20 августа два года назад террористы взорвали машину русского философа Александра Дугина, в которой оказалась его дочь — Дарья. Она погибла.
Накануне этой трагической даты Александр Гельевич рассказал в эфире Радио «Комсомольская правда», как потеря дочери изменила его жизнь. И почему разрыв России с Западом уже необратим.
— Этим летом все начали говорить о переговорах России и Украины. Рано или поздно они начнутся. А дальше что? Оставшуюся Украину Запад будет дальше вооружать и на нас натравливать. Нам-то что делать?
— До нападения Украины на Курскую область Путин предлагал наши условия, сказав, что это сейчас, а через 15 минут может быть по-другому. То есть в следующий раз условия будут жестче — мы потребуем не только четыре области и, естественно, признание Крыма. Теперь, думаю, наша платформа, на которой мы готовы были обсуждать остановку боевых действий, уже изменилась.
Но Запад и Украина абсолютно не готовы всерьез это рассматривать. Даже близко сценария, который нас, устроит, никто не предложит. Поэтому мы ведем совершенно правильную политику: демонстрируем, что мы открыты к переговорам, но на наших условиях — смена нацистского руководства в Киеве и демилитаризация Украины, отказ от вступления в НАТО и признание четырех областей по их географическим границам. Это тот минимум, с чего мы готовы начать разговор.
— Очевидно, что нам нужно вынести уроки из спецоперации — перестроить армию, да она и сама на ходу перестраивается. А с экономикой что делать? С социальной сферой?
— Если мы остаемся убежденным либералами, глобалистами, то наша экономика должна быть частью мировой и от нее зависеть. Тогда все будет завязано на глобальный рынок: производим товары, которые котируются в мировом масштабе — мы богаты, если нет — мы бедные. Но тогда мы не суверенны.
А если мы суверенны, надо менять экономическое сознание. Есть другие критерии подсчета, другие правила, например, эмиссии национальной валюты, без того, чтобы она порождала инфляцию. Суверенизация экономического сознания — вот что нам предстоит, «декаплинг» — разрыв зависимости одной системы от другой. Мы должны разорвать пару — Запад и мы — во всех направлениях. Мы решились на декаплинг в военной сфере, в политической, в традиционных ценностях. В экономическом мышлении и социальной политике — пока еще нет. Значит, нам это предстоит.
Вопрос «сколько у нас ресурсов и денег для поддержки армии?», зависит от того, как мы считаем. Правильно посчитаем — у нас они будут.
Например, вводится «индекс государственной силы». Он создает совершенно новый глобальный рейтинг государств. Там обсчитывается то, что в западной, либеральной модели не учитывается — территория, ресурсы. Они ничего не стоят по метрикам Запада, но для нас они имеют колоссальные значение. За них-то мы и сражаемся. Платим кровью.
Или есть, например, модель «двухконтурного финансирования»: мы выделяем специальный эскроу-счет для стратегических проектов, и деньги оттуда почти не попадают в потребительский рынок. Угроза инфляции купируется. Сейчас же мы решаем угрозу инфляции — задиранием ставки рефинансирования. Но это либеральный метод. А есть и нелиберальный.
В этом направлении работают наши патриотические экономисты. И, думаю, фигура Андрея Рэмовича Белоусова тут очень важна.
— Мы же понимаем, что от санкций никто не откажется. Они с нами теперь на всю жизнь? Это же не просто разграничение, а целый водораздел с Западом. У нас остается только Восток и Юг?
— С этим Западом — навсегда. Но этот Запад, будучи отделенный от нас, отделен и от остального мира, он постепенно настраивает против себя и все другие цивилизации. Сам этот Запад либо провалится в бездну, которую себе роет, либо изменится. А если он изменится, то рухнут и санкции. Но это будет другой Запад. И отношения с ним будут принципиально другие.
Разрыв между Россией и Западом необратим. Запад больше не универсальный стандарт. У нас своя цивилизация. И это вообще не зависит от санкций. Мы начинаем осознавать себя абсолютно суверенным могущественным блоком. У нас сохраняются прекрасные отношения с незападными странами даже при таком давлении. И если мы выстоим, мы просто поменяем всю архитектуру мира.
Сейчас мы фактически опускаем Запад, лишаем его короны, права определять мировую политику. Запад больше не лидер, мы бросили ему вызов. Критическая точка еще не пройдена, но после нее не будет иметь значение как относится к нам Запад. Воюет — мы будем с ним воевать, дружит — будем дружить.
Конечно, на Западе спрашивают: разве так можно было? Ответ Си Цзиньпина: можно. Ответ Путина: можно. Надо готовиться жить на планете Россия. Лучше изучать себя и также тех друзей.
— А Китай нас не предаст? Он сейчас свои коптеры и нам продает, и Украине.
— Не надо менять поклонение Западу на поклонение Китаю или Индии, исламскому миру. Мы должны вернуться к самодостаточности, к мировоззренческой, экономической, технологической автаркии. Мы должны сами создавать все, что нам надо. И когда мы будем сильными, Китай сам будет с нами считаться. И другие тоже.
Смысл декаплинга — это построение многополярного мира без гегемона. Речь идет лишь о том, чтобы укротить демонические, люциферские аппетиты Запада, поместить его на законное место. Он будет еще одной провинцией мира, а не метрополией. Но это не значит создание двухполюсного мира! Нет. Надо признать право всех цивилизаций строить общества по собственным выкройкам. С кем-то у нас могут быть отличные отношения, с кем-то хуже.
— По-вашему, у Запада два пути — провалиться или измениться. А есть еще варианты?
— Очень реалистичный журнал Economist описывает свой сценарий гибели Запада: в этом августе начинается кризис, он сметает западную экономику. Через катастрофу мы приходим к многополярному миру. Для нас это шанс.
— Та же Германия уже загибается без нашего газа и нашего рынка…
— А что нам переживать за Германию? Пусть рухнут и съедят их озверелые мигранты. Пусть в Америке грянет гражданская война — может, этой осенью, после выборов, все и начнется. Потому что противоречия между сторонниками Харрис и Трампа — это противостояние двух миров. Ну, и слава богу. Эти люди объявили нам войну и ведут ее еще нашими же собственными руками. Украина — это наша такая «проклятая часть», выжившие из ума русские. А они натравливают этого бесноватого родственника на свою семью. Не наша забота — такой Запад спасать. Пусть сначала изменится, тогда мы пересмотрим свое отношение.
— В Ветхом Завете говорится: «Если есть в этом городе 50 праведников, неужели Ты не пощадишь его ради этих 50-ти?» И в Европе есть здравомыслящие люди — Орбан, Фицо…
— Если Западу предстоит рухнуть в бездну, мы протянем руку тем, кто хочет выбраться. Но мы не можем брать за них ответственность — мы не бог, мы лишь русские. Мы должны взять ответственность за себя, за Украину, за постсоветское пространство, за строительство многополярного мира. И, конечно, послать сигнал поддержки всем противникам той сатанинской элиты, которая захватила власть на Западе. Думаю, что руку спасения мы им протянем. Но не так, чтобы вместе с этой рукой они нас утащили в ад. Современный Запад будет уничтожен. Но, если найдутся здоровые силы, которые его изменят изнутри, прекрасно, мы им поможем.
Мы должны будем наладить какие-то дружественные отношения, но уже с другим Западом, который будет наказывать за оскорбление священных символов при открытии олимпиад.
— Есть разница для нас — Трамп или Харрис? Путин сказал, что демократы лучше — мы знаем, что от них ждать. Или уже неважно?
— Наш президент говорил это явно с иронией. Вы видели его глаза? Там блестела едва заметная улыбка. Представьте, что он поддержит Трампа? После этого Трампа окончательно похоронят.
Я думаю, Путину более симпатичен Трамп. С ним можно договориться — он реалист и сторонник сильной Америки. Он выбрал своим вице-президентом Вэнса — противника либерализма (уже совсем хорошо). Если придет Трамп, у нас будет окно возможностей.
Если Путин жестко продолжит свою модель, например, «Украина или гибель человечества?», Трамп, как хороший переговорщик, подумает: зачем мне Украина, если на кону гибель человечества? За что? За Зеленского? А представляете, как будут вести себя потом прибалты, поляки? Когда мы выиграем на Украине, с нами все человечество будет по-другому разговаривать. И мы сможем спросить даже наших китайских друзей: «А вы случайно не продавали украинским террористам дроны?»
— А будет ли война в США?
— Ну, хотелось бы, конечно.
— Что нам делать с демографией? Аборты запрещать? Насильно людей переселять в деревню?
— Аборты запрещены во всех религиозных культурах. Если мы разрешаем аборты, мы подписываемся под тем, что не верим в бога.
Что касается жизни на земле. Мы до сих пор говорим: «домохозяйство», а не «квартирохозяйство». В городе заводить много детей невозможно ни в одной культуре. Это закономерность. Это неудобно, это ограниченная площадь, все работают, потому что надо жить не хуже соседа. Город убивает демографию. Многодетные, переезжающие в город, во втором-третьем поколении становятся бездетными. Мы не можем всерьез говорить о демографии, пока не начнем строительство одноэтажной России.
На земле детей может быть сколько угодно много. Там люди сами себя обеспечат хотя бы на уровне еды. А еду можно обменять на какие-то штиблеты, и будет жизнь как сметана.
На самом деле, современный капитализм не только обеспечивает наши потребности, но и создает их. Он заставляет нас желать больше и больше, даже того, что нам абсолютно не нужно. Так эта индустрия построена.
Надо резко повысить ценность русской семьи. Она была уничтожена за последние сто лет вначале большевистскими экспериментами, потом – либеральными. В принципе, в нормальных условиях сейчас нас уже полмиллиарда должно было быть.
Если мы встречаем большую исламскую семью в Москве, это вызывает раздражение у местных жителей. А должно быть: «Да, они молодцы, а где мои еще пять детей? Почему я выхожу замуж или женюсь в 30 лет, и не рожаю детей, а развожусь?». Это подход, разрушивший самосознание нашего народа. Семья – это огромное, важное дело. Надо менять психологию, и прежде всего — русских, они — ядро государства.
— У нас до сих пор боятся слова «русский».
— Вот SHAMAN поет, ему весь народ подпевает. Народ-то нормальный. А какой-то интеллигент ворчит: «Как же так? Это опасный национализм».
Конечно, бывают безобразные формы национализма, расизма, шовинизма. Но все они противоположны нашему культурному коду. Русский человек – антирасист. Мы рождаемся и воспитываемся противниками расизма. Для нас открытость сердца — это и значит быть русским. Мы, когда видим человека доброго, искреннего, мы говорим: «Так он же русский». Он говорит: «Простите, я — араб». «Да, но все равно ты русский». Мы смотрим не по коже, не по языку, — а по нравственному облику.
— 20 августа два года с момента убийства вашей дочери, Дарьи. Что вы сейчас чувствуете?
— С того момента я уже ничего не чувствую, кроме боли. Она не проходит. Никакого успокоения нет. Наверное, и не должно быть. Наши герои, наши воины, конечно, утешают — кого бы я ни встречал за эти два года, от простых людей до священников и руководителей государств все говорят: «Зато Даша святая». Она стала героем, русским героем. Она мечтала сделать для своей страны что-то по-настоящему важное, и она это сделала. Но это не облегчает боль. На самом деле, это уже не жизнь… И только тем, что я обязан продолжать то, что делала она, я живу. Раньше она мое дело продолжала, теперь я чувствую, что я ее дело продолжаю…
— Ваш образ жизни как-то изменился? Смысл жизни?
— Смысл — нет, на самом деле, и образ — нет. Я всю жизнь только работал, писал, преподавал. Формальных изменений не произошло, я не снизил своей активности. Но, конечно, я думаю о Даше каждую секунду, и не могу уже думать и не могу не думать. Представляете, когда ты не можешь ни забыть, ни помнить. Это, конечно, меняет.
Когда уходят близкие — это всегда больно, а когда дети… Даже в языке слова нет, чтобы это назвать. Вдовец – тот, кто потерял жену, вдова – потеряла мужа, сирота – потерял родителей. А тот, кто потерял детей… Даже названия такому горю нет.
