Время сейчас интересное. Последние лет двадцать-тридцать замыливалось понятие смерти. А близкая смерть делает жизнь очень осознанной, она заставляет тебя жить, а не проживать. Культура последнего времени — потребительская, гедонистическая. Она отрицает смерть как таковую, превращая в фарс. А кто-то вовсе относился отрицательно: нет смерти. Есть бесконечная тягота к омоложению; навязанная стыдоба старения. А ведь каждый возраст обладает своим обаянием, даже последние годы, когда происходит осмысление, это — глобалка, это интересно.
Вывели понятие смерти из бытового сознания обывателя. И обыватель стал неуправляемым, потому что он перестал чувствовать, что за тем вон кустом может быть саблезубый тигр, и не надо делать следующего шага, и он делает этот шаг.
О смертной казни меня спрашивают: да, я считаю, что возвращать смертную казнь нужно. Я не вижу смысла оставлять на этом свете педофила, который растлевал и убивал детей. Вот он жрёт кашу, а мы на него работаем. Справедливо, чтобы он не жрал эту кашу.
Террористы те же самые: они убивают случайно, и это может превратиться в маргинальную моду. Дураков, взрывающих в людных местах бомбы не очень пугает риск тюремного заключения. Потому что они думают: скоро придет наша власть, и мы выйдем. Если не будет этой иллюзии, множество людей подумает, прежде чем бахнуть бомбу.
Есть не люди — звери, потому в отношении них вопрос смертной казни — это вопрос возмездия.
Но у меня есть опасения, что тема смертной казни может проявить себя и в негативном ключе, если не сделать шагов, предваряющих ограничения. Чтобы не превратить это в инструмент тьмы. Мы можем сначала действительно врагов ловить, а потом — кого попало. Потому что, образно говоря, уже создали комитет, набрали людей на зарплату, враги кончились, давай соседей. Чтобы этого не произошло, нужны определенные гарантирующие инстанции, законодательные акты. Возвращать смертную казнь необходимо, но это делать нужно очень осторожно, чтобы не превратить в оружие дьявола.
Тема смерти очень остра в творческой среде. Режиссер фильма «Нога» Никита Тягунов после всех призов и славы стремительно ушел из жизни. Сердце не выдержало. Я был у него накануне кончины. Принес том Сенеки. А он мне дал сборник рассказов латиноамериканских авторов. У него была пустая квартира, чистая, но половина кухни была заставлена пустыми водочными бутылками. На шестом этаже этого же дома жила его мама, он к ней ходил обедать. Никита из творческой семьи — сын драматурга Геннадия Мамлина и редактора Зои Тягуновой. Жили они в районе Аэропорт.
На съемочной площадке он был всегда пьян — это было его естественное состояние. Надо сказать, что на тот момент времени очагом культурной жизни столицы был район Аэропорта. Там на улице Усиевича стояли киношные дома, и художественные какие-то. И там жили все. И дети всех. Среди них тусил Мамонов Петя, он там был легендой. И компания это была одна — Никита с Мамоновым тогда меня и познакомил.
Никита раньше был зависим от героина. У него просто сердце остановилось, он ничего не ел. Я прихожу, у него на груди сухой баклажан. Я говорю: «Никитушка, у тебя там еда залипла». А он интеллигентный очень человек был, шел, умывался и говорил мягко так: «Иван, всё будет хорошо».
Там была тусовка, имевшая художественное выражение. Детки что-то искали, к чему-то стремились. Нездоровая среда была, но творческая. Тогда героин только захватил умы молодежи. Я уже не попал под волну, а по этим ребятам она прошлась.
Я думаю, что Никита слез с героина и выпивал, этим замещая. При этом, являлся, безусловно, одним из ярчайших художников того времени. На ЦТ поставил около двадцати телеспектаклей, в том числе: «Июнь, Москва, Чертаново», «Ваша дочь Александра…».
За свой единственный фильм «Нога» Никита получил в Потсдаме Гран-при в двадцать пять тысяч марок, которые планировал пустить на следующий фильм — о Варавве, евангельском преступнике, которого освободил Понтий Пилат по требованию иудеев вместо распятого Христа. Роль Вараввы обещал отдать мне.
Не стало Никиты вскоре после пресс-конференции о новом фильме. Присутствующие понимали, что его питает энергия совсем последних сил.
Над сценарием начала работать кинодраматург, писательница Надежда Кожушаная. Сценарий «Ноги» тоже она написала.
С Надей Кожушаной тоже драматическая история произошла. Она была очень красивая женщина и одна из лучших в своем ремесле. Ну, может, Динара Асанова с ней наравне стояла. Надя была мега-сценарист. если приходилось садиться с ней за стол что-то обсуждать, говорила только она, была вспыльчивой, бросалась и быстро все писала. Я любил ее творчество, в драматургии у нее получалась не проза, а поэзия. То, к чему она пришла в 90х, до сих пор не пришли в наши годы. Она царапала небо, искала и внятно выражала.
Надежда ушла совсем молодой, в 44 года.
В фильме «Нога» мой персонаж кончает жизнь самоубийством. Я к этой теме до воцерковления относился очень осторожно. Потому в титрах указан под псевдонимом — Иван Чужой.
Съемочная база фильма «Нога» располагалась в Херсонесе Таврическом. Лето, Крым, класс! Я тогда не хотел быть артистом, меня позвал Ренат Давлетьяров. Пленил меня деньгами, югом и девчонками. Я подумал: почему бы не поехать? Я ни Никиты, ни Нади не знал. С Мамоновым там я познакомился.
Мамонов был жёстким сторонником Русского мира. Просто он не считал нужным это навязывать, считал, что это как вера — должно прийти естественным путем. Он был крайне деликатен с людьми. Он был обременен таким опытом, который отточил его, как клинок: это можно людям говорить, это — нет. К тому моменту, когда появились широкие возможности вещания в соцсетях, он уже растворился в мире — это я, считаю, уже аналог некой светской святости. Потому что и многие представители духовенства до сих пор ориентируются на какие-то его внутренние откровения. Они не носят экзальтированный характер, это нечто житейское и на первый взгляд может показаться обыденным. Но многие вещи нужно озвучивать много раз, чтобы они не забывались. Потому что многие очевидные вещи стали неочевидными. Вот, предположим, девочка должна выходить замуж девственницей. Это очевидная вещь, которая стала неочевидной. И много другого, дружба, например. Их надо озвучивать. И даже если ты так не живешь, к этому стремиться.
Я думаю, что Мамонов сейчас бы никуда не убежал, а давно сидел бы на Донбассе. Он бы мёртвый уже был, его бы убили триста раз. Потому что знаю Петю — он бы лез куда-нибудь с базукой в переднем окопе, слушая рок-н-ролл. Многие художники были экстремалами. Пушкина возьмите — убили же его.
Всех дел не переделать и не завершить. Смерти боится каждый, и у каждого о ней свое представление. Кто-то боится встречи с самим собой, другого страшит пустота, третьего — ад. Я к смерти отношусь со страхом, но не понимаю, хотел бы жить вечно или нет.
Ада я боюсь реального, как простых вещей, подтвержденных жизнью. Колумб верил в то, что где-то есть неизвестная земля, его веру разделили несколько человек, отправившихся с ним в плавание. В Священное Предание поверили тысячи — это абсолютный живой опыт. У каждого свое понимание веры: верите в космические силы — увидите их; убеждены, что есть сковородки на углях — получите сковородки. Мое чувство — иссушающая тоска, от которой не убежать, не спрятаться.
Тоску можно только отмолить. Нужно быть приличным человеком, чтобы за тебя молились. Близкие люди, в первую очередь. На них вся надежда.
