О новом романе Александра Проханова
Русская история — это слияние разнородных потоков времени. Есть потоки явные, зримые, сложившиеся из общеизвестных событий и свидетельств, а есть сокрытые, потаённые, о природе которых большинству не станет известно даже спустя десятилетия, а то и века. Тайну не откроют ни рассекреченные документы, ни запоздалые откровения, ни труды проницательных историков.
Но этот таинственный временной поток ощущает каждый, он не даёт покоя ни гению, ни обывателю. Кажется, сокрытое отделено от зримого плотной тканью, и судить о сокрытом можно лишь по колыханию завесы, только через это можно угадать действующие лица, что по ту сторону, можно угадать демиургов истории, её истинных управленцев.
Писателю дано особое видение: порой он способен прозревать то, что скрыла завеса. Нечётко, размыто, гадательно, но он видит инобытие истории и очерчивает, отливает, выковывает его в образах.
Герой нового романа Александра Проханова — меч, что единой осью прошёл через все русские временны́е пласты. Этот меч вынимает из ножен богатырь Добрыня Никитич, настороженно вглядываясь в даль. На этот меч опирается Александр Невский и сулит от него погибель тем, кто придёт к нам с иноземным мечом. Этот меч падает на выю бунташного казака Емельяна Пугачёва. Этим мечом шестикрылый серафим рассекает умолкшему поэту грудь, чтобы вложить в неё «угль, пылающий огнём». Неведомыми путями меч оказался на постаменте того, кто вознёсся над Лубянской площадью. Если перевернуть меч рукоятью вверх, то в нём можно разглядеть замысловатый трилистник — неувядающий лист империи.
На новом распутье истории меч оказался вверен капитану госбезопасности Сергею Максимовичу Листовидову. В его имени, облике, судьбе, как в памятнике Дзержинскому, воплотилось нечто высокое, величественное, максималистское, осевое. Спасённый в детстве неведомой дланью от смерти, он с той поры ощутил себя носителем какого-то важного смысла. Его жизнью управляло пока ещё неявное предназначение. После нескольких успешных спецопераций Листовидов стал своим среди разведчиков, основавших «орден меченосцев»: они помнили и острую бородку «железного Феликса», и пронзительный взгляд сквозь пенсне того, кто даже после ареста и расстрела у многих не «вышел из доверия».
Меченосцы посылались не в тыл врага, а в тыл самой истории, выявляли каждого, кто вероломно пытался перехватить её рычаги. Меченосцы пробивали тромбы времени, когда назревал застой, считали своей задачей отсекать всё помертвелое и прививать всё жизнеспособное. Их меч вырубал бесплодные смоковницы и охранял лозы плодные. Меченосцы убедили Листовидова, что служат не генсекам, а непреложному Государству, которое в разные периоды лишь меняет одежды. И если вырвать меч — становой хребет державы, всё неминуемо разрушится.
Новая задача возлагается на Листовидова в эпоху советских дворцовых переворотов, в пору «текучки генсеков». Из прежних агентурных донесений капитану известно, что в стране нарастают антисоветские настроения, известно, как дискредитируются, осмеиваются её главные символы: «Развенчиваются герои Гражданской войны и Отечественной. Хохочут над Чапаевым, иронизируют над «панфиловцами». Ленин стал комическим персонажем, Сталин — чудовищем. Власть зовут «воровской», армию называют «кровавой». Военно-промышленный комплекс нарекли упырём, пьющим кровь экономики. Госбезопасность — «союз палачей». Пока всё это выглядит подспудным, замаскированным, не проникает в умы большинства, но, как невидимая радиация, всё же постепенно распространяется в обществе.
Листовидову предстоит собрать «атлас аномальных явлений», определить топику идеологического подполья. Для этого он разными путями внедряется в общности «инакомыслящих», выявляет подрывные точки, сгустки инородных сил.
Советские инженеры-оборонщики, способные создать оружие, что достигнет не только Америки, но и Луны. Они в своих изобретениях, как поэты в стихах, обгоняют время, прозревают будущее. Листовидов становится свидетелем испытания новой ракеты, которая с высокой точностью поражает условную цель в виде старого советского танка. В общем ликовании, в головокружении от успеха Листовидов ощущает странную тоску, когда видит растерзанную машину с неодолимой прежде бронёй, будто удар пришёлся не в танк, а в нечто огромное, могучее, но теперь уже слабо защищённое. В узком кругу те, кто во время испытаний выглядел державниками, вдруг произносят крамольные речи, предъявляют суровый счёт и партии, и гэбистам, пророчат скорый бунт армейских генералов.
Кружок творческого андеграунда. Писатели и художники со справками из психдиспансера, среди которых не разобрать по-настоящему болящих, симулянтов и сюрсимулянтов. Кажется, в их творениях расцвели все цветы зла, вырвалась наружу русская тьма, где брат готов идти на брата, сын — на отца, где каждый готов истязать самого себя до смерти. В этой среде возникает портрет «героя нашего времени»: «Хомо советикус» с лицом олигофрена. Сначала к нему прикладываются, лобызают его, а потом в безудержном шабаше метают в него ножи, замарывают испражненьями. И вновь Листовидов чувствует, что страдает нечто большое и беззащитное.
Кружок православных интеллигентов. Они грезят о возрождении Святой Руси, о восстановлении чудотворного образа России. Они не могут простить советской власти разрушенных церквей и надорванных коллективизацией деревень. Но как только заходит речь об историческом идеале, о том, какую именно эпоху предстоит реставрировать, в непримиримый спор вступают язычники и православные, старообрядцы и никонианцы, поборники Ивана Грозного и Петра Первого, имперцы и русские националисты. Прошлое врывается в настоящее и раздирает его на части, сея зёрна новой междоусобной брани.
Кружок еврейских интеллигентов. Они рвутся за израильскую черту оседлости, им тесно на маленьком клочке земли, что отведён для них на Ближнем Востоке. Их земля обетованная — страна между трёх океанов. Они готовы полностью заселить её богоизбранным народом, потомками Моисея, собрать еврейский конгресс. Готовы бросить все силы и средства, чтобы демонтировать утвердившуюся на этой территории советскую страну. В ход пойдут еврейский капитал, еврейские смех и плач, еврейский танец, способный закружить ветра истории и породить новую русскую революцию.
Партия фашистов. В стране, сломавшей паучью свастику, нашлись те, в ком прижился арийский дух, кого пленил «сумрачный германский гений». Они хотят опоясать Советский Союз кольцом Нибелунгов, подменить победную ось русской истории осью «Ост-Вест». Они потаённо сажают в подмосковной роще дуб, надеются вырастить священное древо нового Рейха, отчего в земле шевелятся кости советских солдат. Перед посадкой Листовидов вместе со всеми целует жёлудь, но его поцелуй — не благоговейный, а умерщвляющий: фашистскому древу в русской земле не быть.
Комсомольцы, что энергичными молодыми волками вгрызаются в горло компартии. «Партия, дай порулить», — казалось, робко однажды попросили они, но теперь уже никогда не отдадут штурвал. Их курс — к светлому будущему, но исключительно для самих себя: туда, где будут приватизация, виллы, яхты, неизбывные комфорт и роскошь. Демонтаж всех былых смыслов комсомольцами уже детально продуман.
Подполье оказалось таким укоренённым и разветвлённым, что Листовидов видит свою страну зажатой в тиски. «Аномальные явления», собранные для атласа, проступают отовсюду: из творческих подвалов, интеллигентских квартир, научных лабораторий, властных кабинетов. Их обитатели, подобно пассажирам босхианского «Корабля дураков», пытаются уплыть в неведомом им самим направлении, но дерево Державы, проросшее сквозь корабль, не пускает: с остервенением они точат необъятный ствол, ломают ветви.
Листовидов ощущает себя цитаделью советской империи. Он принимает на себя все направленные в неё удары: он подбитый танк, портрет осквернённого советского человека, русская земля, в которой шевелятся кости воинов. От пережитых атак на теле разведчика проступают синяки, сыпь, его голову мучает нестерпимая боль.
Рядом с Листовидовым появляется таинственная спутница Варвара Волховитина. Социолог, волхв и вития одновременно, она защитила диссертацию на тему «Социология закрытых общественных групп». Она вхожа в любое подполье, всюду своя, нигде не вызывает подозрений. С её помощью Листовидову удаётся собирать необходимые сведения. Варвара видит его постоянное изумление и муку и, словно Феврония, врачует его раны. Именно она даёт ему понять, что в подполье, в тёмных чуланах и сотворяется история, ломается хребет русского времени: «У истории нет помоек. Через эти кружки история себя обнаруживает. Не на партийных съездах, не на космодромах, не на стройках коммунизма. История обнаруживает себя в шорохе чуланов. Через чуланы проходит обнажённый электрический провод, по которому течёт ток истории».
Варвара Волховитина — яркий пример так любимого Прохановым женского образа, возникающего во многих романах. Кочующая роза: возлюбленная, что так же внезапно исчезает, как и появляется, сначала поманит красотой и ароматом, а потом больно уколет шипами, оставит незаживающий след. Это та возлюбленная, потерять которую значит потерять всё мироздание. Любовь Листовидова и Волховитиной — последняя опора для будущего. Со смертью любви тьма неминуемо вырвется наружу и поглотит свет, и всё благое и созидательное вместо тьмы окажется в подполье.
Ни в действительности, ни в прошлом Листовидов не видит спасения для страны. Вечна лишь Россия Небесная, Россия Космическая. Разведчик настолько сросся с легендой космонавта, с которой внедрялся в подполье, что в какой-то момент прозрел неземное поселение, где люди пребывают в абсолютном благоденствии. Не знающие зла, корысти, скверны, они парят в невесомости, сажают райские сады, где птицы гнездятся не только в кронах, но и в корнях. В этом царстве продолжают творить Пушкин и Есенин, там открывается взору небесный Кремль, в котором есть место всем русским правителям.
Насельников Космической России Листовидов встретил на полотнах Дейнеки. В Третьяковской галерее советская история предстала перед разведчиком как движение от светоносных, парящих в небе людей, способных в лихую годину встать на оборону Севастополя и всего Отечества, до измождённых старух Попкова, из которых выпили все жизненные силы. В своей смиренной тоске они видят, как распутинский «Пожар» из села устремляется к столице, где катафалк везёт очередного генсека, так похожего в своей измождённости на иссякших старух. А что дальше? А дальше — Кандинский: его линии и квадраты, словно балки и плиты, оставшиеся после сноса здания, когда-то казавшегося нерушимым. И это либо «начало великого творчества», либо «конец великого разрушения».
Одинокий, покинутый Варварой Листовидов несмотря ни на что продолжает своё служение. Теперь ему предстоит проводить вербовку выявленных подпольщиков. Но меченосцы приказывают вербовать их не как врагов, а как друзей, как тех, кому суждено разорвать ветхие мехи государства, демонтировать Советский Союз и появиться из-под его обломков новыми лидерами, властителями дум, распределителями благ и богатств. То, что Листовидову виделось сокрытым, затаённым, оказалось умышленно взращенным. То, что представлялось плевелами, оказалось зёрнами.
«Так кто ж ты, наконец?» — будто спрашивает сам себя Листовидов. Свет или тьма? Пожарный или поджигатель? Что ты должен сделать? Сохранить или схоронить? Тебе сказали, что, если вытащить тьму на свет, тьма станет светом, а она поглотила последние лучи. И то, что ты берёг в себе как неугасимое зрение, оказалось слепотой, а слепота теперь неотмирное зрение, провидчество, потому что по-шекспировски «в наш век слепцам безумцы вожаки». Потому что по-брейгелевски вереница слепых идёт за незрячим поводырём, и все вот-вот скатятся в овраг.
Завеса тайны между явным и неявным временем разодралась. И уже невозможно понять, где заканчивается роман и начинается жизнь, где автор ставит точку, а где читатель, знающий, что́ будет совсем скоро, не может убежать от собственного знания реальных событий. Дзержинского цепляют металлическим тросом и срывают с пьедестала, словно вырывают меч из деревянной колоды. Постамент превращается в эшафот, уготованный для истории. Из окна кабинета на Лубянке кто-то, очень похожий на Листовидова, едва сдерживается, чтобы не взять снайперскую винтовку и не начать стрелять по безумно ликующей толпе. Ему слышится, будто сдавленный металлической петлёй Дзержинский успел прохрипеть: «И братья меч вам отдадут». На опустевшем постаменте одни красными буквами напишут «Палач», другие замажут меч белым крестом и оставят надпись: «Сим победиши».
В воцарившейся тьме приживутся все болезни, адаптируются все паразиты. Но в какой-то момент, рассекая тьму, возникнет невысокий силуэт, станет приближаться пружинящей поступью: левая рука, как метроном, задаёт ритм русскому времени, правая — прижата к бедру, придерживает «бриллиантовый меч государства».
