(вспоминая Геннадия Фёдоровича Хомутова)
«Миша, Вам обязательно надо потрудиться над воцерковлением Геннадия Фёдоровича» — однажды сказала мне, тогда ещё совсем молодому преподавателю духовной семинарии, поэтесса из первого поколения лито имени Даля. В пору горячего неофитства, когда мир кажется тебе жёстко разграниченным на воцерковлённых и всех остальных, я, действительно, печалился о том, что мой литературный учитель, как казалось, далёк от Православия.
Теперь, когда Геннадий Фёдорович уже несколько лет вдали от нашей земной суеты, припоминается и становится важным то, что когда-то в общении с учителем показалось второстепенным. Слова и события выстраиваются в особую череду, складываются в иной портрет человека, который при жизни многие не разглядели.
Сейчас я понимаю, что не державший постов, не посещавший богослужений, не читавший молитвенных правил Геннадий Фёдорович повлиял на мой приход в церковь, на моё укрепление в вере не меньше духовников, паломнических поездок и религиозного самообразования. Влияние это, конечно, было подспудным, не имело никакой заданности и самим учителем не осознавалось.
***
Его стихи полны благодарности. Почти в каждом стихотворении он говорит кому-то «спасибо». Школьным поварам, что «смогли наскрести на ребячьи обеды» в послевоенные годы. Учительнице Катерине Ивановне, что внимательно «наблюдает урок» и, кажется, старается сделать всё, чтобы ученикам с озябшими пальцами стало теплее от русских слов, которые они старательно выводят. Классикам, что, словно предвидя беды детей войны, в книгах «меж строчек своих оставляли просветы» для будущих уроков письма. Сестре, которая, сама недоедая, принесла маленькому брату, будто подарок лисички, кусок хлеба. Матери, что поспела связать к «лютому январю» для сына тёплые носки.
Преумножение тепла и доброты стало творческой и жизненной задачей Геннадия Фёдоровича. На этом держалось, этим крепло областное литобъединение, которым он руководил более пятидесяти лет. Оно стало чем-то большим, чем просто литгруппа: сложилось братство, где каждому до каждого было дело, не только в творческом, но и в житейском смысле. Каждый знал, что в трудную минуту ему придут на помощь, что литгруповская дружба прочна и неизбывна.
Учитель прививал главное — отвращение к зависти: равняйтесь друг на друга, тянитесь друг за другом, но ни в коем случае не завидуйте – и себя, и других через это погубите; не расталкивайте никого локтями, не ходите по головам — место под литературным солнцем хватит всем.
Благодарность, отзывчивость, умение радоваться за другого, как за себя – вот та плодородная почва, без которой не может взрасти православный человек. Геннадий Фёдорович знал, как немного вокруг подобной почвы. Он был сеятелем и боролся за каждое зерно: отгонял ненасытных птиц, выпалывал сорняки, взрыхлял каменистую землю, оберегал всё плодородное от графоманов и литературных дельцов.
К сожалению, не все взращенные колосья ответили должной благодарностью, но учитель принимал это стойко.
— Немало учеников от Вас отреклось, – не без яда сказал ему один человек.
— Дорогой друг, Христа и того предали, а я бедный Гена с горы Маяк, – ответил учитель.
Да, некоторые не выдерживали «школы литературного битья», но «дитя без слёз не вырастет» — часто повторял Геннадий Фёдорович. В вопросах творчества он всегда оставался строг, категоричен, требователен. Была в этом какая-то ветхозаветная суровость, но и она оберегала хрупкий росток дарования. «У русского человека есть только один недостаток: небрежное отношение к собственному таланту. Нельзя зарывать талант в землю. Бог не простит!» — говорил он юным авторам.
***
С ещё большей строгостью он относился к тем, кто плохо знал русскую литературу. Новичков в литгруппе обязательно просил назвать имена любимых поэтов, прочесть наизусть стихи разных веков, но только не из школьной программы, спрашивал, собирают ли домашнюю библиотеку.
К книгам у Геннадия Фёдоровича отношение было благоговейное, даже сакральное. Однажды у него на глазах один неумный человек достал из вороха грязного тряпья большой том, пренебрежительно сказав:
— Вот где я вашу Библию держу.
— Веришь ты или не веришь – дело твоё. Но это как минимум литературное произведение высшей марки, – с обезоруживающим спокойствием отреагировал Геннадий Фёдорович.
Библию, я знаю, он читал. Читал внимательно, вдумчиво. Восхищался книгой Екклесиаста, её образами, ритмом, густотой смысла.
Моя домашняя библиотека на треть состоит из книг, подаренных Геннадием Фёдоровичем в разные годы. Есть среди этих подарков книги о монастырях и иконописцах, о русских патриархах и религиозных философах, прекрасные альбомы с древними храмами и росписями. Двумя книгами я особенно дорожу. Псалтирь на церковнославянском языке времён Александра II: зачитанная, вставленная в потёртую обложку какой-то иной, светской, книги, ветхая, с разрозненными страницами, порядок которых нетрудно было восстановить по цифири. И Новый Завет в синодальном переводе, изданный в 1917 году, ещё в дореформенной орфографии: с ерами и ятями. Если нужно уточнить какую-то евангельскую цитату, я беру именно это издание, и нужная страница находится, на удивление, очень быстро.
***
Геннадий Фёдорович мгновенно распознавал всё показное, особенно если это касалось церкви. «С Богом хочет блат завести» — говорил о притворных и лицемерных. Если же кто-то напускал на себя чрезмерный аскетизм, мог тут же пришпилить:
— Геннадий Фёдорович, ну какая литгруппа накануне Рождества, в сочельник!
— Знаешь что, Алексий Третий…
Такой недоговорённой фразы хватало для быстрого трезвения.
***
По природе своей предельно скромный, в вопросах веры учитель был даже стеснителен. Вспоминаю такой случай. Однажды, возвращаясь с писателями после выступления в Саракташском районе Оренбургской области, мы заехали в храм Покрова Пресвятой Богородицы в селе Студенцы. Геннадий Фёдорович как-то проникся этой небольшой церковью с небесно-голубыми куполами, со скромным убранством и добродушными прихожанами. Наверняка вспомнил и свои поэтические строчки: «Сегодня четырнадцатое октября. Старики говорят: Покров». С интересом мы выслушали рассказ старосты о том, как община всеми силами облагораживает храм. Когда, показалось, все уже вышли, я последним замешкался на пороге и увидел, как Геннадий Федорович, стараясь, чтобы никто не заметил, опустил деньги церковную кружку.
Дома у него я помню только одну икону – праведного воина Феодора Ушакова. Её из Санаксарского монастыря, где хранятся мощи святого, привёз Геннадию Фёдоровичу один из самых близких учеников Иван Ерпылёв. Нравились учителю слова на развёрнутом свитке флотоводца: «Не отчаивайтесь! Сии грозные бури обратятся к славе России». К тому же известно, что к канонизации Ушакова много сил приложил председатель Союза писателей России Валерий Ганичев, оттого святой Феодор воспринимается и как покровитель державных писателей.
***
Учитель был непримирим, если сталкивался с откровенным богохульством. «Те, кто после революции потреводили мощи Сергия Радонежского, мои личные враги» — поразился я когда-то таким его словам.
Помню, как при Геннадии Фёдоровиче зашёл спор о сталинизме, о «кровавых репрессиях», о «мучениках режима». Внук расстрелянного в 1938 году фольклориста и этнографа Анания Кузнецова, Геннадий Фёдорович тем не менее никогда не был антисоветчиком. Он оставался патриотом советской Родины, при этом во все времена «неудобным» для любого рода «боевых партийцев» и бюрократов.
Так вот, в упомянутом споре учитель рассказал такую историю. Мать попросила сына растопить самовар – чайку попить. Сынок растопил, налил чаю. Мать пьёт и удивляется, что чаёк вроде бы краской отдаёт. А сын говорит: «Я, мать, твою иконку из красного угла взял и на лучину порубил. Теперь в тебе Дух Святой. Вкусно?». И хохочет. Потом этот сынок десять лет в Воркуте уголь рубил.
— Так неужели ты думаешь, что его товарищ Сталин наказал? – закончился рассказ вопросом собеседнику.
***
Геннадия Фёдоровича не стало в самый разгар пандемии. Хоронили его после ковидной палаты в закрытом гробу. На похороны к человеку, проводить которого в иные времена пришли бы тысячи, разрешили прийти только пятерым. На крышке гроба лежала книга Геннадия Красникова «Ветер полей золотых» — сборник статей об оренбургских поэтах и писателях – друзьях и учениках Геннадия Фёдоровича. Эту книгу он очень ждал, но тираж пришёл через несколько дней после его смерти. Лично я не печалюсь об этом, знаю, что теперь ему ведомы все книги, даже те, что мы ещё не написали.
Есть удивительная фотография, где Геннадий Фёдорович незадолго до смерти сидит на любимой даче в просторной, овитой зеленью, залитой солнцем беседке с одним из лучших учеников Игорем Бехтеревым, который ушёл вслед за учителем, пережив его лишь на три месяца. Оба сосредоточены, увлечены разговором. Мы теперь называем эту фотографию «Небесная литгруппа».
Мне спокойней оттого, что я не видел учителя бездыханным в гробу: для меня и для всех верных он остался вечно живым, жизнелюбивым, сеющим золотые зерна таланта. Он снится многим из нас. В наших снах он озарён светом. И там он тоже куда-то спешит со своим неизменным портфелем, полным рукописей. Наверное, на небесную литгруппу.
