— Юрий Михайлович, после начала СВО из России уехало немалое количество тех, кого принято относить к деятелям культуры. Вы уже неоднократно высказывались об этих людях, называя их «перелетной элитой», «покиданцами» и «инородными артистами». Однако это достаточно большая социальная прослойка, которая не одно десятилетие определяла мейнстрим в наших отечественных СМИ, в нашем театре, литературе, на российской эстраде и прочем. Откуда на руинах Советского Союза возникла такая сплоченная и активная общность «перелетных» и «инородных»? Быть может, она ведет свою историю еще из советского времени?
— Так и есть. В позднем СССР и в культуре, и в СМИ, и в науке, и среди управленцев было немало «латентных диссидентов». Напомню, Егор Гайдар работал в журнале «Коммунист», Марк Захаров, прилюдно потом сжегший свой партбилет, руководил театром имени Ленинского Комсомола, а генерал Дмитрий Волкогонов, будущий антисоветский историк, был вторым лицом в ГЛАВПУРе (главном политическом управлении Советской армии и ВМФ — прим. ред.). Достаточно примеров? Поначалу казалось, они против изжившей себя, как считалось, советской модели. Со временем выяснилось, что все сложнее: этому слою на гормональном уровне вообще не нравится сильное и суверенное российского государство в любой ипостаси — царской, советской, путинской… Почему? Это отдельный разговор, который уведет нас в сторону. Я посвятил этой проблеме два романа — «Любовь в эпоху перемен» (2015) и «Веселая жизнь…» (2018) и, кажется, сумел предложить какие-то объяснения этого феномена. И я убежден: для государственных устоев не так опасны «перебежчики», обличающие и оплевывающие нас из-за рубежа, как внутреннее сопротивление, проникшее во власть. Недавно грянул скандал с Борисом Акуниным**, виртуозно разыгранный Лексусом и Вованом. Лично для меня человек, призывающий к расчленению моей страны, независимо от степени его даровитости — безусловный враг. Но вот что интересно: буквально через день, после того как Акунин** был на официальном уровне объявлен экстремистом и даже террористом, сочувствие и уверенность в неизбежном прощении детективиста высказал Захар Прилепин, член «команды Путина». А чуть раньше с предложением снисходительно воспринимать заявления иностранного агента Дмитрия Быкова* выступил другой литератор, штатный обозреватель правительственной «Российской газеты» Павел Басинский. Совпадения? Случайность? Не думаю…
— Вас иногда называют «последним советским писателем», особенно памятуя ваши повести, опубликованные на излете советского времени, в конце 1980-х годов, — «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба». Но что значит быть советским писателем? Ощущали ли вы когда-нибудь себя таковым? Скажем, писали ли вы в стиле соцреализма? Быть может, когда выпускали свои первые книги «Время прибытия» и «Разговор с другом»? Или же социалистический реализм — это некий искусственный конструкт, мертвый язык, на котором в 1980-е никто уже не творил и не разговаривал? Успели ли вас коснуться привилегии писательской среды, которые действовали в советское время?
— «Последним советским писателем» меня назвал Сергей Владимирович Михалков (советский классик, поэт, соавтор государственного гимна СССР, отец кинорежиссеров Андрея Кончаловского и Никиты Михалкова — прим. ред.). Дело было так: году в 1982-м он написал ходатайство в ГЛАВПУР, где намертво застряла моя повесть «Сто дней до приказа», ее, как потом выяснилось, «тормознул» генерал Волкогонов. Михалкову вскоре позвонил разъяренный политработник и стал упрекать, мол, зачем председатель союза писателей РСФСР поддерживает разных антисоветчиков. Михалков ответил, что Поляков не только не антисоветчик, он, возможно, вообще последний советский писатель… Так, в сущности, и случилось. И мой цикл «Совдетство», пользующийся популярностью у читателей, тому подтверждение. Недавно вышла третья книга «Узник пятого волнореза», и ее буквально смели с прилавков.
Что касается «соцреализма». Как оформившееся литературное течение, по-моему, он никогда не существовал, оставаясь термином марксистско-ленинской эстетики, хотя, без сомнения, писателей, принимавших советский футурологический проект и работавших на его воплощение, было немало. Среди них даже такие титаны, как Андрей Платонов и Леонид Леонов. Спросим себя: «Поднятая целина» — это соцреализм? Так сразу и не скажешь… Существует миф, будто советская власть «построила» писателей и заставила ходить в ногу. Знаете, бездари, они и без всякой советской власти норовят сбиваться в стаи и ходить в ногу, возьмите ту же тусовку вокруг премии «Большая книга». А таланты всегда самостоятельны, часто с риском для жизни.
Знаете, я недавно поставил эксперимент. После перерыва лет в 30 провел в Большом зале ЦДЛ свой поэтический вечер, в первой половине читал как раз стихи из первых книг «Время прибытия» и «Разговор с другом», сочиненные мной, молодым советским поэтом, почти полвека назад. Зал, набитый до отказа, рукоплескал, строчки не устарели. Какой же это соцреализм? Если автор обладает даром и мастерством, ему совершенно не важно, какую идеологему навязывает правящая партия обществу — пролетарский интернационализм или общечеловеческие ценности.
Да, писатели имели определенные привилегии, например, нам полагались дополнительные 20 квадратных метров при выделении жилья. Но точно таким же правом обладали, например, кандидаты наук, а их в СССР было на порядок больше, чем членов союза писателей. Да, у литфонда были дома творчества, но свои базы отдыха, не хуже, а то и получше, имели и другие творческие союзы, Академия наук, министерства, заводы… Я уже не говорю о четвертом управлении, занимавшемся отдыхом номенклатурных работников. Кстати, крупные предприятия имели свои санатории и профилактории довольно высокого уровня и в курортных зонах… А в тех дачках, которые литераторам выделялись в Переделкино или Комарово, нынешний успешный предприниматель своего сторожа не поселил бы. Не зря Ахматова называла свою дачку в Комарово «будкой».
— Как бы вы определили жанр, который в отечественном искусстве пришел на смену соцреалиазму? Это действительно постмодернизм или нечто, точного определения чему еще не подобрано?
— Еще раз подчеркну: не было всеобъемлющего «соцреализма». Вспомните, в 1970-е выходили такие разные вещи, как «Алмазный мой венец» Катаева, «Альтист Данилов» Орлова, «У последней черты» Пикуля, «В поисках жанра» Аксенова, «Лад» Белова, «В августе 44-го» Богомолова, «Дом на набережной» Трифонова, «Пикник на обочине» Стругацких, «Судьба» Проскурина… Это просто хорошая литература вне установок. Конечно, в 1990-е у нас стал распространяться вслед за мировой модой постмодернизм, но он глубоких корней не пустил именно в силу своей неукорененности в национальной почве. Знаете, когда русофобией пышет чешский постмодернист Кундера — это одно, а когда то же самое происходит с доморощенным Быковым — совсем другое. Возможно, слегка преувеличивая, могу утверждать, что мой роман-эпиграмма «Козленок в молоке», написанный как пародия на постмодерн в 1995 году, выдержав почти 30 изданий, по совокупному тиражу едва ли не превзошел всех отечественных постмодернистов, вместе взятых.
Но появился и новый жанр, которому я дал свое название — «злобное антисоветское фэнтези». Вот это в самом деле был идеологический проект, щедро спонсировавшийся новой властью. Смысл понятен: чтобы не так бросался в глаза провал «шоковых реформ», следовало представить Совок в максимально неприглядном свете. И если вы проанализируете сочинения фаворитов «Букера», «Нацбестселлера», «Большой книги», то заметите: откровенный антисоветизм — главное условие попадания в короткий список. Остальное, как говорится, по вкусу.
— Герои ваших повестей «ЧП районного масштаба» и «Апофегей» — представители молодого поколения комсомольцев и советских ученых. Их карьерные устремления и «элитные развлечения» выглядят достаточно невинно по сравнению с поведением так называемой элиты, которая пришла на смену комсомольцам и партократам в 1990-е и 2000-е годы. Однако советским ученым когда-то был и Борис Березовский, а Михаил Ходорковский* — комсомольским активистом. Могли ли судьбы ваших советских литературных героев сложиться так, как, к примеру, у Ходорковского* и Березовского?
— Да, я одним из первых в своем поколении попытался художественными методами исследовать то, что происходит с человеком, попавшим в «аппарат власти» и начавшим всерьез играть в карьерные игры. Конечно, в советские времена «навар» от причастности к власти не шел ни в какое сравнение с тем, что началось после 1991-го. Поначалу дальше банных посиделок с водкой и «все правильно понимавшими» соратницами дело не шло. Но потом появились новые возможности. Успех многих комсомольских функционеров, ставших нуворишами, мне понятен: они по роду занятий обладали навыками менеджеров, тогда это называлось «оргработой». Вы думаете, в райкомах постоянно звучали слова «смотр», «слет», «самоотчет»? Ошибаетесь. Куда чаще можно было услышать: «платежка», «гарантийное письмо», «безнал»… Кстати, Михаил Ходорковский* в середине 1980-х работал в том самом бауманском райкоме ВЛКСМ, который я описал в повести «ЧП районного масштаба». А математик Борис Березовский выстраивал хитроумные схемы наживы еще при социализме, но тогда за это можно было получить срок. И получали. Например, прекрасный поэт-песенник, создатель «Лесоповала» Михаил Танич. А потом все разрешили, оставались только нравственные тормоза, если они у человека имелись. Потому-то у моих героев-комсомольцев разные судьбы. Не все скурвились, далеко не все. Вспомните мои романы «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Грибной царь», «Любовь в эпоху перемен». Вы никогда не задумывались, почему после 1917 года портные, аптекари, счетоводы, приказчики, парикмахеры (не все, конечно) стали чекистами и комиссарами? Примерно то же самое случилось и после 1991-го.
— Одной из основных характерных черт советской культуры была ее устремленность в будущее, ее футуризм и вера в светлое завтра. Но с тех пор как СССР ушел в прошлое, он перестал ассоциироваться с будущим. Как вы думаете, советская идея полностью принадлежит прошлому или в ней по-прежнему наличествует потенциал будущего? Откуда появилась мода на ностальгию по СССР? Быть может, это ностальгия по некоей позитивной формуле будущего, которой у современного общества просто нет?
— Согласен, у большевиков-коммунистов была мощная, до поры до времени убедительная модель светлого будущего, рая на земле. Это ярко воплотилось в литературе, изобразительном искусстве, в кино тех лет. Авангард отрывался от реальной жизни, ибо его творили «будетляне». Но неузнаваемое грядущее — вещь опасная. Правда, многие свои проекты и обещания советская власть выполнила. Обе мои рязанские бабушки, родившиеся до революции, были неграмотными. Тем не менее образовательный уровень населения рос на глазах. Да и уровень жизни — тоже. Идиллическая картина русской жизни в 1913 году далека от реальности, значительная часть народа жила буквально впроголодь. Как-то в пору «огоньковского» шельмования советской истории я разговорился с литературоведом, директором Пушкинского дома Николаем Николаевичем Скатовым. Речь зашла об ужасах коллективизации, и он сказал мне так: «Что бы кто ни говорил, но в нашей крестьянской семье стали есть досыта только после того, как в селе организовали колхоз…» Другое дело, что футурологический проект советской власти 70 лет почти не обновлялся, а расхождения между идеалом и социальной практикой становились все очевиднее. Не зря же гулял анекдот: «Коммунизм в 1980 году по настоятельным просьбам трудящихся заменили Московскими Олимпийскими играми». На фоне навязчивой риторики о равенстве даже незначительное расслоение казалось безобразием. Удивительно, но функционер в финском пальто и ондатровой шапке злил людей больше, чем нынешний олигарх с его вертолетной яхтой. Те, кто пришел к власти в 1991-м, сделали выводы из ошибок предшественников. Никто из них никогда не заикался о том, что мы созидаем, куда стремимся, какой общественно-экономический строй мастерим. А о том, что, оказывается, мы почти три десятилетия прожили при компрадорском капитализме, утратив значительную часть политического суверенитета, стало известно, когда началась СВО и информационная риторика изменилась, так как, вопреки грозным обещаниям телеведущего Соловьева, Киев быстро взять не удалось.
Отсутствие четкой привлекательной футурологической модели — ахиллесова пята современной России. А говорить о будущем, не давая оценку недавнему прошлому, ельцинскому лихолетью, не получится. Вот и выходит, что, повторяя, как мантру, слова «демилитаризация и денацификация Украины», мы толком не знаем, как это все будет происходить. Боюсь, кто-то уверен, что все случится в форме «договорняка» между российскими и украинскими олигархами. А это тупик.
— Кстати, нормализовалась ли, на ваш взгляд, ситуация во МХАТе имени Горького после прихода туда Владимира Кехмана в качестве директора? Какие отношения сейчас связывают вас с этим театром?
— Какая нормализация? МХАТ имени Горького как русский нормативный репертуарный театр уничтожен. Ликвидацию начала «зондеркоманда» Эдуарда Боякова, а завершил Владимир Кехман, оптовый бананоторговец, вообще не имеющий понятия о драматическом искусстве. Рассказывают, как, впервые войдя в доронинский кабинет, он, показав на портрет Булгакова, спросил: «А это еще кто?» Татьяна Доронина полностью отстранена от дел, да и сил у нее больше нет: предательство самого близкого окружения буквально сломило эту несгибаемую женщину, сумевшую сохранить традиционный МХАТ даже в пору ельцинского безвременья. 90-летие великой актрисы прошло почти незаметно, именины Елки отмечали куда как шире. А Кехман делает то, что умеет, задорого ремонтирует здание. При чем тут русский театр? Мои пьесы, поставленные Дорониной и Говорухиным, шедшие с большим успехом, были сняты еще Бояковым в отместку за то, что я выступил в защиту Дорониной. Восстановлены они никогда не будут. А «кехманизация» русского театра идет полным ходом. К 200-летию великого Александра Островского, которое отмечали в разгар СВО, никому даже в голову не пришло поставить одну из его историко-патриотических пьес, звучащих ныне очень современно. Театральные деятели не по этой части, а сверху подсказать просто некому.
— Изменилась ли сегодня в России культурная политика? Хотя точнее, наверное, будет спросить: есть в ли в современной России политика в сфере культуры? Та самая, которая обычно проводится осознанно и последовательно?
— На мой взгляд, культурная политика не изменилась настолько, насколько этого требует, по сути, военное время. Мы постоянно опаздываем. Понадобилось полтора года, чтобы провести реорганизацию и поменять руководство союза театральных деятелей, массово выступившего в марте 2022-го против СВО. Кинематограф, вместо того чтобы ответить на жесткие вызовы времени, отращивает уши Чебурашке, реанимирует бременских музыкантов и очеловечивает бандитизм лихих 90-х. Где «Отпуск по ранению»? Где «Вечно живые»? Где «В окопах Сталинграда»? Чем занимается фонд кино? Созданная для поддержки государственной линии и щедро финансируемая ассоциация писателей и издательских работников до сих пор не сформулировала свое отношение к войне за Русский мир. А взгляните на трех финалистов «Большой книги»! Какое отношение эта филологическая гидропоника имеет к тому, чем живет Отечество? Мало того, диплом в номинации «Выбор поколения» вручили даме, живописующей страдания молодой лесбиянки и пришедшей на церемонию с «женой». А ведь «Большая книга» курируется Роспечатью, государственной структурой… Кажется, примеров достаточно… Вот такая у нас культурная политика.
— Есть ли такой человек из числа «покиданцев», о чьем отъезде за границу после начала СВО вы сожалеете? И чем, по вашему мнению, вызвана сама эпидемия этих отъездов? Неужели наши новоявленные эмигранты и впрямь опасались, что их станут пытать в подвалах ФСБ или призовут на фронт?
— Нет, ни о ком я не сожалею, кроме, пожалуй, историка Валерия Соловья*. Его книга «Кровь и почва русской истории» — серьезная, прорывная работа. Что с ним произошло, ума не приложу! Но большинство отъехавших были откровенными русофобами и до СВО, только прежде за глумление над страной проживания давали премии, ордена, звания, должности… Напомню, первым полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством» стал Геннадий Хазанов, свинтивший после начала СВО в Латвию. В 2015 году Никите Михалкову исполнялось 70 лет, его выдвинули на Государственную премию, так вот, совет по культуре при президенте РФ отдал большинство голосов не ему, а Александру Сокурову, странная позиция которого всегда была очевидна. Вот так!
Массовый отъезд, по-моему, связан с двумя обстоятельствами. В России за русофобию перестали поощрять, как это было еще недавно. Беглецы, видимо, полагали, что зарубежные фонды будут щедрее. Ошиблись. Во-вторых, эмиграция — это еще и демонстративное дистанцирование от «путинской России» с расчетом на вознаграждение после «транзита власти». Все они — и Макаревич*, и Галкин*, и Быков*, и Акунин**, и Улицкая — рассчитывают на «эффект Солженицына». После смены политического курса у нас обычно недавних врагов государства отливают в бронзе. И определенные основания для таких надежд у коммерческих пацифистов и клеветников России имеются. Обратите внимание, с каким размахом наши СМИ, включая центральные каналы ТВ, отметили в декабре полувековой юбилей выхода в свет «Архипелага ГУЛАГ», книги, мягко скажем, неоднозначной. Если это сигнал, то кому?
— В последние два года, что продолжается специальная военная операция, в отечественной культурной сфере возникло новое явление, которое некоторые называют «культурой эпохи СВО». Обычно сюда причисляют певца Shaman (Ярослава Дронова), поэтесс Анну Долгареву, Анну Ревякину, некоторых рэперов, писателя и политика Захара Прилепина и так далее. Как вы оцениваете значение «культуры эпохи СВО»? Означает ли она долгожданный разворот российской культуры в сторону патриотизма и любви к своей стране? Или время для осмысления той трагедии, которую мы переживаем сейчас, еще не пришло?
— Вы назвали заметные имена, но я бы начал этот список с интересного поэта Сергея Лобанова, воевавшего с первого дня, раненого, вернувшегося в строй, выпустившего книгу стихов. Я бы продолжил список именем Леонида Палько, директора издательства «Вече», которое, встречая поначалу противодействие, стало выпускать сборники, посвященные СВО, и отправлять их «за ленточку». Кстати, на днях он удостоен ордена Александра Невского, и я от души поздравляю соратника. Я бы назвал выдающегося православного мыслителя Александра Щипкова, совершившего методологический прорыв в осмыслении новейшего фашизма, в том числе украинского. Я бы упомянул Ирину Ордынскую, чью пьесу «Миллион роз», посвященную трагедии Донбасса (до войны Донецк называли «городом миллиона роз»), наша национальная ассоциация драматургов продвигала на сцену чуть ли не с 2017 года, получая от театров неизменно брезгливый ответ: «Неформат!» Теперь пьеса все-таки пришла к зрителям… Я не сомневаюсь, что трагизм и героика битвы за Русский мир еще родят грандиозные произведения, но искусство развивается по своим законам, по своим срокам… Подождем. А тем, кто поет с эстрады песни русского сопротивления, я бы посоветовал, не снижая вокального накала, задуматься над текстами, уровень которых оставляет желать лучшего. Опыт нашей великой фронтовой поэзии нынешними авторами стихотворных текстов почти не освоен…
— Сколько времени, на ваш взгляд, может понадобиться, чтобы создать на месте, освобожденном бежавшими за границу «людьми искусства», новую культуру, носители которой по меньшей мере не станут презирать свою страну, а по большей — будут выразителями интересов своего народа? И стоит ли сохранять в новой реальности либеральные литературные премии вроде «Большой книги»?
— Если вы думаете, что переход страны в эпоху вооруженного противостояния с консолидированным Западом ознаменовался массовым призывом патриотов в культуру, то сильно ошибаетесь. Произошло массовое «переобувание» гормональных либералов в бюджетных патриотов, именно поэтому мы не наблюдаем никаких особенных прорывов на культурном фронте. У нашей власти есть одно опасное заблуждение: там считают, если поставить перед вчерашним либеральным творцом правильную задачу и дать хороший бюджет, он выдаст патриотическую продукцию. Так не бывает. Если директор военного завода — либерал, но правильно выполняет техзадание, его взгляды на качество снарядов не влияют. В творчестве все иначе, тут главное — искреннее мировоззрение. И в этом смысле у нас засада. Например, директор театра имени Вахтангова Кирилл Крок, подписавший протест против СВО, в недавнем прошлом верный оруженосец лютого русофоба Римаса Туминаса (советского и литовского театрального режиссера — прим. ред.), не только остался в кресле, он еще входит в экспертную группу, распределяющую президентские гранты в сфере культуры. На днях он стал заместителем президента премии «Золотая маска», о необходимости переформатирования которой говорено-переговорено. Подозреваю, что-то подобное случится, когда затеют реформирование «Большой книги». Скажу больше: эта «переобувшаяся» публика заняла круговую оборону, чтобы не допустить к принятию решений требовательных патриотов. Я это чувствую по тем препонам, которые устраивают где только можно нашей национальной ассоциации драматургов.
— Спецоперация сделала публичными фигурами и вывела на первый план множество необычных персонажей. Одним из них стал, как известно, Евгений Пригожин — он из числа самых «прозвучавших» людей минувшего года. Вокруг его ЧВК Вагнера тоже выросла целая субкультура, с одной стороны, напоминающая чем-то средневековых наемников-кондотьеров, а с другой — русские «бунташные» движения Разина, Пугачева, Махно и прочих. Что это — примета нового Смутного времени? Или привет из 90-х, откуда был родом сам Пригожин?
— Чтобы квалифицированно рассуждать о летних событиях, связанных с ЧВК Вагнера, я не располагаю достаточными сведениями, а то, что было опубликовано в наших СМИ, явно несет на себе след ограничений, неизбежных в информационном пространстве военного времени. Однако напомню, что сразу после событий августа 1991 года я опубликовал в журнале «Столица» статью под названием «Военный пуф». Кстати, и тогда тоже были крупные политические фигуры, причастные к «путчу» и погибшие при загадочных обстоятельствах, — маршал Ахромеев, министр Пуго… Думаю, всю правду о «деле Пригожина» мы узнаем нескоро…
— Хорошо, тогда скажите, что для вас лично идущая на Украине специальная военная операция? Это локальный конфликт, гражданская война на бывшей территории СССР или мировая война?
— У Льва Гумилева есть статья «Зигзаг истории». Так вот, по моему глубокому убеждению, о чем я писал и до событий, вхождение в состав сначала УССР, а потом и Незалежной исконно русских земель явилось именно таким «зигзагом», который рано или поздно пришлось бы «выпрямлять». Если бы СССР не распадался в условиях преступной, на грани государственной измены борьбы за власть между Горбачевым и Ельциным, проблему решить можно было бы еще в 1990-е. Кто мешал организовать длительную процедуру получения республиками самостоятельности (а не «независимости»!) по аналогии с брекситом, объявив, что выходят из Союза субъекты в тех границах, в которых вошли в 1922-м, а судьба «благоприобретенных территорий» определяется плебисцитом? В таком случае не было бы сегодня многих проблем, включая Донбасс, Абхазию и Приднестровье. Более того, иные республики предпочли бы остаться в обновленном Союзе, чтобы не потерять целые области и автономии. Кстати, все эту латентную до поры межнациональную конфликтологию я невольно описал в своей новой повести «Узник пятого волнореза» (из цикла «Совдетство»). Мой герой 15-летний Юра Полуяков приезжает с родственниками в курортный городок Новый Афон и попадает помимо прочего в гущу назревающих межнациональных противоречий. Наверное, кровавой войны можно было бы избежать, но, когда Господь хочет наказать народ, Он заставляет его выбирать между Горбачевым и Ельциным, между Гамсахурдией и Шеварднадзе, между Порошенко и Зеленским, между Трампом и Байденом…
— Кстати, в повести «Демгородок» в 1993 году вы предсказали конфликт между Россией и Украиной. Насколько то, что происходит сейчас, совпало с прежними вашими предчувствиями?
— Более того, я даже предсказал там частичную мобилизацию. Но, по моей версии, два братских народа благодаря смешанным бракам двух лидеров в конце концов помирились. Историческая реальность оказалась гораздо суровее, так как вмешалась третья сила, а ей на судьбу наших народов, точнее, двух ветвей одного народа, наплевать. Русская цивилизация в принципе мешает Западу, как Карфаген мешал Риму. Но самое удивительное, что безбашенный хуторской украинский национализм, замешанный на ксенофобии и антисемитизме, оседлали политики, имеющие к этническому украинству такое же отношение, как я к гуанчам.
— На ваш взгляд, существует ли украинская культура как отдельное явление, отличное от общероссийской и советской? Или это некий миф, которым мы обязаны, с одной стороны, украинским националистам и их кураторам, а с другой — стараниям большевиков, которые еще в 1920-е годы провозгласили курс на «украинизацию» братской республики?
— Да, малороссийская субкультура существовала в рамках большого Русского мира наряду с поморской, старообрядческой, казачьей и другими субкультурами. Николай Гоголь воспринимал ее именно так. Но, как показала новейшая история, решающим фактором превращения субэтноса в этнос, а диалекта в самостоятельный язык является большая геополитика. В возникновении отдельного украинского народа были заинтересованы и Австро-Венгрия, и Германия, и СССР, где в 1920-е правили бал антирусские силы, старавшиеся всяческие ослабить наш триединый народ с далекоидущими намерениями. Отсюда политика «коренизации», вылившаяся в Новороссии в насильственную украинизацию. Тех, кого мои взгляды по этому вопросу заинтересовали, отсылаю к моей книге «Желание быть русским», выдержавшей несколько изданий. В любом случае наш долг — спасти для Русского мира хотя бы те земли, где дерусификация не зашла слишком далеко.
— Владимир Путин в условиях СВО снова идет на президентские выборы, назначенные на март 2024 года. На ваш взгляд, это необходимо, чтобы уберечь Россию от военного поражения и сохранить преемственность курса?
— Давайте сознаемся, для нашей страны любой «транзит власти» — потрясение, связанное со значительной корректировкой курса, а то и «разворотом над Атлантикой». Вспомним, как император Павел поступил с политическим наследием своей великой матери, а латентный троцкист Никита Хрущев обрушил сталинский задел. А во время военной операции менять политическое руководство страны и главнокомандующего вообще безумие. Путин обречен на то, чтобы закончить победой навязанное нам противостояние. Это, кстати, не его личный выбор, а безальтернативное веление истории. Заметьте, как непросто расстается наш президент с соратниками своего либерального прошлого. Ну кто бы еще отпустил восвояси прохиндея Чубайса? Но судьба Отечества для Путина важнее. Я всецело поддерживаю выдвижение, но уже не в качестве доверенного лица, как трижды до этого, а как обычный избиратель. Кто-то тщательно выдавливает нас, «путинцев со стажем», из президентской команды. Вопрос: зачем? На этот странный процесс обратил мое внимание незадолго перед смертью Станислав Говорухин, с которым мне посчастливилось работать над сценарием «Ворошиловского стрелка».
— В этом году в российские школы поступил единый учебник истории для 11-го класса, написанный экс-министром культуры Владимиром Мединским и ректором МГИМО Анатолием Торкуновым. Вам довелось с ним ознакомиться, как вы оцениваете его качество?
— Несмотря на многочисленные критические оценки, я считаю Владимира Мединского блестящим популяризатором отечественной истории, сам слушаю его телевизионные лекции, а Анатолия Торкунова — крупным ученым с огромным педагогическим опытом. Их учебник выгодно отличается от той шизофренической разноголосицы в школьном курсе истории, которую умело внедрили в программу наши внутренние «соросята» (кстати, это слово я придумал в 1998 году) под руководством своего заокеанского босса. А первая большая статья о необходимости кардинального изменения преподавания истории в школе появилась в редактируемой мной в ту пору «Литературке» в 2004-м. Мы, кстати, сейчас оказались примерно в той же ситуации, как в начале 1930-х, когда стала ясна губительность исторической концепции школы Покровского. Тогда не только вернули из ссылок русских историков, но и объявили всесоюзный конкурс на лучшие учебники истории с огромным премиальным фондом. Мало кто знает, что даже Михаил Булгаков принял участие в этом состязании, и рукопись его учебника наверняка можно найти в архивах. Мне кажется, к написанию нужно привлечь таких блестящих историков, как Евгений Спицын, Андрей Фурсов, Ольга Елисеева, Валерий Шамбаров, Алексей Карпов, Арсений Замостьянов…
— В начале своей самостоятельной жизни вам доводилось работать школьным учителем. Тогда авторитет школьного наставника был высок и непререкаем. Какие меры требуются, чтобы вернуть авторитет современному учителю? Просто запретить использовать смартфоны на уроках? Или «прибавить» учителю прав, а ученику добавить обязанностей?
— В 1970-е, когда я немного поработал в школе после педвуза, все было не так уж безоблачно. О тогдашних проблемах рассказывает моя повесть «Работа над ошибками», опубликованная в 1986 году в журнале «Юность» и наделавшая много шума. Чтобы понять, как изменилась школа всего за 10 лет, полезно сравнить мою повесть с романом Алексея Иванова «Географ глобус пропил», вышедшим в 1995-м и повторяющим некоторые мои сюжетные повороты. Дистанция огромного размера! Увы, нынешний учитель буквально погребен под отчетностью, дезориентирован, особенно в гуманитарной сфере, до сих пор контролируемой «соросятами». Заработная плата учителей в регионах низкая до нелепости, никак не соответствующая нагрузке и ответственности. Но главное: последние 30 лет наша страна развивалась так, что не твердые знания определяли благополучие молодого человека, вступающего в жизнь, а его готовность обирать своих сограждан, преступая закон. Во всяком случае такой вариант личного успеха ему предлагал воцарившийся у нас строй. Активно пропагандировался отъезд за границу, так что десятки тысяч релокантов тоже появились не от сырости. Пока ситуация принципиально не изменится, повысить авторитет учителя в обществе невозможно.
— СССР, как известно, был самой читающей страной в мире, что отчасти и обеспечивало советским писателям их высокий общественный статус. Как бы вы определили, какой процент «читателей» живет сегодня в России? Разные опросы дают до 60 процентов «читателей» от общего числа населения…
— Мы были не просто читающей страной, мы были серьезно читающим народом. А навык населения к серьезному чтению — это такое же достояние страны, как нефть, газ, уголь, руда… «Критику чистого разума» в книжных магазинах расхватывали в день поступления. Сегодня этот навык во многом утрачен, а число людей, не способных к функциональному чтению, напротив, растет. Художественная литература продолжает вызывать интерес, но опять-таки — развлекательная, в основном зарубежная, к тому же плохо переведенная. Язык отечественной прозы катастрофически обеднел, даже сочинения, попадающие в длинные и короткие списки премий, написаны из рук вон плохо, а то и просто безграмотно. Но молодой читатель, воспитанный на халтурных переводах и неряшливых блогах, даже не чувствует этого. Не способствуют профессиональному росту авторов и премиальные лохотроны вроде «Большой книги» или «Ясной Поляны». Увы, увы… И пока наша литература будет оставаться в цепких лапках Роспечати, я изменений к лучшему не предвижу.
— Слово «народ», которое так любили в советское время и с которого, по сути, началась когда-то великая русская литература, известная своей симпатией то к «мужику», то к «маленькому человеку», то к простому рабочему, нынче почти вышло из моды. Чаще слышишь его синонимы: народонаселение, электорат, общество, жители, «простые люди» и прочее. Есть, правда, определение Владислава Суркова «глубинный народ», но от него попахивает постмодернизмом. Может быть, если слово начало уходить из лексикона, значит, нет и самого явления? Кто же тогда населяет Русский мир, за который сегодня ведется такая ожесточенная борьба?
— Давайте о нашем многонациональном народе поговорим в следующий раз. В частности, обсудим, чем «суверенная демократия» отличается от «сувенирной демократии», а «глубинный народ» — от «голубиного народа», клюющего комбикорм с ладоней политических манипуляторов…
* выполняет функции иностранного агента
** выполняет функции иностранного агента, входит в перечень террористов и экстремистов Росфинмониторинга
