Аннотация
Проанализирована попытка создания «теневой Британской империи» при помощи развертывания общемировой сети офшорных банков на основе деловых связей лондонского Сити, британского права и советского золота. Показаны причины провала этой попытки, ее значение для форсированного укрепления глобального финансового спекулятивного капитала, исторического поражения Советского Союза и наступления информационной эпохи.
Перенапряжение и крах Британской империи
Формирование в 1913 году Федеральной Резервной Системы – организационной структуры глобального спекулятивного капитала, глубоко интегрированной в американское государство и окончательно превратившего его в свой инструмент, — открыло новую эру, качественно усилив финансовый капитал в его вечном противостоянии с капиталом реального сектора. Именно оно заложило фундамент исторической победы финансовых спекулянтов в ходе создания офшорной финансовой инфраструктуры в 1967-1975 годах (и, соответственно, его не менее исторического поражения с выходом на авансцену истории капитала социальных платформ в 2020 [4]).
Непосредственным следствием тихой революции 1913 года стали Первая мировая война (попытку которой в 1912 году европейским социал-демократам удалось предотвратить, но после выхода на арену нового, глобального игрока у них уже не было шансов – Жан Жорес, убитый за столиком парижского кафе 31 июля 1914 года, считается её первой жертвой) и формирование «ультракапитализма», своевременно осознанного, с одной стороны, Каутским [14], а с другой – Розой Люксембург [8].
Первая мировая лишь на поверхности была войной империй за передел рынков, столь подробно и убедительно проанализированной ее современником В.И.Лениным.
Его глубинным содержанием была война глобального финансового спекулятивного капитала, субъективизированного и институционализированного ФРС и сделавшего своей организационной структурой американское государство как таковое, против промышленного капитала. Последний в рамках государственно-монополистического капитализма сросся с не сумевшими оседлать своих финансовых спекулянтов и потому начавшими необратимо отставать от США великими державами и был обречен быть увлеченным ими на дно истории.
Прорывающиеся на мировую арену финансовые спекулянты, в лице американской ФРС овладевшие глобально значимым государством второй раз после конца XVII века в Англии, сражались за уничтожение империй как таковых и максимальное раздробление мира в интересах максимальной свободы финансовых спекуляций руками прежде всего самих империй – да так успешно и малозаметно, что даже гениальный современник этой войны Ленин увидел в ней не более чем самоубийственную борьбу самих отживших свой век империй «за передел рынков» в мировом масштабе.
В результате Первой мировой войны обе империи, опиравшиеся на промышленный капитал, — Германская и Австро-Венгерская, а также входившие в их технологическую зону Оттоманская и Российская, — были сокрушены. Франция, республиканская форма правления которой сделала управляющую систему более гибкой, стала формальным победителем, но это была пиррова победа: она так никогда уже и не оправилась от понесенных потерь.
Британская империя уцелела и даже победила не только благодаря колоссальному потенциалу колоний, но и потому, что, помимо значимого промышленного капитала, опиралась на финансовых спекулянтов Сити и была их организационной структурой (политическим отражением чего являлся ее реальный, а отнюдь не формальный парламентаризм [1]). Однако понесенные ею потери также привели к её перенапряжению и истощению, хотя и не столь драматичному, как в случае Франции.
Британская империя составляла четверть послевоенного мирового рынка. Ее сохранившаяся после Первой мировой войны хозяйственная мощь дала Черчиллю в бытность его канцлером казначейства (и, что значительно более важно, несравнимо более могущественному руководителю Банка Англии Монтегю Норману) основания оказавшейся в итоге смертельной иллюзии возможности восстановления золотого стандарта и укрепления фунта стерлингов (до довоенного курса к доллару). Фундаментом понятного стремления к сохранению всемирной репутации являлись экономически необходимое привлечение капитала и обусловленное лишь текущими политическими потребностями и заскорузлостью управления стремление к сдерживанию внутренних цен.
Указанная политика некоторое время вполне успешно обеспечивала (в полном соответствии с подходами социал-империализма) поддержание внутренней социальной стабильности за счет роста внешнего влияния при одновременном (что с политической точки зрения было, безусловно, наиболее важно) укреплении финансового спекулятивного капитала Сити. К сожалению, все эти блистательные результаты достигались ценой необратимого подрыва текущей конкурентоспособности, что так и не заметил далекий от коммерческой прозы Черчилль и на что уже в 1925 году справедливо обратил внимание Дж.М.Кейнс в сделавшем его знаменитым памфлете «Экономические последствия валютной политики мистера Черчилля» [7].
Вынужденным результатом снижения конкурентоспособности стал удар по возвышающемуся конкуренту: «В 1929 году … [директор Банка Англии] Монтегю Норманн запускает крах перегретого биржевого рынка Уолл-Стрит… 6 февраля Норман, прибыв в Вашингтон, предлагает министру финансов США Эндрю Меллону и управляющему ФРБ NY Джорджу Гаррисону (сменившему на посту скоропостижно скончавшегося в 1928 г. Б.Стронга) повысить учетные ставки в США, после двух лет беспрецедентной биржевой спекуляции на снижении процентных ставок» [10].
Поскольку продолжение вакханалии спекуляций своей непредсказуемостью пугало всех, а повышение процентных ставок позволяло «собрать урожай» спекуляций крупнейшим финансовым структурам, допущенным к принятию решений, рекомендация была принята как руководство к действию, и в октябре 1929 года с повышением процентных ставок разразилась Великая депрессия.
Реагируя на проблемы в духе монетаризма – сжатием денежной массы – ФРС надежно обеспечила срыв в нее всего мира. Даже Милтон Фридман признал (правда, уже в 1996 году): «Федеральный Резерв определенно вызвал Великую Депрессию, сократив объем денег в обращении с 1929 г. по 1933 г. на одну треть» [10].
Дав старт Великой депрессии, Англия же и поставила окончательную точку в срыве мира в нее, введя с 1 марта 1932 года была введена импортная пошлина почти на все товары, поступающие на свою территорию из-за пределов Британской империи. Ставки пошлины составляли 10 и 33.5%, но уже в апреле импортная пошлина на промышленные товары была повышена до 20%.
Тем самым хозяйственный организм Британской империи -четверть всей мировой экономики! — был фактически вырезан от нее, закрыт прежде всего – от главного бенефициара Первой мировой войны, США: разрушающаяся ткань мирового хозяйства в полном соответствии с поговоркой порвалась в самом тонком месте.
Разумеется, важную роль в деградации британского управления, приведшего к ошибочному укреплению фунта стерлингов в 20-е годы, сыграла тщательно разработанная для нужд имперского времени система образования. Ориентированная на потоковое производство идеальных колониальных чиновников, она была слишком заскорузлой и жестокой для производства управленческих кадров, необходимых в качественно новых и при том кризисных условиях: не догматичных, восприимчивых к неожиданному, способных к оригинальному мышлению, гибких не только в повседневном поведении, но и в выборе приоритетов.
Однако непосредственной причиной заката Британии стало именно перенапряжение империи, в принципе аналогичное столь тщательно изученному и описанному современными американскими авторами на примере США.
Фигура Черчилля столь трагична именно потому, что вместила в одну, грандиозную и по длительности, и по насыщенности политическую карьеру движение от высшей точки могущества империи до ее впадения если и не в ничтожество, то, во всяком случае, в положение не более чем региональной державы, пусть и с ядерным оружием. (Стоит напомнить, что Черчилль ушел с поста премьера незадолго до Суэцкого кризиса, ставшего формальным крушением британских потуг на мировое лидерство, и как физическое лицо намного пережил это лидерство).
Судьба Черчилля стала одним из проявлений беспощадной иронии истории: заявивший в один из своих «славных часов», что не желает быть председателем ликвидационной комиссии Британской империи, он всю жизнь был снедаем «черным псом» депрессии прежде всего именно из-за ужасающе ясного понимания, что в итоге он сыграл именно эту роль, — причем, возможно, прежде всего из-за отказа вступить в явный союз с Гитлером после прилета Гесса в марте 1941 года.
(Политика Черчилля по всемерному затягиванию открытия второго фронта и последовательной локализации военной борьбы с гитлеровцами может трактоваться не только как стремление удержать США в рамках ограниченного противостояния, в которых разность потенциалов США и Англии и, соответственно, лидерство первых были не столь заметны и могли не осознаваться американцами, особенно на фоне блестящего интеллектуального и организационного превосходства англичан, но и как проявление неявного принятия предложения Гитлера, переданного через Гесса. Принять же это предложение в явной форме Черчилль не мог по сугубо конъюнктурным причинам, так как это отдало бы политическую власть в Англии в руки его противников, в целом лояльно относившихся к фашизму, и лишило бы его возможности возглавить нацию).
Англия вышла из Второй мировой войны банкротом с фрустрированным населением и дезорганизованной элитой, занявшейся ликвидацией ставшей нерентабельной империи с передачей соответствующих рынков сбыта реальным победителям – США и Советскому Союзу (который, впрочем, после потери Сталина не смог воспользоваться распахнувшимися перед ним хозяйственными возможностями).
Впрочем, распадающаяся империя смогла восстановить промышленность и овладеть новыми современными технологиями, решительно снизив издержки за счет национализации базовых отраслей экономики (вплоть до Банка Англии) и подчинению их деятельности общенациональным задачам. Это грандиозное преобразование, ставшее плодом длительной работы социалистической (прежде всего фабианской, то есть социал-империалистической) мысли, поддержанной очевидным успехом ее последователей в Советском Союзе (в свою очередь, формально созданного Лениным по первоначальным калькам Британского Союза), в силу политической конъюнктуры недооценено до сих пор.
Однако оно смогло лишь затормозить, но отнюдь не остановить регресс Британии и драматическое ослабление ее роли в мире. Поколение политических наследников Черчилля (причем как его конкурентов, так и партнеров) он сам описал исчерпывающим «подошло пустое такси, и из него вышел Эттли», — а пережившее войну поколение англичан столь же исчерпывающе описывается тем, что оно предпочло Эттли, — и затем в отчаянии от политических ничтожеств суетливо вернуло власть уже обессиленному старостью Черчиллю.
Сразу же после того, как последний отстранился от власти, его преемники, вместе с французами страдающие фантомными болями от теряемой империи и обуреваемые не подкрепленным амбициями реваншизмом, на полном ходу влетели в Суэцкий кризис, умудрившись противопоставить себя одновременно и США, и Советскому Союзу, — и закономерно потерпев позорное поражение, ставшее наглядным выражением геополитического краха Англии.
Однако окончательно Англия признала утрату своей геополитической роли лишь через 10 лет, в 1967 году, когда она официально проинформировала США о своей неспособности (в силу простого отсутствия денег) продолжать обеспечивать стабильность поставок нефти из Персидского залива – этого нефтяного сердца тогдашнего (но уже не сегодняшнего) Запада, вынесенного далеко за его пределы. Разумеется, США заменили Англию с огромным удовольствием и в этой роли, завершив тем самым свое утверждение в качестве единственной доминанты противостоящего Советскому Союзу Запада.
Проект финансового возрождения колониальной мощи и его крах
Это был момент едва ли не наибольшего ничтожества во всей английской истории, — и, как происходит с жизнеспособными организмами, полный крах старой стратегии и старого мировоззрения привел к рождению принципиально нового подхода.
Жизнеспособность Англии в ее «худший час», несмотря на исчерпание материального и финансового капитала, обеспечил колоссальный накопленный империей интеллектуальный и организационный капитал – разнообразный и гибкий интеллект, огромный управленческий опыт, навыки управления элитами и массами через манипулирование культурой.
Наиболее значимой частью этого наследия, собственно, и позволившего использовать его в практической политике, стал грандиозный, хотя и почти полностью теневой (именно в силу его исключительной важности) опыт интегрирования науки, включая фундаментальную, в практику повседневного управления. Дополнительным фактором успеха стал преимущественно неформальный характер этой интеграции (основанной прежде всего на личных связях одноклассников и однокурсников элитных школ и университетов, пошедших в политику и науку), обеспечивающий не только гибкость, но и защищенность (в силу практически полной невидимости со стороны) от внешнего влияния.
Рождение нового глобального проекта связано с именем лорда Маунтбеттена, именно в том же 1967 году выдвинувшего концепцию «невидимой Британской империи», основанной на высвобождении накопленной мощи Сити от мертвящих оков одновременно обветшалой и заскорузлой государственной бюрократии.
Идея заключалась в переносе реального центра власти от государственных структур в финансовые: в симбиозе административной и денежной власти, создавшем Британскую империю с созданием Банка Англии в бесконечно далеком 1694 году, с административно-политическим крахом центр тяжести просто перемещался «на другую ногу».
Новой Британской империей призвана была стать сеть охватывающих весь коммерчески активный мир банков, действующих вне крайне жесткого в то время национального регулирования (надежно ограничивающего финансовые спекуляции в интересах реального сектора на основе исторической и административной памяти о спекулятивном разгуле эпохи prosperity 20-х годов, приведшего к срыву в ад Великой депрессии), в его «порах» — в юрисдикциях со специальными налоговыми режимами по английскому праву в интересах в конечном счете лондонского Сити, но через него – и английского государства, и общества в целом.
Ключевым конкурентным преимуществом этой распределенной банковской сети, помимо крайне удобного самого по себе английского права, была фактически полная свобода (благодаря слабости государственных образований, в которых размещались ее узлы) от государственного регулирования, в то время весьма жестко ограничивавшего финансовые спекуляции в интересах экономической стабильности.
Освобождение от него открывало головокружительный простор для глобальной спекулятивной деятельности, — и, соответственно, стремительного наращивания не контролируемых государствами прибылей, а значит, и политического влияния – как национального, так и глобального.
«Невидимая Британская империя», призванная прийти на смену обанкротившейся, была, как и прежняя, симбиозом государства и Сити, но всецело развернутым во внешний мир и полностью освобожденным поэтому от влияния капитала реального сектора и народных масс (а тем самым и их обюрократившихся и деградировавших представителей; не стоит забывать, что послевоенная национализация базовых отраслей в условиях деградации государства привела, хотя и к меньшей, но все же деградации управляющих этими отраслями).
Государство вносило в этот механизм наиболее благоприятное для спекулятивной деятельности английское право и минимально необходимые организационные и силовые структуры (прежде всего в виде спецслужб, сохранивших значительное влияние на управление большинством формально освободившихся колоний [12]), банки Сити – многообразные коммерческие и некоммерческие связи, понимание реальной конъюнктуры и финансовые технологии.
Однако у истощенной Англии не было самого главного для реализации этого плана: денег.
Причем брать их у главного стратегического соперника за влияние на Запад и бывший колониальный мир – США – было нельзя: это привело бы к переходу контроля всей структуры под их контроль и к становлению ее в качестве новой уже отнюдь не Британской, а Американской империи (что, как мы знаем, в итоге и произошло).
Кроме того, у завязшего в то время во Вьетнаме американского государства необходимых средств также попросту не было.
Лорд Маунтбеттен (а скорее, его не влипшие в Историю, в отличие от него, советники и партнеры) нашел парадоксальный выход, свидетельствующий о сохранности британского политического гения: вслед за американскими банкирами, создававшими ФРС на деньги Николая Второго (80%) и императорского Китая (20%) [9], он положил в основу создаваемой им империи русское золото, — точнее, разумеется, золото Советского Союза [5].
Этот подход вполне укладывался в русло набиравших в то время под влиянием первой научно-технической революции политическую силу теорий конвергенции и перехода власти от идеологизированных политиков к концентрирующимся на решении конкретных вопросов свободным от идеологических шор технократам.
Для Советского Союза, уверенно росшего в то время на фоне начинающегося упадка Запада, проект Маунтбеттена распахивал новые (хотя и заведомо мнимые в силу второстепенного положения СССР как не более чем «кошелька» проекта) стратегические перспективы, вплоть до надежд на овладение Западом изнутри. (Указанные надежды сыграли значимую роль в парадоксальном отказе Советского Союза от использования исторического шанса в биполярном противостоянии, предоставленным ему банкротством США в 1971 году; правда, основная причина, конечно же, заключалась в совершенно ином факторе – в глубоком буржуазном перерождении к тому времени советского руководства.)
Только что пришедшему к власти Брежневу данный проект позволял рассчитывать на использование энергии рыночных отношений в интересах развития социализма на международной арене, гармонично дополняя обещания реформы Косыгина-Либермана (ее провальный характер проявится лишь через пару лет, с развалом потребительского рынка и появлением «колбасных электричек» в 1969 году, а осознан будет еще позже — и то так и не полностью). Столь же гармонично он дополнил внутреннюю переориентацию управляющей системы СССР с натуральных на денежные показатели, естественным образом приведшие к ее исключительно быстрому по историческим меркам буржуазному перерождению и, затем, к самоуничтожению.
С узко политической точки зрения связанная с этим проектом активизация внешних контактов позволяла Брежневу создать в качестве личной социальной базы качественно новый пласт советской элиты, ориентированный на внешнеэкономические отношения с Западом (он был окончательно сформирован наращиванием экспорта нефти и газа в рамках созданного США механизма нефтедоллара и уже к середине 70-х годов превратился в ударную внутриполитическую силу уничтожения Советского Союза, — так называемых «внешторговцев», -обеспечив затем приход к власти Горбачева и его самоубийственную политику).
Однако, как только «проект Маунтбеттена» развился до такой степени, что стал заметным со стороны, его вполне закономерно и неизбежно взяли под контроль США как качественно более сильный, чем Англия, участник международной конкуренции. Советское золото стало ресурсом реализации антисоветской политики (в том числе и в рамках советской элиты) еще в большей степени, чем российское золото, вложенное в ФРС и ставшее инструментом сокрушения Российской империи (с предельной наглядностью схема использования стратегами Запада советских ресурсов, непосредственно управляемых тактиками, в антисоветских целях видна на примере Солженицына [2]).
Существенно, что российское золото, вложенное в ФРС, хоть никогда и не было возвращено, но все же в стратегическом плане сработало на интересы России. Его наличие и опыт закулисного сотрудничества с Россией во многом побудил США оказать закулисное давление на европейские банки для возвращения Советскому Союзу личных средств царской семьи для проведения индустриализации, жизненно необходимой для восстановления американской экономики в ходе Великой депрессии [6, 9, 11]. Советское золото, вложенное в «невидимую империю» офшорного банкинга, работало исключительно против интересов не только Советского Союза, но и России. Вероятно, в системном отношении это связано с тем, что Россия после горбачевщины, в отличие от постреволюционного Советского Союза, оказалась не в состоянии обеспечить самостоятельное развитие и потому с исторической точки зрения осталась полностью бесперспективной как экономический партнер и безнадежной как партнер стратегический, закрепившись в положении колонии «совокупного Запада».
Внешним и во многом сохраняющимся и по сей день проявлением участия в проекте создания «невидимой Британской империи» стало патологическое англофильство советской элиты «эпохи застоя». Оно нашло свое яркое и весьма наглядное выражение как в высочайших культурных достижениях (Ливанов навсегда остался лучшим Шерлоком Холмсом в истории человечества, а другие персонажи английской литературы – от Гамлета и героев Бернса до Винни Пуха и Мэри Поппинс – стали неотъемлемой частью советского, а затем и российского коллективного сознания), так и в совершенно иррациональной для внешнего наблюдателя беспомощности советского, а затем и российского руководства перед любой агрессией, исходящей из Лондона, — от первой чеченской войны до «отравления» Скрипалей и переговоров в ходе специальной военной операции на Украине под эгидой Абрамовича.
Окончательная точка в первоначальной, британской версии этого проекта, ознаменовавшая полное и беспрекословное принятие британским истеблишментом американского лидерства в его рамках, стало (уже в премьерство Маргарет Тэтчер) убийство его инициатора лорда Маунтбеттена в 1979 году, непосредственными исполнителями которого, по официальной версии, выступили боевики ИРА.
Значение попытки создания «невидимой Британской империи»
Все, что удалось сохранить Англии от глобального проекта маунтбеттена, — это продержавшаяся до конца нулевых годов закрытость информации офшорной зоны острова Мэн от американских спецслужб и (и то скорее вероятно, чем точно) основная часть советского золота.
Для США «теневая Британская империя» в виде покрывающей весь мир сети офшорных банков стала инфраструктурой развития базировавшегося на их территории финансового спекулятивного капитала (английского по своему происхождению в начале последней трети XIX века, что во многом способствовало спокойному отношению Англии к игнорированию США английских патентов, позволившему им развить реальный сектор) и, во многом, основой созданного в последующие годы механизма нефтедолларов.
Суть этого механизма, созданного по итогам резкого повышения мировых цен нефти под давлением ее арабских экспортеров и до сих пор являющегося фундаментом глобального доминирования США, заключается в размещении сверхвысокой долларовой выручки от экспорта нефти (формально только в США, а в реальности по всему миру) преимущественно в американских банках и ценных бумагах и в приоритетном импорте американских вооружений.
В результате американские расходы на удорожание импорта нефти (прежде всего из арабских монархий Персидского залива) возвращались «домой», в американские же финансовую систему и ВПК. Туда же возвращались расходы на импорт энергоносителей и всех остальных стран мира: таким образом, США через подорожавшую нефть и ее экспортеров перекачивали в свою финансовую систему средства большинства импортеров нефти, в первую очередь развитых стран – своих стратегических конкурентов.
Кроме того, благодаря механизму нефтедолларов рост цен на нефть привел к качественному увеличению обеспеченной товарами (и потому не инфляционной) долларовой эмиссии, позволившей США извлечь из нее колоссальный доход (так называемый «сеньораж») и качественно укрепившей международные позиции доллара.
Дополнительные расходы американских потребителей нефти были в целом компенсированы укреплением позиций финансовой системы и военно-промышленного комплекса (ВПК); таким образом, создание механизма нефтедолларов стало исторической победой этих двух секторов (а также науки, двигателем которой объективно является ВПК) над остальной экономикой и, шире, финансового капитала над капиталом реального сектора.
В плане международной конкуренции США получили колоссальное преимущество над другими импортерами нефти (прежде всего над своими основными экономическими конкурентами – Японией и Германией), равно с ними страдавшими от подорожания энергии, но не получившими никаких компенсирующих эти страдания выгод (если не считать мощного стимула к научно-технологическому прогрессу ради энергосбережения). Кроме того, оплачивая подорожавшие энергоносители, они с созданием механизма нефтедоллара направляли свои средства через экспортеров этих энергоносителей прямиком на укрепление финансовой системы своего основного конкурента — США.
При этом была обеспечена не только военно-политическая, но и финансовая привязка к США управляющих элит стран – поставщиков сначала нефти, а затем, по мере развития энергетических рынков, и иных энергоносителей (а через них – и привязка к США элит стран – импортеров энергоносителей).
Именно в рамках этого механизма, ставшего невидимым стержнем разрядки, было проведено завершение приручения советской элиты и создание в ее составе мощного и непрерывно крепнущего буржуазного кластера, ориентированного на обслуживание потребности Запада в сырье.
Разумеется, складывание механизма нефтедоллара, несмотря на все переговорные способности военного преступника и лауреата Нобелевской премии мира Киссинджера, шло не просто и произошло отнюдь не одномоментно. Завершением складывания этого механизма стало убийство короля Саудовской Аравии Фейсала в 1975 году его племянником, отучившимся в Вест-Пойнте и ставшем там наркоманом. Ямайская конференция 8 января 1976 года[1], как водится, лишь зафиксировала уже сложившийся к ее моменту порядок, основанный на нефтедолларе и заменивший Бреттон-Вудскую систему.
Торжество финансовых спекулянтов США было бы невозможно без наличия у них постоянного выхода за пределы юрисдикции американского государства, обеспеченного именно созданным по лекалам Маунтбеттена системным, всеобъемлющим (хотя до уничтожения Советского Союза еще и не глобальным) офшорным банкингом.
В ходе «великого разворота» 1967-1975 годов офшорный банкинг стал основой глобальной теневой власти Запада и фундаментом формирования глобального управляющего класса.
При этом именно качественное усиление финансового спекулятивного капитала с началом реализации проекта Маунтбеттена в 1967 году еще на этапе его англо-советской реализации, до перехвата контроля за ним США дало старт комплексной деградации человечества, уверенно продолжающейся и по сей день. Научно оформлена и обоснована эта деградация была лишь в 1974 году (ученые, и в особенности пропагандисты, всегда отстают от практиков) в докладе «Кризис демократии: об управляемости демократий», подготовленного Хантингтоном, Крозье и Ватануки [13] по поручению Трехсторонней комиссии и наглядно показавшего настоятельную необходимость свертывания тогдашней демократии для сохранения власти крупного капитала в развитых странах Запада.
А ведь именно свертывание демократии, снимая с обычного, рядового человека ответственность (пусть и в негативной форме отстранения от участия в управлении) за развитие его общества, тем самым создает необходимые для его личностной деградации предпосылки. При сокращении пространства реальной демократии, какими бы высокими ни были индивидуальные качества, они все в меньшей степени нужны соответствующему обществу и создают их носителю все большие неудобства (так как вне демократии он все в меньшей степени может их применить: «всем глупым счастье от безумья, всем умным горе от ума», по стихам Полежаева, взятым Грибоедовым в качестве эпиграфа).
Сутью деградации в масштабах человечества в целом стал переход от изменения окружающего мира (что является объективным предназначением человека) к изменению его личностного восприятия и, соответственно, фундаментальный «великий разворот» от коллективных действий, осознанно направленным на те или иные общественные цели, к по определению лишенному цели (кроме личного наслаждения) смакованию индивидуальных переживаний.
Непосредственным механизмом этого перехода стали молодежные бунты 1968 года (наиболее значимыми вехами которых стали Вудсток и «революция цветов» в США, восстание против антиамериканского курса де Голля в Париже и «пражская весна»), открывшие эпоху музыкальной и сексуальной революции.
Фундаментальной основой «великого разворота» стало развитие технологий, позволившее влиять на массовое поведение людей [3]; в условиях вечной беды капитализма – нехватки спроса – они позволили эффективно расширять старые рынки и создавать новые изменением сознания масс, что оказалось качественно дешевле и проще традиционного пути изменения реальности, в том числе созданием новых благ.
***
Таким образом, в эпоху «великого разворота» были заложены основы информационной эпохи 1991-2020 годов [4], но острием и одновременно квинтэссенцией описанных всеобъемлющих изменений стал именно проект создания «невидимой Британской империи» Маунтбеттена.
Как часто бывает в истории, этот полностью провальный с точки зрения непосредственно ставившихся перед ним тактических целей проект стал катализатором глубокого преобразования мира в стратегическом плане.
Литература:
1. Делягин М. Британские элиты: факторы глобального превос-ходства. От Плантагенетов до Скрипалей. М.: Книжный мир, 2019.
2. Делягин М. Время предателя. Послесловие к книге А.Островского Солженицын. Прощание с мифом. М.: Книжный мир, 2021.
3. Делягин М. Конец эпохи. Осторожно: двери открываются! Том 1. Общая теория глобализации. М.: Книжный мир, 2019.
4. Делягин М. Конец эпохи: осторожно, двери открываются! Том 2. Специальная теория глобализации. М.: Политиздат, Книжный мир, 2020.
5. Смирнов И. Тропы истории. Криптоаналитика глубин-ной власти. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2020.
6. Катасонов В. Экономика Сталина. М.: Кислород, 2016.
7. Кейнс, Дж.М.. Экономические последствия валютной политики мистера Черчилля. Москва, Ленинград: Центр. упр. печати ВСНХ СССР, 1925.
8. Люксембург Р. Накопление капитала. Том I и II. Издание пятое. Москва, Ленинград: Государственное социально-экономическое издательство, 1934.
9. Мосякин А. Судьба золота Российской империи в срезе истории. 1880-1922. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2017.
10. Мямлин К. Высокий Коммунитаризм как Русская Идея. М.: Кислород, 2011.
11. Роде Д., Белучева И., Демидов М., Коган Л.. Убийство, которого не было? М.: Книжный мир, 2020.
12. Calder W. Empire of Secrets: British Intelligence, the Cold War and the Twilight of Empire. US Overlook 2013.
13. Crozier M., Huntington S., Watanuki J. The Crisis of democracy: report on the governability of democraties to the Trilateral Comission. NY: New York University Press, 1975.
14. Kautskiy K. Ultraimperializm. Die Neue Zeit, 11 September 1914.
