— Александр Гельевич, известно, что идеи единой Африки развивались в несколько этапов. Как их можно охарактеризовать?
— Этапов действительно было несколько. Первый (предварительный) был связан с Маркусом Гарви (одним из лидеров всемирного движения чернокожих начала ХХ века — прим. АИ) и государством Либерия. Оно было первым продуктом деятельности по освобождению африканцев. Стержневая идея в том, что возвращающиеся из Северной Америки афроамериканцы должны были построить собственное государство со своей африканской идеологией. Но это обернулось полным фиаско, потому что они просто скопировали опыт англосаксонских, протестантских завоевателей, устроили там работорговлю. Получился какой-то кошмар. Но, несмотря на трудное начало, возвращение в Африку бывших рабов, которых завезли на североамериканский континент, случилось. Это был первый этап становления панафриканской идеи.
Второй этап проходил по мере деколонизации: примерно с 30-х и вплоть до конца 70-х годов прошлого века, когда в разных частях Африки происходили антиколониальные восстания. Фрагменты бывших колоний приобретали статус новых независимых государств, но сохраняли основную идеологию колонизаторов. Это были как бы постколониальные симулякры национальных государств, которые копировали все: идеологию, политику, экономику. Они делали выбор между либерализмом, коммунизмом и национализмом — тремя политическими системами, классическими для западного модерна. Но в рамках второго этапа складывались и новые теории. Идеологами выступали Шейх Анта Диоп, Леопольд Сенгор, а также Муаммар Каддафи, который, будучи мусульманином арабского происхождения, выдвинул проект для объединения Африки в единое сверхгосударство. То есть возникали попытки сформулировать африканскую идентичность уже на новом уровне: начинала осознаваться недостаточность политического освобождения с сохранением моделей европейских колонизаторов.
Один из проектов для всей Африки был связан с Эфиопией: она бралась за образец как государство, которое сохранило древнейшую монархию и не было колонизировано. Был и проект, ориентированный на Египет. Но все это шло параллельно с обретением политической независимости по моделям колониальных держав, то есть деколонизации частичной, поверхностной.
Третий этап панафриканизма начался не так давно, с 1990-х, в ходе глобализации. Здесь уже речь пошла о глубокой деколонизации, то есть возникли идеи, что Африка не просто должна политически освободиться, имитируя западноевропейские модели, а построить совершенно уникальную африканскую цивилизацию. Здесь появляются такие фигуры, как Мбомбок Бассонг, Кеми Себа, Натали Ямб — новая волна таких «метафизических» панафриканистов. Особенно интересна идея Кеми Себа и его движения, которое выступает против Франсафрики как таковой и за новую модель африканского общества. Он утверждает, что Африка была первой цивилизацией; что черные люди были носителями первой изначальной традиции; что сейчас заканчиваются темные времена, когда правили белые, заканчивается Кали-юга, правление белых варваров, и возвращается время Африки, то есть великий Золотой век, возрождение африканских древних культов и религий.
Очень интересное направление. Здесь за образец берется модель организации таких общин, возникших в Бразилии, как киломбу. Беглые бразильские рабы построили на северо-востоке Бразилии государство, которое называлось Палмарис (с населением до 20 тысяч жителей — прим. АИ). Оно существовало около столетия, было на полном самоуправлении, африканцы жили согласно своим правилам и традициям. Киломбу Кеми Себа берет в качестве основной модели для реорганизации всего черного континента. Эта новая версия панафриканизма, или глубинной деколонизации, по сути дела соответствует модели многополярного мира и прекрасно вписывается в теорию государств-цивилизаций, которая сейчас становится, пожалуй, самой главной линией в теории международных отношений.
— Как разные геополитические школы относятся к панафриканизму? Какие существуют подходы и кто за ними стоит?
— Как я уже сказал, панафриканизм великолепно вписывается в теорию многополярного мира, поскольку она предполагает перенос фокуса внимания с национальных государств, которые строились на Вестфальской системе международных отношений, к государствам-цивилизациям. Эта теория сейчас самая свежая, авангардная и продвинутая.
Есть в международных отношениях реалисты, для которых Африка большого интереса не представляет. Они считают, что все сводится не к потенциальным возможностям цивилизации организовать свое стратегическое единство, а к конкретному состоянию дел. Они просто отмечают, фиксируют баланс сил в тех или иных региональных контекстах, противостояние тех или иных национальных государств, внутренние проблемы.
Панафриканизм имеет интерес для леволибералов как продолжение соросовской глобальной линии. Но по большому счету сейчас эта линия сворачивается.
В постпозитивистских теориях международных отношений тематика африканцев тоже не особенно развита (разве что критические теории). По сути дела, в качестве парадигмы сохраняются колониализм и расистский дискурс.
Евроцентристский подход просто проецируется на Африку и тем самым заведомо ставит континент во второстепенное положение, сохраняя неравенство.
Поэтому попытка панафриканистов построить свою модель международных отношений может быть основана на гораздо большем внимании к общинам, племенам, к языкам и культурам. Это могло бы стать альтернативой грубому и жесткому подходу как реалистов, так и либералов, что не противоречит теории многополярного мира: ее гибкость в сочетании с некоторыми деконструкционными моделями вполне может подходить панафриканскому движению как метод. Но и оно само должно обращать пристальное внимание на новейшие школы в международных отношениях. Потому что их геополитика — это только потенциал, зарезервированная ячейка в теории многополярного мира, которая требует быть как следует заполненной. То же самое касается и геополитики ислама, которая находится в зачаточном состоянии.
Если сейчас в Африке интеллектуалы подхватят это направление, то окажутся в первых рядах. Потому что сейчас ни одно из государств-цивилизаций не ушло слишком далеко в развитии теории многополярного мира. Мы в России придали этому форму в первом приближении. У [Роберта] Купера есть работа, которая осмысляет многополярность с западной стороны, пусть еще не в теоретических терминах. В общем-то, работ [на эту тему] не так много.
Если панафриканские интеллектуалы проснутся, они могут встать в авангарде этого процесса. Тем более что традиция обоснования собственной идентичности у них есть.
— В России многим непонятно, зачем помогать далеким развивающимся странам. Некоторые критикуют опыт Советского Союза по налаживанию отношений со странами третьего мира. Как вы считаете, зачем нам сейчас поддерживать панафриканизм и можно ли разделить причины на культурные и сугубо прагматические?
— Что касается культуры, мы сражаемся против идеологии однополярного мира, против глобалистской гегемонии, и чем больше суверенных полюсов сейчас возникнет в мире, тем будет легче нам нести эту ношу по демонтажу доминирования глобального либерального Запада. Сейчас у нас есть очень серьезный помощник в лице США, которые сами демонтируют эту глобалистскую систему. Но нам важно иметь в союзниках панафриканистское движение, которое занимается той же самой глубинной деколонизацией, которой, по сути, занимаемся и мы в России. Ведь Россия тоже проходит процессы утверждения себя как государства-цивилизации, отказа от цивилизационной зависимости от Запада и вторичности. Мы, конечно, находимся в лучшем положении, чем африканцы, но все равно это наша единая борьба. Это увидел еще Ален де Бенуа, который написал лет пятьдесят назад книгу «Европа, Третий мир — одна и та же битва».
На самом деле, создание многополярного мира — это цель всего человечества, направленная на освобождение от глобалистского ига, и наших единомышленников-панафриканистов мы должны поддержать. Это логично, потому что мы отстаиваем совершенно альтернативный взгляд на мировое устройство.
Что касается прагматизма, бизнес (и экономика вообще) — очень гибкая структура. Огромную финансовую выгоду можно извлечь из войны, а можно из мира. Можно из полезных ископаемых, а можно из поиска замены этим ископаемым. Можно из развития технологий, а можно из подавления определенных технологий, чтобы развивались другие направления. Можно извлекать финансовую помощь из интеграции, а можно из дезинтеграции. Можно из помощи и одалживания, например, финансовых средств через ссуды, займы или через безвозмездные вливания. А можно наоборот.
Люди, считающие, что экономика — это какая-то стабильная инстанция, которая определяет, что выгодно, что невыгодно, глубоко ошибаются. Они не понимают не только более глубоких мировых процессов — они не понимают сути самой экономики. Ее смысл в том, чтобы обтекать, как вода, любые препятствия. Она движется к оптимизации прибыли, к развитию исходя из любых условий. Вот как река. Если ее преградить, то она будет просто обтекать препятствие и, может быть, оросит поля, а может быть, наоборот, затопит болотами какие-то полезные территории. Экономика адаптируется ко всему. Если мы будем поддерживать дружбу с африканцами, то будем извлекать выгоду из этой поддержки. Не будем поддерживать — будем экономить средства для чего-то другого. Экономисты — как гастарбайтеры или технические рабочие, как официанты в ресторане, которым что закажут, то они и принесут. Есть хорошие официанты, есть плохие.
Экономика настолько несамостоятельна и не суверенна в определении чего бы то ни было в международных отношениях, что мне, честно говоря, лень о ней говорить. Все люди, которые по-настоящему достигли в экономике больших успехов, — чем они богаче, чем успешнее, тем меньше у них мифов относительно природы этого процесса. Поэтому, если идеологически нам выгоден панафриканизм, то мы найдем способы получать материальную выгоду.
— Вопрос по поводу однополярного мира: несмотря на то, что его демонтаж, очевидно, дело необходимое, остаются проблемы глобального характера, которые нужно решать сообща. Особенно это заметно в Африке: ООН с этими задачами не справляется. Что африканский мир может предложить для грядущего глобального регулирования?
— Да, конечно, это явно не за горами. ООН — это структура, созданная в других исторических условиях, она не отвечает современной ситуации. Это рудимент другого миропорядка, которого уже трижды нет. Нет ни двухполярного мира, ни однополярного мира, ни бесполярного условного мира, в контексте которого пировали глобалисты. Нет Вестфальской системы: по сути, это фантомная боль. А ООН все есть.
Африка, безусловно, должна принимать участие в строительстве миропорядка. Это огромный континент, очень живой, с особой культурой. И главная дилемма заключается в том, как пространство Африки рассмотреть.
Можно рассмотреть его как homeland, то есть как родину. Как территорию, где рождаются, живут, рожают детей, создают семьи, исполняют ритуалы люди этой культуры.
Если Африка — это такая огромная-огромная «планета», некий космос, то цель будущего африканского союза или африканской империи — сделать жизнь здесь привлекательной, содержательной, связанной с возрождением сакральной подоплеки африканского мира. Восстановить утерянную гордость и достоинство, которое колонизаторы выжигали каленым железом.
Афроцентризм скажется на всем мире. Во-первых, радикально изменится отношение к континенту. Африка заявит себя субъектом, а не объектом эксплуатации или «жалкой помойкой человечества», нуждающейся в бесконечной помощи. Я думаю, что сократится поток мигрантов из Африки, которые только дестабилизируют ситуацию в других регионах. Африканцы будут жить в своем мире, в своей вселенной, «на своей планете», ухаживать за ней, обустраивать ее. В процветании Африки заинтересованы и дружественные многополярные силы: они будут содействовать этому процветанию.
С другой стороны, Африка имеет огромный демографический, энергетический, ресурсный потенциал, и вообще она должна двигаться к роли субъекта в глобальном оркестре. Будущий многополярный порядок предполагает, что новая система отношений будет строиться как раз на признании такого суверенитета. Но для этого нужно, чтобы Африка по-настоящему внесла свой вклад. Необходимо сейчас не продолжать свои мелкие постколониальные склоки, а по-настоящему выдвинуть африканский проект и защитить его.
У Константина Малофеева, русского общественного деятеля, есть идея возрождения африканских монархий. Это очень правильная мысль. Если убрать расистскую колониальную оптику, почему бы африканцам не устраивать свою жизнь на основании собственных идей о том, что правильно и неправильно, хорошо и плохо, со своими традициями и верованиями?
У меня была идея, возможно, немного авангардная и недостаточно глубокая, что Африкой должны править люди-леопарды. Сообщества, которые знают Африку, ее тайные механизмы, тайные структуры гораздо лучше, чем поверхностные, жестокие иностранцы. Самый главный тезис — это Африка для африканцев. Пусть африканцы строят ее так, как они сами хотят, не озираясь на всех остальных, потому что всем остальным надо задуматься о себе. Многие думают о других, а самих себя привели в негодный вид. Что европейцы, что американцы, что отчасти и мы. Надо предоставить Африку африканцам, а мы будем помогать им, дружить с ними.
— Я правильно понимаю, что вы видите тут два принципиально разных подхода: первый — формирование единого политического субъекта с единой идентичностью, второй — это история с африканскими монархиями, которая потребует на территории каждой монархии отдельной идентичности? Разве вторая модель не должна будет пройти через ряд конфликтов, которые похоронят формирование панафриканской политии?
— Я не думаю, что между этими проектами есть такой антагонизм. Потому что можно говорить об империи как о высшем уровне панафриканской политии. Панафриканская полития — это хороший термин, и она действительно может быть высшим уровнем, но ведь к монархиям все не сводится, хотя существуют сакральные монархии вроде Ашанти: ее можно восстановить до сих пор. Есть короли и у других народов, но они никогда не претендовали на жесткую гегемонию. Может существовать империя, а внутри нее — самые разнообразные субъекты: монархии, республики, племенные федерации, межплеменные федерации. То есть должен существовать высший уровень африканской политии вроде совета или даже «императора Африки», но субъекты могут быть коллективными. Совершенно не обязательно им быть только монархиями, или только национальным государствами, или только республиками, или постколониальными уродскими образованиями, которые режут по-живому африканский мир. Есть множество народов Африки, которые вообще не захотят ни монархии, ни республики, они будут ходить и заниматься тем, чем занимались их предки безо всякой установленной кем-то извне социально-политической модели. Монархии, например, не были свойственны ни готтентотам, ни пигмеям. Монархии были у банту; у зулусов были даже целые империи. У других народов как раз центральной Африки, наоборот, чисто общинная организация: самостоятельные общины, почти независимые федерации. Африка настолько разнообразная.
У меня есть два тома в «Ноомахии», посвященные этому. Я сам был поражен разнообразием разных социальных моделей. Там, например, по изысканности культуры йоруба с их сакральными институтами почти как Древняя Греция. Рядом — цивилизация мангровых зарослей у племен, которые едва различают духов мертвых от богов или животных. Совершенно невероятное богатство и разнообразие в том числе политических систем. Иногда от суперизысканных и детализированных до самых простых или вообще отсутствующих. Все это должно, на мой взгляд, органично вписываться в этот контекст невероятной будущей африканской империи.
Мне самому хотелось бы посмотреть на нее, потому что это мог бы быть совершенно невероятный исторический эксперимент полного возрождения духовного богатства такого разнообразного мира, который колониальный подход просто выкинул. Этот мир был фактически приравнен к каким-то примитивным дикарским формам жизни и на этом основании обращен в рабство, поставлен в абсолютную зависимость от колонизаторов. Хотелось бы, наоборот, чтобы когнитивное марево закончилось и африканская цивилизация заявила о своем невероятном величии и разнообразии. О полном преодолении, в том числе и эпистемологических рамок, которые наводит на них колониальное сознание.
— С одной стороны, процесс возврата к традиционным формам действительно может вести к образованию панафриканской политии. Но на примере того же Евросоюза мы видим, что европейскую политическую общность получилось создать, только когда Европа практически избавилась от монархий, за исключением, например, Великобритании. Есть ли в африканском смыслообразовании (если оно вообще присутствует на континенте как нечто единое) что-то принципиально отличающееся от европейской культуры, в которой путь к объединению шел через демонтаж монархических систем, империй?
— Если брать европейскую цивилизацию как цивилизацию декартовых прямолинейных координат, то применить это к Африке совершенно невозможно. Структура африканского Логоса сама по себе полицентрична и многообразна. Там соотношение аполлонического и кибелического начал распределено очень причудливым образом. Когда начинаешь следить за этим более внимательно, то понимаешь, что не срабатывают никакие обобщающие модели, которые применимы, например, для классификации определенных эпох западноевропейской цивилизации — премодерна, модерна, постмодерна. К Западу они в целом подходят. С нюансами, сложными фазовыми переходами, внахлест, но все-таки Западная Европа этому соответствует, и можно сказать, что современное европейское единство построено на рассеивании. Вначале — разрушение империй, монархий, потом переход к буржуазному национализму, а после — к гражданскому европейскому обществу, вслед за которым следует уничтожение, исчезновение. Вот такой будто шпенглеровский закат Европы. Она закатывалась от солнечного Средневековья к современному ублюдочному либерализму и полному вырождению, которое уже просто написано на лицах современных европейских политиков. Весь этот путь от героев к ублюдкам Европа проделала, и проделала достаточно линейно: вот смена Логосов, смена солнца, потом сумерки и вплоть до нынешней кибелической ночи [Анналены] Бербок или лупоглазой Греты Тунберг. От римских императоров до таких вот больных базедовой болезнью подростков — невменяемых, психически нездоровых. Вся линия Европы, действительно, на удивление проста.
Когда мы применяем аналогичные методы к Африке, мы не видим тут ничего подобного. В малом племени может остаться какой-то фрагмент, осколок невероятного прошлого, который некогда, видимо, охватывал очень значительные регионы. Или, наоборот, предсказуемая культура банту, которая не представляет какого-то особого изыска среди других нигеро-конголезских народов, разрастается на всю Центральную, Южную Африку. Тем не менее в своей культурной однородности они порождают внутри себя много дополнительных полюсов, дополнительных структур. О Логосах Африки стоит говорить скорее во множественном числе. И баланс этих элементов невероятный. Вот солярные сахаро-нилотские племена, абсолютно отличающиеся от всего того, что есть в нигеро-конголезском мире и при этом тоже разнообразные. Поэтому некорректно применять тут что-то подобное линейному скольжению от величия в помойное ведро, которое представляет собой западную судьбу.
Мы видим, что сейчас в Америке консервативная революция, но неизвестно, как все это еще повернется. Но если брать Европу, то она осталась последним островком, иллюстрирующим последовательность фаз глобальной социально-цивилизационной деградации. Прямо схождение, как по ступенькам. Но такая схема к Африке нисколько не применима. Потому что многие народы живут параллельно в нескольких вселенных, в нескольких временах, в нескольких фазах и несут на себе разные Логосы. И это не порождает необходимость однозначных конфликтов. Конечно, там, где приходят, например, мусульмане, культурная ситуация становится попроще. Если мы копнем африканский ислам, то он будет очень разнообразный, сложный и многомерный, но там есть какой-то общий знаменатель.
Если учитывать этническое многообразие [Африканского континента], то здесь мы имеем дело со многими Логосами, и, для того чтобы изучать Африку, исследовать ее, нужно забыть обо всем европейском опыте просто как о каком-то кошмарном сне. Европу надо оставить дома. Если мы приезжаем в Африку, надо знакомиться с Африкой, а не просто с африканцами. Сами африканцы в значительной степени уже тоже чужды самим себе. Надо искать выход на хранителей подлинной африканской культуры, которые несут эти связи с настоящей Африкой, которая спит, но вот-вот проснется, и ее разнообразие невероятно.
— Вопрос по поводу этнического и религиозного многообразия: в чем вы видите главные вызовы для панафриканизма и какого решения они требуют? В ЦАР я общался с местными панафриканистами Поттом Мадендама-Эндзиа и Сократом Гуттенбергом Тарамбайе. Они, конечно, видят огромную проблему в конфликте между этническими, племенными, религиозными идентичностями и идентичностью политической. И на гражданском уровне, и на уровне осознания себя представителями Африканского континента.
— Я думаю, что им будет полезно знакомство с моей книгой «Этносоциология»: она есть на английском и на русском. Потому что проблема соотношения этнического, национального, государственного, политического, цивилизационного, социального требует очень серьезного рассмотрения. Даже если мы руководствуемся западными моделями, то в них существует путаница, которую необходимо упорядочить.
Когда я работал в МГУ, несколько лет мы с очень продвинутым коллективом интеллектуалов занимались именно этой проблемой. И достигли, на мой взгляд, важных методологических результатов. Я думаю, что самая главная идея этносоциологии — это принципиальная разнокалиберность, разномасштабность, отсутствие всяких гомологий между этническим и политическим.
Любое стремление придать этническому фактору политическое измерение переводит проблему в понятие нации. Когда мы рассматриваем этническое как национальное, мы меняем поле исследования и попадаем в неразрешимую проблему. Надо в этом разобраться для того, чтобы не путаться в терминах.
Этносоциология — это ключ. Когда будет проведен конкретный, очень тщательный, щепетильный анализ этих терминов в африканских языках, включая исторический контекст каждого из понятий, о которых мы говорим, когда будут созданы некие утонченные этносоциологические словари африканской жизни, тогда, я думаю, решение придет сами само собой. Потому что сейчас все оперируют так: «национализм», «либерализм», «этнический фактор», «конфликт». То есть все находятся в плену. Это и есть колонизация — колонизация сознания. Поэтому вопрос о деколонизации терминологии — это то, чем мы сейчас тоже занимаемся.
Россия в таком же положении, ничего страшного. Надо просто постепенно, шаг за шагом разгребать эти страшные завалы, которые существуют, и африканцы сами увидят выход в том, что просто по-другому назовут то или иное явление, особенно если подберут правильные термины. Подбор языка у конфуцианцев называется «исправлением имен»: правильно названная вещь перестает быть проблемой. Проблемой является неправильно названная вещь.
— На каких универсальных основаниях может быть выстроен общий культурный код для разных африканских народов?
— Я думаю, что должен быть выдвинут тезис о плюральной африканской идентичности с несколькими слоями. Историко-лингвистический подход здесь бы, пожалуй, лучше всего помог. Потому что если мы рассмотрим Африку с лингвистической точки зрения, составим этнолингвистическую карту и возьмем ее за основу цельной африканской идентичности, то сможем понять и преодолеть многие проблемы. С этого, мне кажется, надо начинать. Необходимо все время держать ее перед глазами, ни в коем случае не соскальзывать в европейские права человека, гуманизм: все эти термины для Африки не имеют никакого смысла. Они принесены колонизаторами для того, чтобы наипаче эксплуатировать местное население. Надо вернуться к корням. Язык имеет значение, этнос имеет значение, этнические корни имеют значение, культура имеет значение. Надо рассмотреть их под наносными колониальными слоями, докопаться до этнокультурных корней, которые существовали до того, как были привнесены более поверхностные идентичности. Это очень важно.
В Африке необходимо культивировать архаический пласт и постепенно выстраивать осознание сложного, плюрального африканского единства. Но главная идея в том, чтобы мыслить Африканским континентом, постоянно держать его перед глазами, понимать связь с почвой, с культурой, с метафизикой этого уникального места и, отталкиваясь от понятого единства, уже выстраивать более конкретные практические проекты — транспортные, экономические, военные, стратегические. Надо строить континентальную африканскую империю, отталкиваясь от ядра, где в основании, на мой взгляд, должны быть именно этнокультурные, лингвистические представления о панафриканской идентичности. Где не надо искать общего знаменателя в одном из народов, в одной из культур, в одной из идеологий. Общим знаменателем должно быть само пространство Африки. А все остальное чем более будет разнообразным, тем лучше. Это единое и многое — африканское.
Единое и многое, в котором есть очень тонкое, пронизывающее всё ощущение общей причастности и одновременно многообразия форм, у каждой цивилизации свое. Вот этого надо достичь. Это задача для новых поколений панафриканистов.
— Имеет ли смысл на практическом уровне, может, даже графически изобразить генеалогическое древо идентичностией, древо африканской культуры; объяснить людям, как они взаимосвязаны и где эти идентичности не находятся в пространстве конфликта? Как человек является одновременно представителем такого-то племени, профессии, народа и при этом человеком Африки?
— Да, можно так сказать. Причем, во-первых, надо срезать этот колониальный пласт Франсафрики, уничтожить его, чтобы вообще не было ни следа. Следы британских колонизаторов надо просто изгнать, не обращать на них внимания, не слушать ни одного. Если от европейцев приехал белый человек с наглым видом, который будет чему-то учить, то его надо отсылать назад, немедленно давать билет в обратный конец. Я думаю, что необходимо депортировать носителей колониального сознания. Африка — для африканцев. Если приехал друг, который любит Африку и согласен с этим, то другое дело. А если приехал учить чему-то, то уже хватит.
Надо освободиться от колониальных паттернов западного мира, потом нарисовать, как вы правильно сказали, последовательную, подробную карту этнолингвистической и этнокультурной Африки.
Обратите внимание, например, на Конго и Руанду. Это что такое? Это два колониальных образования. Какая разница, где живут тутси и хуту? Все границы, которые существуют между этими условными государствами и вообще всеми африканскими государствами — это продукт колониальных споров поработителей. Это спор между собой белых господ, которые на африканские народы не обращали вообще никакого внимания. Это все ужасные следы — как рубцы на теле, которое пытали.
Как только мы нарисуем эту схему, о которой вы говорите, мы увидим совершенно другую Африку — Африку народов и лингвистических групп. Есть фронтиры, есть точки пересечения, соприкосновения; все это совершенно не обязательно имеет политический характер. Надо полностью стереть эти границы, забыть о колониальном опыте, преодолеть его и выстроить архитектуру африканского единства заново. Но копнуть глубже, чем колониальная эпоха, включая эпоху исламских завоеваний, так как она тоже была колониальной.
