и гуманитарных – состоит в жесте, прямо противоположном постмодернистам, верно заметившим фундаментальный коллапс Модерна, но предложившим лечить оспу бубонной чумой. То, что необходимо сделать, напротив, заключается в прослеживании истоков общеевропейского заблуждения Нового времени вплоть до корней номинализма и францисканской – протоматериалистической (отсюда нездоровая и чрезмерная любовь самого Франциска Ассизского к «нищете» и «привации») – картины мира и возврат к трехмерной онтологии. Критический разрыв между научной ортодоксией и научной гетеродоксией произошел при отвержении Аристотеля и реализма в целом. После этого западно-европейская наука – а также культура, политика, экономика и т. д. – оказались расположенными в пространстве «псевдологии», то есть вне территории истины, вне «алетологии». Конечно, ни одно знание не может совпадать с истиной, которая всегда располагается на уровень глубже, чем любые доступные сферы мышления – как Единое Плотина и неоплатоников. Но алетология – это знание, развертывающееся под прямым влиянием истины, притягивающееся к ней. В то же время псевдология начинается тогда, когда это притяжение к истине критически ослабевает, а преобладающей становится центробежная тенденция; и, соответственно, постоянно нарастает сила, привлекающая мысль к противоположному полюсу – к концентрированной точки абсолютной лжи. В сторону этой точки и движется современное человечество в течение Нового времени. Вместе с Постмодерном оно почти достигло пункта назначения.
Внутри самой псевдологии не помогут никакие коррекции и исправления, как бы контемпоральные научные модели – теория относительности, квантовая механика, общая теория поля, теории хаоса, фракталов или суперструн – ни старались исправить очевидные противоречия классической механики, становящиеся прозрачными для всех. Пока мысль помещена в двухмерный логос, она по определению будет обречена на круговращение в псевдологическом лабиринте.
В этом месте надо решиться и сделать фундаментальный жест по перечеркиванию всего Модерна. Европа Нового времени строила свою цивилизацию на лжи – и углубляясь в толщи лжи все дальше и дальше. В этом направлении нет и не может быть ни спасения, ни коррекций. Поэтому консервативно-революционная мысль в сфере науки предлагает вернуться назад, к точке исторической бифуркации, и пойти в ином направлении. Не по линии номинализма, а по линии реализма и/или идеализма (так как, по сравнению с номинализмом, реализм Аристотеля и идеализм Платона равно находятся в радикальной оппозиции – как трехмерные онтологии в отношении двухмерной).
Это значит, что надо снова строить всю структуру знания на вертикальной таксономии. Вид, эйдос, форма представляют собой не произвольно привнесенную извне классификационную решетку, но обладают собственным бытием. Знание конкретной вещи помещается не в ней и не вне ее, а между ее индивидуальностью и ее природой – и именно в этом отношении (причем всегда в направлении к виду, вглубь, вверх, к алетологическому центру) и должен быть направлен вектор знания. Только тогда наука станет научной. Все онтологии, построенные на номиналистских предпосылках, то есть на атомизме, заведомо следует признать ложью и аберрацией.
Мы должны вернуться от плоскости к интеллектуальному объему, к ментальной трехмерности. Именно так будет восстановлено достоинство знания.
Орбитальное мышление
Для наглядности можно назвать трехмерный логос метафорически орбитальным мышлением. Так при наблюдении за движениями небесных тел и планет может сложиться впечатление, что светила и планеты сталкиваются между собой всякий раз, когда их положение – при взгляде с земли на эклиптику – совпадает (движущиеся быстрее настигают более медленные). Но с учетом различие радиусов вращения – самих планет или сфер (как считал Аристотель) – гипотеза столкновения исчезает сама собой.
При проекции же объема на плоскость, при утрате вертикального измерения – этого заметить невозможно. Чтобы понять природу явления, необходимо условный чертеж достроить до объема, распаковать имплицитно содержащиеся в нем подразумевания и допущения. Только в случае такой распаковки мы получим более или менее ясную картину.
Вся современная наука, от философии до естественных дисциплин – это именно чертеж, проекция, плоская схема. Антиномии Канта или физико-математические парадоксы неинтегрируемых уравнений и расходящихся рядов, противоречия субъект-объектных корреляций и все остальное – есть не что иное, как мнимые тупики плоской онтологии. В проекции планеты сталкиваются, но так как этого не происходит, то отсюда и рождаются апории. Их природа состоит в том, что в какой-то момент акт проекции, жест перехода от трехмерности к двухмерности забывается, упускается из виду. И никому больше не приходит в голову необходимость распаковать плоскость в объем, восстановить имплицитно присутствующее измерение, о существовании которого все просто забыли.
Для исправления современной эпистемологической парадигмы необходимо обратиться к орбитальному мышлению. Только это позволит корректно решить весь растущий ком накапливающихся проблем. Восстановление орбитальных траекторий, симметрий в контексте трехмерного логоса разом разрешит все противоречия.
Теория суперструн: важный синдром
Нечто подобное мы видим в теории суперструн. Ее создатели приняли за аксиому, что все физико-математические проблемы – все нерешаемые уравнения – могут быть разрешены, если мы добавим к четырехмерному пространству (включая временную ось) еще шесть условных измерений. В этом случае противоречия четырехмерного мира в десятимерном перестанут быть таковыми. Это вполне остроумный и, в целом, верно направленный путь выхода из тупика. Но и он, в сущности своей, ошибочен, так как пытается распаковать онтологическую плоскость количественными – и столь же плоскостными! – измерениями. Суперструны – это пародия на орбитальность, попытка избежать столкновения с неприятным открытием полной ложности путей науки Нового времени, отчаянным броском в направлении ее усовершенствования. Такая десятимерность, однако, сохраняя эпистемологическую связь с номиналистскими предпосылками, остается онтологически двухмерной. Истинная орбитальность есть нечто иное. И без радикального обращения к реализму, то есть без признания онтологии вида, распаковка плоскости произойти не может – несмотря на все ухищрения.
Но уже сам факт обращения теории суперструн к дополнительным измерениям вполне симптоматичен: в нем ценно то явное беспокойство научного ума, которое стремится прорвать удушающие силки псевдологии. Мотивация здесь вполне верная, хотя результаты – нет. Теорию суперструн стоит рассматривать как эпистемологический синдром.
Плоская теология
При этом данный орбитальный подход следует применять ко всем областям знания – от теологии до общества, от изучения человека до постижения структур вещества.
В отношении теологии чрезвычайно показателен случай провозвестника номинализма Росцелина, который, отчасти повторяя механизмы псевдологического мышления запутавшегося платоника Иоанна Филоппона, пришел к утверждению «тритеизма» при толковании Святой Троицы. Так как «вида» для номиналистов не существует, то и Троицу Росцелин толковал как совокупность «трех богов», каждый из которых мыслился им как «особь», «индивидуум», как именно «этот» бог. Божественность же как вид, как обобщающий онтологический таксон, им отрицалась. И хотя эта линия не получила развития, она ясно показывает саму структуру плоскостной онтологии: такой тип мысли вообще несовместим с христианством. Что и стало очевидным по мере того, как европейская наука все больше становилась открыто материалистической и атеистической.
Плоская политика: капитализм, демократия
Отсутствие трехмерного логоса в политической философии вело к буржуазному эгалитаризму, капитализму и либеральной демократии. Здесь снова отрицался вид, а отдельный гражданин (то есть буржуа, горожанин) принимался за единственную онтологическую основу политического устройства – как в пессимистической политической онтологии Гоббса (все люди злы, поэтому над ними надо поставить чудовище Левиафана, который заставит их, злом и насилием, укрощать свое зло и свою склонность к насилию), так и в оптимистической политической онтологии Локка (все люди нейтральны, tabula rasa, что на них напишет общество, то и будет).
Плоский человек
В антропологии этот же путь к плоскостной модели шел через отказ от родства личной души с мировой душой или через утрату внутреннего духовного – более глубокого, чем сама душа – измерения. Это наглядно видно в полемике доминиканцев – особенно мистиков Кельнской школы (от Дитриха фон Фрайберга до Майстера Экхарта, Сузо и Таулера) – с францисканцами. От признания радикальной отдельности индивидуальной души до полного отказа от признания бытия души в современной психологии и физиологии было рукой подать. Душа, по Аристотелю, это вид, форма тела, это и есть человек. Но человек не индивидуальное понятие, а вид. Следовательно, благодаря душе отдельный человек онтологически связан с эйдетическим бытием человечества – с родом. Индивидуалистическая антропология, современная психология и политический либерализм представляют собой двухмерность в толковании самой структуры человека.
И снова, как и в случае с теологией – вначале утрачивается Божественность, а затем «упраздняется Бог». Так – во имя отдельного человека и его строго индивидуальной души – отбрасывается весомость вида, а затем на части распадается и сам индивидуум.
Плоская материя
Строго то же самое мы видим в естественнонаучных дисциплинах. Представление о том, что материя состоит из атомов, а точнее из частиц, которые не являются при этом частями какого-то целого, а могут произвольно создавать различные тела (своего рода молекулярная демократия), лежит в основе всех научных дисциплин Нового времени – как физики, так и химии, как биологии, так и астрономии.
Эта рядоположенность индивидуальных тел лишает материю внутреннего измерения, причастности к целому, то тесть качеств. Но лишенная качеств материя не может изучаться, так как в ней просто нечего изучать. В своем чистом виде она будет совпадать с чистой ложью.
По Аристотелю, материальность тел равносильна заложенной в них привации. Вещи материальны в той мере, в какой они обделены, а не наделены бытием. Носителем бытия является форма, эйдос. В такой трехмерной физике не может существовать атомов. Она оперирует с цельными фигурами, с гештальтами, состоящими не из частиц, а из частей, причем бытие частей обеспечивается бытием целого. Особь есть постольку, поскольку она есть особь определенного вида. Поэтому полноценный физик изучает не материю и не материальность, но телесные фигуры, органический ансамбли, отсылающие к целому более высокого порядка – и так вплоть до величественной идеи космоса, неба, венчающего структуры познания.
Объемная материя Аристотеля есть эфир, из которого состоит высшее из тел – тело Небес.
Восстановление таксономии и иерархии во всех зонах эпистемологии
Задача консервативно-революционной науки заключается в восстановлении иерархии. Это касается всех типов знаний – от естественных наук до социально-политического устройства, гуманитарных знаний и организации общества. Иерархия должна быть восстановлена во всех областях.
От упраздненной или рассыпающейся (слабой) теологии необходимо вернуться к средневековой ясности – к сильной теологии, не просто настаивающей на своем, вопреки аргументам номиналистов, но истребляющей огнем и мечом любой намек на церковный либерализм и компромисс с «духом времени». Есть такое время, с духом которого церковь ни при каких обстоятельствах никаких компромиссов заключать не должна. Это верно в случае с дьяволом, но не менее верно и в случае европейского Нового времени. Именно теология должна стать царицей наук. Либо так, либо никак. Все остальное – путь в ад.
Необходимо вернуть иерархию в политическое мышление. Нормативное общество должно строиться по вертикали, где мерой является близость к виду, к обобщающему таксону. Пиком иерархии является в таком случае сакральная монархия, где вершину иерархии занимает парадоксальное существо, в котором единичность сплавлена с единством, а единственность – с объединением. Сакральный правитель – человек-вид, вид, ставший особью. Отсюда такие понятия, как «царь-батюшка», «отец народа» и т. д. Это не просто лучший из одинаковых, а иной.
Также необходимо восстановление сословно-кастовой системы, так как между лямбда-индивидуумом и царем вполне можно наметить промежуточные пропорции сочетания частного и общего в отдельной личности. Это принцип онтократии: социальной иерархии, основанной на качестве бытия души, ее внутренней солнечной, лунной или земной природы. Таким было большинство традиционных обществ. Это необходимо возродить. Только такая орбитальная политическая философия и станет решением накопившихся парадоксов и проблем либеральной демократии, на глазах вырождающейся в худшую из тираний.
Антропологию надо строить на принципе суверенной души, причем исток этой суверенности следует полагать в ее наиболее внутреннем измерении – в точке духа. Здесь важнее всего восстановить всю полноту представлений Аристотеля об активном интеллекте. К этому же относится теория Радикального Субъекта.
И наконец, консервативная революция в науке требует новой физики и новой космологии. Атомизм должен быть тотально отброшен, а вместе с ним – все основанные на таком подходе классификации, теории, концепты и термины. Необходима тотальная чистка физики, возврат к представлению о пяти элементах (буквах космоса), феноменологическое переосмысление космоса как экзистенциала (in—der—Welt—Sein), холистская онтология. Если не осуществить переход к орбитальному мышлению, к трехмерному логосу в области естественных наук, нас ждет катастрофа. Нельзя изменить общество в его культурной, гуманитарной составляющей – и сохранить в неприкосновенности псевдологические представления о природе материи, вещества и тел. Космос как тотальное тело является опорой и основой духа. Чистый дух в грязном и изъеденном атомистской проказой теле существовать не сможет (не захочет). Иерархия должна быть установлена и здесь – например, иерархия 5-ти элементов – от гравитирующих земли и воды к левитирующим воздуху и огню; и далее к неизменному небесному эфиру, по ту сторону сферы Луны.
Спасительный поворот
Наверняка, такая программа консервативной революции в науке всем покажется слишком радикальной, невыполнимой и необоснованной. Этим мнением вполне можно пренебречь. Слишком далеко зашло вырождение Модерна, чтобы надеяться на какие бы то ни было паллиативные меры, на подстройку и частичные исправления в рамках доминирующей парадигмы. Постмодерн отважился на то, чтобы поставить эту парадигму под вопрос. И это выглядит вполне убедительно, доказательно и обосновано.
Другое дело, что Постмодерн предлагает вместо излечения своего рода эвтаназию. А спекулятивные реалисты идут еще дальше, предлагая окончательно ликвидировать ослабевший, страдающий, рассыпающийся на глазах субъект, заняв позицию против него – со стороны самого полюса лжи. Отсюда их откровенное влечение к фундаментальному онтологическому сатанизму, апелляции к фигурам черной фантастика Лавкрафта – богам‑идиотам, Old Ones, живущим с той – внешней! – стороны материи. Это дерзкий ход – бредить в прямом эфире (как постмодернисты) или беседовать на университетских кафедрах со своими собственными органами (как спекулятивные реалисты).
На фоне такого откровенного распада научного сознания, где оттачивание технологий сопровождается все более необратимым погружением в откровенное безумие, предложение полностью перечеркнуть современную науку во всех ее измерениях перестает выглядеть чрезмерно экстравагантно. Можно подумать, что объектно-ориентированные теории Черного Просвещения Ника Ланда, призывающие к скорейшему уничтожению человечества и жизни на земле, или полностью разлагающие остатки рациональности лакановские топологии не выходят за рамки академических конвенций… Поэтому и консервативная революция в эпистемологии свободна от каких бы то ни было обязательств.
Современная наука и общество, на ней основанное, обречены и стоят на пороге исчезновения. В такой ситуации проект возвращения к Аристотелю, к вертикальной таксономии и к орбитальному мышлению перестает выглядеть как нечто совсем невероятное. То, что падает, упадет – толкай его и ли не толкай. Это почти свершившийся факт.
Но, признавая крах плоскостной науки, можно в отчаянии скомкать безумный чертеж и бросить его в огонь, а можно оторвать от него зачарованный взгляд и обнаружить полноту насыщенного объемного мира, о котором европейская современность попыталась заставить нас забыть.
Современная наука мертва. И все пути вперед – не что иное, как движение по кладбищенскому тракту.
Но когда-то на земле была жизнь – жизнь ума, духа, мысли, знания. И это не миф. Это Аристотель. Это Средневековье. Это изобилие – да, несовременной! – христианской мысли. Единственно верной и научной.
Орбитальное мышление, наука на основе трехмерного логоса – возможны и необходимы.
И это – единственный выход из сложившейся ситуации. Чем быстрее это будет понято, тем больше у нас будет времени выйти из смертельно опасного виража цивилизации – чтобы, чиркнув по краю бездны, совершить спасительный поворот.
