Восхождение Англии в мировые лидеры (с преодолением всех конкурентов и помех – от Голландии, Испании и Франции до Китая и Индии), длительное удержание лидерства и сохранение, несмотря на крах империи, глобальной роли (признаком чего служит пресловутый Brexit) – урок всемирно-исторического значения.
Эта страна (в отличие от России, США, Китая и Индии) никогда не располагала исключительными ресурсами. Уголь был значим, но не более. Еще в начале XVIII в. Англия не обладала ни колониальной мощью Испании, ни военной – Франции, ни экономической – Нидерландов; подорванная полувеком революций и войн, политически нестабильная и раздираемая религиозными конфликтами, она была бедна.
За счет чего же она менее чем за век обрела всесокрушающее могущество и стала не просто «владычицей морей», но и «мастерской мира» – пионером промышленной революции, локомотивом мирового технологического и социального развития?
Ключевой фактор стратегического британского превосходства – умение английской элиты использовать существующие (или создаваемые ею) сетевые структуры, будь то банкирские дома, морские пираты, масоны или купеческие компании. Их основы складываются ею в субъект стратегического действия – устойчивую внутриэлитную группу, объединенную долгосрочными интересами и воспроизводящую свое влияние.
Но путь к этому умению был тернист.
Первым шагом стало самоистребление феодальной элиты в Войне Алой и Белой розы (1455–1487 гг.). Дефицит элиты создал уникальный социальный механизм: дворянство, в отличие от континентального, было открытым сословием, пополнявшимся купцами и богатыми крестьянами. Торговцы, более всех выигравшие от войны, не в порядке исключения и за взятку, а законно и массово пополняли его ряды. Опираясь на это новое дворянство, абсолютизм опирался и на купцов, и на разбогатевших крестьян, расширив свою социальную базу до непредставимых тогда масштабов. Это дворянство вырастало из рынка, а не враждебно противостояло ему (как континентальное).
Развитие капитализма при отсутствии феодального сопротивления уничтожило крестьянство как класс (как почти полтысячелетия спустя оно было ликвидировано в ходе «дефарминга» Великой депрессии в США – в отличие от советской коллективизации), переведя деревню на капиталистические рельсы.
Длительное беспощадное подавление бедных и истребление нищих, поощрение и всемерная защита богатства сформировали английский национальный характер – законопослушный, упорный, гордящийся своей властью как таковой, уважающий права соотечественников и отрицающий всех остальных. Он стал фактором конкурентоспособности страны, хорошо иллюстрируя притчу об английском газоне, который надо подстригать каждый день 300 лет подряд.
Развитие капитализма, не сдерживаемое сопротивлением феодалов, создало фундаментальную общность интересов враждующих политических сил, позволяющую им избегать лобового столкновения ради общей цели – прибыли. В конце XVII в. это создало цивилизованное государство, не ослабляемое, но лишь усиливаемое внутриполитической борьбой.
Патриотическое единство управленческой и коммерческой элиты достигалось единым стратегическим интересом: общим использованием государства как инструмента во внешней конкуренции. Осознание этого единства само по себе способствовало систематическому компромиссу и урегулированию внутренних конфликтов универсальным политическим механизмом – общей внешней экспансией.
Партнерство борющихся группировок позволило создать уникальный финансовый механизм – частный центральный банк. Его парадокс и смысл заключались в том, что любое его обязательство (банкнота) с момента выпуска являлось в конечном счете долгом правительства перед ее держателем, – но выпускаться она могла без согласования с правительством.
Создание Банка Англии было головокружительным мошенничеством (капитал был оплачен в малой степени, что принесло учредителям мгновенную прибыль в 140%), оправданным качественным изменением характера государства: по косвенным признакам, в состав учредителей с весомой долей вошел король.
В результате его отказ от абсолютной политической власти (в результате Славной революции) сопровождался захватом им (при учреждении Банка Англии) части власти экономической: так пресловутая «система сдержек и противовесов» в политике получила гармоничное, хотя и тайное дополнение в экономике.
Знать, уступив торгово-финансовому капиталу часть политической власти, захватила в обмен часть власти экономической и вместо борьбы с капиталом слилась с ним в единый властно-хозяйственный механизм («политический комбайн», как академик Андрей Фурсов охарактеризовал союз князей и бояр Московского княжества).
Это позволило создать государственный долг как инструмент развития. Если в обычных монархиях кредитование государства ставило монарха перед мучительным выбором – вернуть долг или посадить кредитора, то в Англии государство в лице парламента кредитовал сам монарх – в лице Банка Англии. В результате долг обслуживался идеально – и аккумулировал все свободные капиталы эпохи (как до последнего времени – долг США), обеспечив подавляющую мощь государства и стремительное техническое перевооружение Англии в промышленной революции. Строить-то паровые машины мог любой, но средства на оборудование ими множества фабрик были только у Англии.
Создание частного центрального банка стало приватизацией государства нового типа – le stato Макиавелли (оформленного Вестфальским миром более чем через век после осознания его гениальным флорентийцем), отделенного от монарха в качестве уже общественного, а не частного института. В Англии эта приватизация прошла почти в момент создания этого государства – и стала фактором будущего могущества, так как приватизаторы воспринимали себя как неотъемлемую часть Англии, не имея и не приобретя за последующие века иной идентичности, кроме английской (несмотря на свой пестрый этнический и даже конфессиональный состав).
Не менее важной стала исключительная роль науки. В долгих и страшных социальных катаклизмах Средневековья все общественные институты дискредитировали себя безнадежно. Король, церкви, аристократия, суды, парламент, купцы совершали все немыслимые преступления – и их представители не годились на роль арбитра в столкновениях интересов внутри страны: им никто не верил.
А поскольку выполнение этой функции необходимо обществу, арбитром стали ученые как сословие, сочетающее интеллект с независимостью, вызванной оторванностью от повседневных дрязг.
Обращение власти к авторитету ученых стало фактором формирования общественной морали – как признание властью истины, не зависящей даже от нее. Это было и признанием самостоятельной ценности знаний, пусть и не находящих применения.
А авторитет ученых сделал власть восприимчивой и к применению научных достижений – в том числе в сфере социальной инженерии, которая позволила англичанам управлять колоссальными колониями в прошлом и позволяет им влиять на мир в настоящем.
