1920 год. Молодая советская Россия организует Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС) — учебное заведение для художников, скульпторов и дизайнеров. Среди них люди в будущем очень разных эстетик: Дейнека, Кончаловский, Татлин, Кузнецов… «Анализ перспективы» им преподаёт философ Павел Флоренский. На вступительной лекции он задастся вопросом:
— Не абсурдно ли учить художника? Ведь он сам учитель: он способен увидеть то, что остальные проглядели, мимо чего прошли и не оглянулись. Так чему же можно научить учителя?..
Поставим здесь пока многоточие.
Тот же Флоренский в 1932 году опубликует статью «Физика на службе математики», где опишет небывалый прибор «электроинтегратор», которым по большому счёту предвосхитит компьютер. Первая треть ХХ века явит целую череду научно-технических открытий и изобретений: от лучей Рентгена и кинематографа до аэроплана и автомобиля. Прагматичные умы будут в восторге от нарождающегося уклада жизни, в котором ускорятся все производственные процессы. Точные науки, как это уже бывало в минувшие века, дерзнут на постижение всего таинственного, на изъяснение всего невыразимого.
Иначе отреагирует на технический прорыв гуманитарное и художественное сознание.
Куприн в повести «Молох» уподобит завод ненасытному языческому богу, что постоянно требует жертв: «Давно известно, что работа в рудниках, шахтах, на металлических заводах и на больших фабриках сокращает жизнь рабочего приблизительно на целую четверть… Двое суток работы пожирают целого человека. Вы помните из Библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне приносили своим богам человеческие жертвы? Но ведь эти медные господа, Молох и Дагон, покраснели бы от стыда и от обиды перед теми цифрами, что я сейчас привёл».
Буквально в один год со статьёй Флоренского об электроинтеграторе Бердяев напишет статью «Человек и машина», где скажет, что культура оказалась буквально под угрозой уничтожения: «Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечёт культуру к гибели. В культуре всегда есть два элемента — элемент технический и элемент природно-органический. И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее».
Во всём этом извечный страх — возрожденческий, средневековый, античный, даже первобытный. Страх того, что человеческие творения однажды восстанут на своего творца.
Не подобные ли чувства переживаем мы сегодня, когда речь заходит об искусственном интеллекте: с одной стороны — жажда цивилизационного прорыва, жажда сбережения через это собственных сил и времени; с другой — ужас от того, что нечто неживое посягает на человеческую сущность, уподобляется человеческому естеству.
Советский шахматист Михаил Ботвинник, занимавшийся на склоне лет проблемами искусственного интеллекта, в самом начале 90-х говорил:
— Сегодня создана такая компьютерная программа, которая после каждого хода в шахматной партии способна представить всё множество последующих сценариев — «дерево вариантов». Но выбрать лучший из них она пока не может. Так что сейчас мы имеем ещё не гениальную машину, а трудоспособного идиота.
Но совсем скоро компьютер сумел обыграть сильнейших шахматистов — «идиот» заметно поумнел. Однако всякий раз, изумляясь росту искусственного интеллекта, мы почему-то никогда не задумываемся о состоянии интеллекта естественного.
Нейросеть — самая загадочная разновидность искусственного интеллекта. Она бросает нам вызов. Она смеётся над нами. Она будто говорит каждому человеку: «Не машина поумнела, а ты поглупел. Твой нынешний ум взвешен на весах и найден слишком лёгким. Ты задал мне низкую планку. Ты породил в своей жизни пустоту, которую призвал меня не заполнять, а множить».
Не так давно много шума наделала история о том, как в одном из крупнейших столичных вузов накануне защиты студент с помощью нейросети сгенерировал текст дипломной работы, которая была принята комиссией и успешно защищена. Этот факт уничтожает дипломную работу как вид аттестации, но в первую очередь говорит о качестве самих работ и формальном к ним отношении. Если в начале ХХ века отзывы на выпускные студенческие диссертации руководители нередко завершали фразой «рекомендуется к изданию», то сегодня основные задачи выпускника — компиляция, повышение оригинальности текста, прохождение антиплагиата. Стоит ли удивляться, что нейросети всё это под силу?
Ещё одно достижение — роман, написанный нейросетью на основе сериала «Открытый брак». Роман издан, распространён в книжных магазинах и на интернет-площадках. Но это опять-таки говорит об уровне современных сериалов с их ходульными сюжетами и персонажами. Говорит о природе массовой литературы, где нет оригинальных образов, самобытного авторского языка, неповторимого стиля. Примитив — тот исходный материал, который закладывается в искусственный интеллект и вполне осваивается им.
Теперь всё чаще говорят, что нейросеть вот-вот убьёт профессию копирайтера. Нейросеть уже генерирует текстовый контент для многих сайтов, делает глубокий рерайт. Но не естественный ли интеллект довёл инфосферу до такого состояния, когда она начала возводить всё в нулевую степень информации? Количество информационных площадок значительно превосходит плотность потока информации. На этих площадках говорят об одном и том же и даже не разными голосами. Нестандартный взгляд, оригинальное осмысление нужны далеко не всегда и далеко не везде. «Переставь слова, нагони строкаж, растяни мне ленту новостей» — просит человек нейросеть.
Но, несмотря на заданность и шаблонность, нейросеть всё же настораживает: она претендует на цельность восприятия, на самостоятельную установку связей между заложенными в неё элементами. А значит — на картину мира: и языковую, и художественную.
Последней цитаделью естественного интеллекта остаётся поэзия. Разработчики нейросети признают, что хорошего стихотворения она написать пока не может, какие словари и грамматики в неё ни закладывай. Для неё непостижимо, как рождается «на холмах Грузии лежит ночная мгла», «в горнице моей светло», «весна света», в чём разница между «кровь с молоком» и «молоко с кровью». Поэзия — это не грамматики и словари, не сочетаемость форм и значений. Это невыразимое. Это наитие. Один поэт говорил, что под дулом пистолета сделаешь всё что угодно, только хорошего стихотворения не напишешь. Но есть опасение, что и уровень «естественной» поэзии очень скоро может опуститься настолько, что даже рифмоплётство нейросети станет вызывать восхищение у глухого к подлинному слову читателя. Но пока поэзия держит оборону.
Есть у естественного интеллекта ещё одна оборонительная линия — преподавание языка. Да, нейросеть способна составить учебный планы, подобрать лекции и задания, проверить усвоенное, указать на ошибки. Но она, как и в поэзии, не даст главного — души. Методика обучения языку — это не сумма приёмов и технологий, не «образовательные маршруты». Это прямое переливание мысли и образа. Это тоже наитие. Это дар поделиться сокровенным, разделить радость открытия слова.
Говорят, что языковое чутьё — врождённое. Да, это так. Но учитель может помочь усилить, натренировать, развить его. А нейросеть не может. Она мертва и человека не воспринимает живым. Не воспринимает каждого человека как тайну. Не видит его особых примет. Она не знает, что научение — это таинство.
Вернёмся же к Флоренскому.
—Чему и ради чего учить художника? Что предстоит сделать тому, кто за это возьмётся? Промыть глаза! Уберечь глаза художника от сора. Сфокусировать его взор на глубинном и спасительном.
Так же и в поэзии. Так же и в обучении языку. Промыть уши! Прочистить слух. Погасить шумы и усилить сигналы. Чтобы не упустить того, что дышит вне словарей и грамматик, программ и алгоритмов.
