Мне три года. В мою комнату пришёл отец. Усадил на колени, взял лист бумаги и карандашом нарисовал грузовик. Мне нравилось сидеть на коленях отца, нравился лист бумаги, карандаш в белой отцовской руке, нравился грузовик. Но уже шла война, отец добровольцем уходил на фронт, где скоро погиб под Сталинградом и лёг навеки в сталинградской степи у хутора Бабуркин.
Отец решил нарисовать взрыв, уничтоживший грузовик. Я страшно расплакался. Оплакивал грузовик. И, быть может, бессознательно, данными от младенчества прозрениями, оплакивал отца. Его огорчил мой плач, и он превратил взрыв в цветущий куст. Украсил его летящие во все стороны прямые линии листьями и цветами. Я восхитился превращением взрыва в цветущий куст. Грузовик был цел. Отец держал меня на коленях, мы смеялись.
Когда мама получила треугольник похоронки, она надеялась, что это ошибка, отец жив. Она ждала его всю войну, ждала после войны, и думаю, ждала всю жизнь, до глубокой старости. Ей казалось, что эта смерть невозможна, отец затерялся, плутает среди народов, стран, времён. И откроется дверь, он будет стоять на пороге, молодой, прекрасный, обожаемый. А она, больная, из своей старушечьей кровати будет любоваться его появлением.
Вся моя жизнь, с малых лет вплоть до нынешних огромных, завершающих, связана с ожиданием отца, с его воскрешением. Он погиб под Сталинградом в ночь перед Рождеством, и Спаситель, рождаясь, должен был увлечь в своё рождение отца.
Мальчиком, ложась спать, уже в темноте, я молился детской неумелой молитвой обо всех окружавших меня любимых людях. Я знал, что они когда-нибудь умрут, боялся этого и молился, чтобы этого не случилось. Чтобы бабушка, мама, мои деды, мои тётки, дядья — все, кто окружал меня любовью, всегда оставались со мной. И когда они один за другим умирали, выпадали из нашего рода, как выпадают из дубравы подрубленные дубы, я молился, чтобы все они оказались в Царствии Небесном, чтобы никто из них не испытывал нужды, болезни, печали, и мы когда-нибудь повидались вновь. Молитва эта нет-нет да и прозвучит во мне в мои нынешние годы. И я представляю, что в чудесной земле, на солнечной просторной веранде накрыт большой стол, уставленный яствами, и вся моя родня плечом к плечу сидит за столом и смотрит на дверь — когда я возникну. У них есть для меня место, и я сяду вместе с ними в этом застолье, и нам будет чудесно.
Мой прадед, Тит, купец, богатый домовладелец, был зарублен топором в Тифлисе, где в ту пору Камо и молодой Джугашвили отбирали деньги у богачей на революцию. Я смотрел на карандашный портрет прадеда, на его белую широкую бороду, огромный упрямый лоб и хотел, чтобы он воскрес, чтобы тронул меня своими руками, а я мог пощупать полу его сюртука, и увидеть, как в его белой бороде шевелятся губы.
В молодости я работал лесником под Истрой, возле Нового Иерусалима. Мои леса подходили под самые монастырские стены, а опушки этих лесов, их просеки, поляны, ельники, сосняки — это места, где в сорок первом проходили страшные бои за Москву. По лесам оставались безвестные братские могилы, в березняках ещё чернели остовы штабных немецких машин, на обочине лесной дороги валялся отбитый от танка каток с латунной втулкой и надписью «Рейн-Вестфалия». В этих местах, на подступах к Москве, полёг костьми весь легендарный парад сорок первого года, прошагавший в маскировочных халатах с лыжами на плечах по Красной площади, слушая напутствие Сталина.
Я, лесник, был хранитель не только лесов, но страж этого священного парада. Мне казалось, что вдруг распахнутся снега, раскроются цветущие заросли, взлетят из кустов испуганные птицы, из земли встанет во всём своём величии тот парад. Я хранил эти леса, ожидая воскрешения парада, тех безвестных солдат, что с гранатой кидались на танки, ходили с трёхлинейкой в атаку, умирали от ран под этим зелёным кустом, увитым розовыми вьюнками.
Я дождался этого воскрешения позже, в Москве, 9 мая, когда улицами и площадями шёл «Бессмертный полк». Было тесно от бесконечных людских потоков, над головами качались портреты бравых полковников, увешанных орденами, спокойных и печальных солдат в пилотках со звёздами, лица молодых зачарованных женщин в военных беретах. Среди них и я нёс портрет моего отца. Кругом звучали «Эх, дороги, пыль да туман», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «Артиллеристы, Сталин дал приказ». И мне вдруг начинало казаться, что все на портретах вышли из рам, опустились на землю, идут вместе с нами, и случилось великое чудо: внуки обнялись с дедами, пропавшие без вести объявились, и все мы, живые и бессмертные, идём единым полком, единым народом. Чудо святого воскрешения.
Когда погибла моя Родина, Советский Союз, и с Кремлёвского дворца спускали красный флаг, а он бился, вырывался из рук палачей, и это напоминало убийство красного коня, тогда я пережил несусветный ужас, кромешный космический страх, будто кончалась земная жизнь, с Земли улетает воздух, и мне нечем дышать. Это было мгновение кошмара, когда вместе со страной умирала каждая моя клетка, все мои кровяные частицы. Этот ужас я помню по сей день.
И медленно, как поздняя заря из сумерек, — восхождение моей Родины, воскрешение России, одоление тьмы, одоление смерти, рождение нового Государства Российского. Я чувствую этот таинственный свет русского воскрешения, когда русская история в своей пасхальной тайне повторяет земной путь Иисуса Христа от рождения к смерти и воскрешению, к восхитительному взлёту в Фаворском свете. Верить в русскую историю — значит верить в чудесное воскрешение.
Давней зимой я пошёл на рождественскую службу в сельскую церковь. Был ужасный мороз, трещали заборы, хрустел под ногами снег. В церкви было жарко, многолюдно. Горели свечи, лампады, текли кадильные дымы. Я молился об отце, погибшем в ночь перед Рождеством. Мне казалось, он здесь, среди прихожан, среди деревенских женщин в коротких шубейках, среди долговязых мужчин с непокрытыми седыми головами. Тёмными негнущимися пальцами они осеняли себя. Я любил их всех. Любил батюшку в поношенной золотой епитрахили. Любил свечи, дымы. Любил маленькую девочку, которая бегала среди нас, взрослых. Всё начинало плавиться, плыть в слёзном тумане. И мне было чудесно. Я вернулся в мою ночную избу, положил в печь поленья. Они жарко горели, в остывшей избе становилось теплее. Я положил на стол лист бумаги и ручкой писал рассказ. Потрескивали дрова, бегали по стенам язычки огня. И вдруг среди ночи во время моих писаний под настольной лампой мелькнула бабочка. Села на лист бумаги, вспорхнула, а потом вернулась и села мне на руку. Это была наша чудесная красно-коричневая крапивница. Она проснулась в нагретой избе и стала летать. Мне казалось, что это отец откликнулся на мои молитвы, принял образ бабочки и прилетел поблагодарить своего сына.
Воскрешение, как наивное детское чувство, как непрерывное молитвенное взыскание, как поэтический образ моих романов, как мощная всеобъемлющая идея, сопутствует мне на протяжении всей моей жизни.
Любое, самое малое семечко знает своё будущее, видит в себе огромное дерево, покрытое цветами, увешанное восхитительными плодами. Любой народ, даже самый малый, знает, что появился на земле неспроста, что им достигается божественный замысел, об этом замысле поются в народе песни, складываются сказки, гласят пророчества. У каждого народа есть мечта, названная или безымянная, своё будущее и своя бесконечность. Если мечта исчезает — исчезает народ. Множество исчезнувших народов — это те, у кого пропала мечта.
У русского народа есть мечта, есть бесконечность, есть вероучение о бессмертии, есть исторический опыт, говорящий о постоянном воскрешении, одолении смерти, устремлённости в бесконечность.
Русские язычники, волхвы, скоморохи, слагатели волшебных сказок повествуют о «молодильных яблоках». Откуси — и ты помолодеешь, одолеешь старость. Расправятся твои морщины, и продолжай без устали свои земные труды. Если тебя посечёт меч, и ты, бездыханный, упадёшь с коня, тебя польют «мёртвой водой», и сомкнутся твои раны, разгладятся твои рубцы. Польют «живой водой», и ты снова вскочишь на коня, ты — боец, богатырь, витязь. Твоя милая, умерщвлённая злыми чарами, лежит в хрустальном гробе. Но ты, её возлюбленный, любящий жених, припадаешь к ней с поцелуем. Твой поцелуй оживляет её, и она чудесно встаёт из гроба. Наши языческие пращуры мечтали о чудесном воскрешении, о бессмертии, о «стране молодильных яблок».
Отцы нашей церкви, богооткровенные старцы, учили тому, как попасть в Царство Небесное, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». После земных трудов и мытарств, изведав несправедливости, вкусив самую большую в мире несправедливость — смерть, ты одолеваешь её, попадая в мир, где нет тьмы и смерти, в райских садах под негасимым светом растут божественные цветы, созревают несказанные плоды. Великие богословы учили, что Россия — страна бессмертия, страна воскрешения. Старец Филофей, что подвизался в Псковском Спасо-Елеазаровском монастыре, говорил о Москве — Третьем Риме. Два прежних Рима — те, что в Италии и Византии, — погибли, в них погасла лампада христианской веры. Но вера эта воскресла в Третьем Риме, в Москве, на Святой Руси. Святая Русь — страна, угодная Богу, даровавшему ей бессмертие.
Патриарх Никон, основатель Новоиерусалимского монастыря, того, на который я любовался с опушек моих лесов, перенёс из Палестины под Москву имена святых евангельских мест, связанных с земной жизнью Иисуса. Там есть Фавор, Голгофа, Крестный путь, гроб Господень, есть Иордан, река Истра, есть Гефсиманский сад, Геннисаретское озеро, есть Вифлеем, Капернаум. Патриарх Никон полагал, что Россия — это место Второго Пришествия. Иисус явится сюда, под Москву, в Третий Рим, и Никон готовил ему место для приземления, как готовят космодром для космического корабля. Православное сознание видело Россию Божьей землёй, домом Богородицы. Народ верил, что там, где кончается Россия, начинается Царствие Небесное, и русский народ живёт в стране райских сил, имя которым — бессмертие.
А какова была мечта советского народа, строившего бриллиантовый коммунизм? Уповала ли эта мечта на бессмертие? И был ли человек, живущий при коммунизме, бессмертным? Был ли коммунизм, одолевший царившую среди людей несправедливость, был ли он царством бессмертия? Чувствовал ли своё бессмертие человек, строивший коммунизм, или он жил для того, чтобы следующие поколения продолжали стремиться к коммунизму и передали этот завет следующим и следующим, а нынешний, живущий на земле человек, отжив своё время, превратился в горстку костяной муки и был развеян ветром истории? Сопряжён ли коммунизм с идеей бессмертия? Не являлась ли мечта советского человека ложной мечтой, в которой слова «бессмертный подвиг», «священная война» были не более чем прекрасной фигурой речи, заимствованной из прежних времён?
Кажутся несомненными утверждения: «Советский Союз — богоборческая страна», «коммунисты — святотатцы», «в коммунистическом учении нет места религиозным воззрениям». Чудовищные разорения церквей, погромы приходов, избиения духовенства. По всем городам улицы, ведущие к храмам, были переименованы в Коммунистические, Большевистские, Октябрьские, имени Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Коммунизм стал земной религией, вытесняющей религию небесную. Земные ценности отрицали ценности небесные. Но в разорённых и осквернённых церквях, под сбитыми крестами и провалившимися куполами, среди стен, испещрённых срамными надписями, у поруганных алтарей продолжалось служение. Стоящие по всем буграм, на площадях городов, на сельских улицах, эти поруганные церкви продолжали проповедовать. Их влияние на умы людей, именовавших себя строителями коммунизма, было несомненным и таинственным. Разорённые храмы проповедовали о любви, о мученической смерти, о прощении и милосердии, о разлитой в мире боли и красоте, которая и попранная оставалась красотой. Разрушенные церкви и монастыри, разорённые погосты воспитывали. Это была школа под открытым русским небом, в которой безмолвные голоса учили закону Божьему.
Чудесный русский поэт Николай Рубцов писал: «Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны, / Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей». Батюшки, расстрелянные чекистами в своих приходах, распятые на царских вратах, утопленные в ямах с нечистотами, священномученики, причисленные к лику святых, в самые страшные времена войны, когда советское государство готово было исчезнуть, вымаливали у Господа русскую победу, вися, прибитые гвоздями, на золочёных створках своих царских врат.
Божественное представление о мире, о Христовой жертве, о неизбежном воскрешении тайно присутствовало в сознании советского человека. И поруганные храмы продолжали служить советскому государству, вымаливали русскую победу. На «Севмаше», на великом Северодвинском заводе, строящем подводные лодки «Борей», на территории завода среди грохочущих дымных цехов стоит небольшая церковь — всё, что осталось от огромного монастыря, который был уничтожен строителями советского завода-гиганта. Храмы и кельи были разрушены, монахи расстреляны, и вознёсся грандиозный сталинский завод.
Сегодня ломтик, оставшийся от монастыря, этот храм, восстановлен, сияет золотом, иконами, фресками. Батюшка отправляет в плавание громадные русские «Наутилусы». Они уходят с завода под колокольные звоны. Экипажи могучим строем стоят на палубе, напоминая монастырскую братию. Подводные лодки уходят в мировой океан, как русские монастыри, своей подводной мощью и силой небесной спасают Государство Российское.
Я, молодой технократ, обожавший великие советские заводы, уральские комбинаты, плотины сибирских рек, атомные города казахстанских степей, побывавший на своих первых войнах, крестился в скромном смоленском селе Тёсове, заворожённый громадой Новоиерусалимского монастыря, его разорёнными стенами и куполами, из которых смотрело на меня ночное звёздное небо, будто всевидящее око Господне, что видело меня, знало обо мне всё, сулило мне бесконечное счастье. Клокотавшая вокруг меня советская жизнь имела божественное наполнение.
Победа сорок пятого года — явление грандиозное, непомерное, космическое, неисчерпаемое своими смыслами, своими последствиями для судеб России. Быть может, вся «красная эра», само создание коммунистического Советского Союза случилось для того, чтобы в сорок пятом году была одержана эта Победа. Жестокий централизм, превращение страны в грандиозную трудовую артель, великие стройки, создание технической цивилизации; новейшие социальные, военные, научные технологии рождали готовые к войне поколения, готовили встречу со смертью миллионов людей, их гибель за возвышенную мечту.
Множество подвигов, упований, молитв, надгробных рыданий, вспышек огненной веры, чудесных явлений. Всё это — грандиозное, неисчерпаемое богатство, имя которому Победа. К победе стремились чекисты и раскулаченные крестьяне, интеллигентные антисоветчики и племя молодых энтузиастов. Победу добывали зэки на золотоносных колымских рудниках и Шостакович, игравший в осаждённом Ленинграде свою великую симфонию. Победу добывали священномученики, с небес молившиеся за воюющее красное воинство.
В Нижнем Тагиле у великого «Уралвагонзавода», строящего танки, воздвигнут храм Дмитрия Донского. Там есть удивительная фреска. На ней армада стреляющих советских танков и влекущий их в бой на Рейхстаг Ангел гнева. Там советский солдат с красной звездой на шлеме влечёт за собой весь сонм русских святых. Он, красный воин, как архангел архистратиг, ведёт к Победе всю воинствующую Русскую церковь, повторяя знаменитую икону «Церковь воинствующая».
Победа сорок пятого года выходит за пределы обычного календаря. Она — не просто победа военная, идеологическая, политическая. Она — победа религиозная, победа рая над адом, победа ангелов над демонами. В самом центре советской безбожной коммунистической эры сияет религиозная Победа, которая не могла быть делом богоборцев, не могла родиться в богоборческом государстве. Великая Отечественная война — война религиозная, война священная. Святость этой войны и Победы — на каждом солдате, на командире взвода, командире роты, батальона, полка, армии, на командующих фронтами, на Верховном главнокомандующем Иосифе Сталине. Религиозность русской Победы делает героев этой войны, её мучеников, её подвижников — святомучениками.
Дивный пастырь отец Дмитрий Дудко, окормлявший газету «День», наш коллектив, похожий то на монастырскую братию, то на разбойную ватагу, то на странствующих музыкантов и скоморохов, отец Дмитрий считал, что все те мученики, что были внесены в сталинский синодик: Зоя Космодемьянская, 28 гвардейцев-панфиловцев, лётчики Талалихин и Гастелло, «Молодая гвардия», Лиза Чайкина, генерал Карбышев — все они из красного сталинского синодика будут перенесены в православный синодик, над их головами воссияют золотые нимбы.
В ходе войны совершалось множество чудес, было явлено множество знамений, подобных тем, что случались во всех прежних русских войнах. Живя в деревне Бужарово, что под Новым Иерусалимом, от моей хозяюшки Пелагеи Васильевны Кавериной я слышал сказание о чуде Пресвятой Богородицы под Москвой. Немец подошёл к Москве всей своей мощной армадой, и от Москвы его отделял только хрупкий окопчик с горсткой застывающих красноармейцев. Казалось, ничто не могло остановить натиск врага. Один безымянный солдатик отложил в сторону трёхлинейку и стал молиться Господу о чуде. Чудо случилось. Перед окопом в снегах встал огромный столб света и пошёл на врага. Он шёл в метелях, и враг, испугавшись этого поднебесного света, бросил свои танки, пушки и в ужасе бежал, оставив Москву. Это шла в снегах Богородица, а за ней с чуть слышными криками «Ура!» неслись солдаты с мосинскими винтовками наперевес.
В Сталинграде в страшных кромешных боях на защиту города были брошены все силы Советского государства, но этих сил не хватало. И когда 6-я армия Паулюса сжимала кольцо, и Сталинград готов был пасть, с неба на землю спустился Иисус. Состоялось Второе Пришествие. Но не в Новом Иерусалиме, где предсказывал его патриарх Никон, а здесь, у Волги, на Сталинградской земле. Спаситель подымал в атаку изнурённых красноармейцев и сам, с окровавленным бинтом на голове, подняв ТТ, мчался на врага. Он сидел за рычагами танков и вёл боевые машины на прорыв. Он сидел за штурвалами краснозвёздных самолётов и направлял их на воздушные тараны.
«Отягчённый трёхлинейкой, / Всю тебя, земля родная, / Бог в солдатской телогрейке / Исходил, благословляя».
Я верю, что моему отцу после атаки под хутором Бабуркин в ночь перед Рождеством, на снежном вьюжном поле, усеянном погибшими красноармейцами, Господь Бог закрывал глаза. И мой отец перед смертью видел склонённого над ним Бога. Река Волга, красная от крови, где Спаситель омывал свои кровавые раны, стала русским Иорданом.
Победа внесла в атеистический коммунизм божественное содержание. Господь из Небесного царства спустился в Царство земное и внёс в него райские сущности, внёс бессмертие.
Коммунизм замышлялся, как Царствие Небесное, низведённое с небес на землю. Коммунисты верили, что идеальное бытие, совершенное государство может быть построено здесь, на земле, по эту, а не по ту сторону смерти. Чтобы попасть в это царство совершенства, человеку не нужно умирать, он может войти в это царство прежде смерти. Эти суждения казались смехотворными. Но случилась Победа, и коммунистический идеал стал религиозным. Он, как и Царствие Небесное, таит в себе бессмертие. Люди становятся бессмертными до того, как пройдут через смерть. Им не нужно попирать «смертию смерть». Они знают, как достичь бессмертия при жизни. Коммунисты нащупывали в своём учении признаки христианства.
«Моральный кодекс строителя коммунизма» был написан уже после того, как коммунистическая идея умерла. Он являлся упрощённой копией евангельских заповедей, и он учит, каким должен стать человек, чтобы достичь рая земного. Подвергнутый осмеянию «социалистический реализм» учит, какой должна стать советская литература, это Евангелие, ведущее человека в рай земной. Возрождение сталинизма, появление во многих российских губерниях и национальных республиках памятников Сталину, появление сталинистов, которым от роду двадцать лет, — свидетельство того, что Сталин для нынешнего поколения не музейный экспонат, не историческая фигура, не экзотический красный цезарь. Он — мистический победитель, носитель глубоких, созвучных человеческому сознанию смыслов, утрата которых после сокрушения Советского Союза воспринимается как потеря и пустота. «Вопросы сталинизма», когда они будут написаны, откроют нам, как, в каких социальных, военных, промышленных технологиях времён СССР была сокрыта идея бессмертия.
Калуга — таинственная русская земля. Здесь одновременно появилась удивительная когорта русских мистиков и религиозных философов, именуемых «космистами». Чижевский, Николай Фёдоров, Циолковский. Все они жили в одно время и в одном месте. Все остро чувствовали земную жизнь как жизнь космическую. Чувствовали дыхание Космоса, дыхание неба, дыхание таинственных небесных сил, формирующих земную жизнь и, быть может, её сотворивших. Православное сознание этих русских людей объясняло воздействие Космоса на Землю как воздействие божественное, проявление Бога. Космос для Циолковского был не просто скоплением светил и планет. Циолковский был убеждён, что в Космосе существует пространство, где нет смерти, где возможно идеальное бытие, и люди, прилетая с Земли в это пространство на космических аппаратах, становятся бессмертными. Ракеты Циолковского с их первой и второй космическими скоростями были ковчегами, которыми земное человечество переносится в царство бессмертия.
Николай Фёдоров считал, что наступят времена, когда человек достигнет своего совершенства, избавится от тьмы, от пороков, от грехов и станет прозрачным для света, станет солнечным человеком. Он обратится к самым современным научным достижениям физики, биологии, медицины, электротехники и станет бессмертным. Фёдоров верил в воскрешение, наступающее до скончания века, продлевающее этот век в бесконечность. Усилием совершенного человека, оснащённого новейшими науками, возможно воскрешение из мёртвых. И тогда дети, став совершенными, воскресят своих грешных отцов. И зашевелятся могилы, из них восстанут кости, облачённые плотью, и воскрешённые отцы обнимутся с воскресившими их детьми.
Но воскреснут не одни только люди. Воскреснут все убитые на бойнях коровы, все застреленные олени и лоси, все уловленные рыбы, все погубленные, срубленные леса. Воздвигнутся все исчезнувшие горы. И это воскрешение наполнит Землю обилием жизней, которых крохотная Земля не в силах принять. И тогда на помощь придут ковчеги Циолковского, его космические ракеты, расселяющие воскрешённых людей, воскрешённых коней и коров, убитых оленей, изрубленные леса. И эта воскрешённая жизнь разнесётся ракетами по другим мирам и планетам.
Моё знакомство с учением Николая Фёдорова произошло не в библиотеках, не в залах и аудиториях, где звучат лекции «фёдоровцев». Я учился в 204-й школе, построенной на месте Всескорбященского монастыря с его обширным погостом. Мы сажали на школьном дворе сад, копали лунки под саженцы, натыкаясь на могилы и склепы, где истлевали старинные вицмундиры с медными, покрытыми патиной пуговицами. Из могилы выкатился череп, полный земли, и мы, пионеры, в своём неведении и кощунстве стали играть этим черепом в футбол. Моя стопа била в этот череп, в его глазницы, полные земли. Позднее я узнал, что Николай Фёдоров был похоронен на этом монастырском кладбище, там, где мы сажали сад. И я уверен, что череп, которым я играл в футбол, пинал своей дерзкой ногой, был черепом Николая Фёдорова. Так он сам преподал мне своё учение. И я представляю, как воскрешённый Николай Фёдоров предстаёт передо мной и не бранит, не корит, не срамит меня, а терпеливо растолковывает те места в своём учении, что остались для меня неясными.
Все идущие «Бессмертным полком» люди, несущие над своими головами портреты усопших отцов и дедов, — это «фёдоровцы», исповедники его учения.
В Калуге, в этой обители русских космистов, расположены Оптина пустынь и город Обнинск. Оптина пустынь с её старцами, скитами, паломниками — это место, где рождается солнечный, одолевающий тьму совершенный человек. В Обнинске сосредоточены все новейшие науки — физика, химия, биология, медицина. Оптина пустынь и Обнинск — два полюса, которые медленно и неуклонно сближаются, и их встреча подтвердит учение Фёдорова.
Мы живём среди теней прошлого, ищем тех, кто отбрасывает эти тени. Мы стремимся вывести их из мира теней и вернуть к солнцу. Предаваясь воспоминаниям, мы совершаем таинство воскрешения. Мы живём среди несостоявшихся воскрешений. Во сне нам является усопший драгоценный для нас человек. Он жив, не умер. Мы обнимаем, целуем его, чувствуем его тепло, слышим его голос, ликуем. Боже, какое счастье! Он не умер, он жив! И вдруг понимаем, что нет, он не воскрес, он мёртв, он только привиделся. И он исчезает из нашего сна. Мы ловим его, теряем и рыдаем во сне. Воскрешение не состоялось. Мы живём среди несостоявшихся воскрешений.
Дети из Сургута приезжают на Бородинское поле. Они ходят среди цветов, склоняются к колокольчикам, ромашкам, душистым горошкам. Каждый цветок — погибший на Бородинском поле пехотинец, гренадер, кавалергард, смертельно раненный Багратион, смертельно раненный князь Андрей Болконский.
Дети наклоняются к цветам, целуют их. Так в сказках волшебными поцелуями поднимали из хрустальных гробов умерших царевен. Из каждого цветка, оживлённого поцелуем ребёнка, встаёт воскресший русский воин. Дети уносят с поля цветы, и в каждом цветке — герои. Дети несут портреты героев. Это их «Бессмертный полк». Они увозят сорванные цветы в Сургут, делают из них чудный гербарий, помещают цветы под стекло, в дорогую золочёную раму. Эта икона, сотканная из бородинских цветов, — чудотворная икона русского воскрешения. И теперь под Сургутом на лесных опушках, на берегу Оби есть Бородинское поле. Дети совершили таинство переселения душ, перенесения пространств, воскрешения времён.
Я пришёл в сталинградскую жаркую степь, в то место, где когда-то был хутор Бабуркин и где в ночь перед Рождеством во время ночной атаки погиб мой отец. Степь жаркая, горючая. Ни травинки, ни цветка. Русло высохшей речки, остатки фундамента, рытвины, бывшие окопами. Я глядел в эту горючую степь, где когда-то поднимался батальон и шёл в свой смертельный бой отец. Я достал бутылку, наполнил гранёный стакан и выпил, чувствуя, как водка жарко хлынула в кровь. И всё вокруг затуманилось, поплыло, наполнилось стеклянными миражами. Я налил второй стакан, поставил на землю, накрыл его ломтём хлеба и, глядя в душную степь, стал взывать к отцу. Я стал ему читать стихи Пастернака, которые он любил и которые сохранились в предвоенной книжечке из домашней библиотеки.
«Был утренник. Сводило челюсти, / И шелест листьев был как бред. / Синее оперенья селезня, / Сверкал за Камою рассвет». «Страны не знали в Петербурге / И, злясь, как на сноху свекровь, / Жалели сына в глупой бурке / За чёртову его любовь». «На даче спят. В саду, до пят / Подветренном, кипят лохмотья. / Как флот в трёхъярусном полёте, / Деревьев паруса кипят». «Как в пулю сажают вторую пулю / Или бьют на пари по свечке, / Так этот раскат берегов и улиц / Петром разряжён без осечки». «Как бронзовой золой жаровень, / Жуками сыплет сонный сад. / Со мной, с моей свечою вровень / Миры расцветшие висят».
Отец слушал мои стихи, был благодарен мне, послал из раскалённой степи свой отцовский поцелуй. Я нашёл на земле чёрный корявый осколок. Быть может, этим осколком был убит мой отец. Я взял его с собой в Москву и положил перед портретом отца. И мне показалось, что отец узнал этот страшный осколок. Портрет затрепетал, задрожал. На лице отца была страшная мука. Я убрал от портрета этот жуткий осколок, отнёс мастеру. Мастер очистил его от ржавчины, срезал с осколка ядовитые зубцы, омыл волшебным раствором, тонкими инструментами ювелира нанёс на осколок чеканку — лик Богородицы. Чёрный корявый осколок, помнящий войну и убийства, превратился в серебряный слиток с ликом Богородицы, в дивную икону, которую я целовал, в которой воскрес мой отец.
«Февраль. Достать чернил и плакать! / Писать о феврале навзрыд, / Пока грохочущая слякоть / Весною чёрною горит».
По пути из Москвы в мой любимый Псков, у Ржева, при дороге высится чудесный памятник на месте жутких боёв подо Ржевом. Русский солдат-пехотинец опустил к земле ствол автомата, понурил голову и стоит не на земле, а парит в воздухе, поднятый ввысь стаей журавлей, тех, о которых чудесный поэт Расул Гамзатов написал стих — о душах умерших солдат, превратившихся в журавлей. Теперь один из этих журавлей вновь превратился в солдата. И случилось его воскрешение. Мы живём среди бесчисленных несостоявшихся воскрешений. Но одно из них непременно состоится.
Путин перенёс идею Победы из советского в постсоветское, путинское время. Он перенёс Победу как смысл, который наполнял новое государство — разрозненное, оскоплённое, возникающее из кровавого пекла.
Победа, как магнит, притягивала к себе осколки великого советского царства. Она наполняла смыслом бессмыслицу разорённых пространств и рассечённых времён. Перенеся Победу из «красных», советских, времён в новое Государство Российское, Путин совершил гигантское метафизическое деяние. Непомерным усилием он соединил расползавшиеся материки, преодолел чудовищную для каждого народа катастрофу. «Распалась связь времён», — говорил Гамлет, разумея под этим грандиозную трагедию. Путин сочетал времена, преодолел разрыв времён. Советская эра больше не выглядела как чёрная яма, отделяющая новую Россию от прежних исторических эпох.
Во время перестройки и в девяностые годы было истреблено всё советское. Государственная и партийная структуры, армия и госбезопасность, советские подвижники и герои, советская литература, сам тип советского человека, все коды, на которых зиждилось советское государство. И оно рассыпалось после того, как эти коды были уничтожены. Сохранилась только Победа. Её оскверняли, топтали, сжигали, поносили, но она, как религиозная святыня, сохранилась. Победа поносима не бывает.
Как раненый командир разгромленного полка обматывает свою простреленную грудь полковым знаменем, спасая его от плена, пробивается к своим, разворачивает это окровавленное знамя, и под ним собирается новый полк и вновь идёт в наступление, так Путин перенёс опалённое, простреленное, изрезанное красное знамя Победы в новую Россию. Как раненый телефонист на поле боя сжимает зубами разрубленный осколком телефонный кабель, поддерживая связь между полками, так Путин соединил обрывки исторического времени, связал их воедино. Это гигантский метафизический и религиозный подвиг, делающий новое русское время «путинским временем».
Победа, перенесённая из советского в нынешнее время, была уже не просто военной, политической или идейной победой. Она была религиозной, она была райской, она была воскресительной.
После страшного поражения в девяносто первом году, когда исчезло государство, исчез народ и возникла чёрная дыра истории, Россия воскресла из смерти, поднялась из гроба, как восстал из гроба Спаситель. Пасхальная Победа объясняет русское восхождение от великих потрясений к величию как пасхальное воскрешение. Сегодняшнее русское время с его слезами, кровью, мучениями, с его обвалами и потрясениями есть пасхальное русское время. Оно возводит Россию из гроба забвения в небеса, «где жизнь бесконечна».
Путин — человек с мистическим опытом. Его появление в русской истории таинственно, как сама русская история. Его появление в политике не объяснить стечением обстоятельств, сговором элит, выборными технологиями. Его сотворила русская история, искавшая себе олицетворение, искавшая того, в кого она могла бы вселиться, чьими человеческими руками она могла бы сотворить сверхчеловеческое деяние — воскрешение народа и его государства.
Появление Путина в политике было связано с русским воскрешением. Появление Путина на свет Божий было связано с воскрешением, ибо он родился от матери, которую посетило чудо воскрешения. Когда отец Путина вернулся с фронта в блокадный Ленинград и вошёл во двор своего дома, то увидел, как из подъездов выносят покойников, умерших от холода и голода. Среди этих тел он увидел свою жену, которую везли в морг. Он отнял жену у похоронной команды, вернул её в квартиру и отогрел, отмолил, исцелил — воскресил из мёртвых. В этом была таинственная воля небес, ленинградских свинцовых, низких, в которых летали «Юнкерсы», свистели снаряды фашистских пушек. Оно, это хмурое ленинградское небо, было извечным русским небом, небом русского воскрешения.
Путин любит встречать Пасху, Рождество не в пышных московских церквах, а в отдалённых монастырях и приходах, где ведёт тихие беседы со старцами. Говорят, когда Путин приехал в Псково-Печерский монастырь и беседовал в келье со старцем Иоанном Крестьянкиным, тот после встречи плакал. Это были промыслительные слёзы. Ибо он угадал в исповеди Путина присутствие неба. Все крупные, известные нам решения Путина, казавшиеся невероятными, увенчивались успехом, они были победными. Вторая чеченская война, сулившая погибель чеченскому народу и распад России, была остановлена Путиным, как останавливают на краю пропасти табун обезумевших лошадей. И решения, которые он принял, общаясь с Ахмат-Хаджи Кадыровым, были продиктованы не одним здравым смыслом, не одним стратегическим мышлением. Они были подсказаны свыше.
Возвращение Крыма, этот грандиозный акт, возвращавший России отторгнутые земли, суливший много угроз и напастей, которые впоследствии свалились на Россию, этот акт был подсказан силой небесной, подсказан Ангелом Херсонеса. Ибо Россия возвращала себе не просто Крым, но возвращала себе таинственное святое место, где некогда князь Владимир опустил свои стопы в купель, был крещён и понёс по всей России свет православия, который осветил все её самые тёмные уголки, все самые далёкие ледовые побережья. Возвращение Крыма было возвращением Херсонеса — этой священной купели. И построенный Крымский мост был не просто дорогой, по которой катились поезда, пассажиры, танки, товары. Он был световодом, питавшим Россию волшебной энергией Херсонеса, энергией русского бессмертия.
Все войны, которые вела Россия, с кем бы они ни шли — с псами-рыцарями, с ливонскими рейтарами, с польской конницей, с французскими гренадерами, с чёрными эсэсовцами Гитлера, — всё это были войны за Херсонес.
Потрясающая картина Дейнеки «Защита Севастополя». Из моря выходит грозный десант морской пехоты, моряк замахнулся связкой гранат, и фашисты падают, роняют оружие и бегут — не от выстрелов, не от взрывов, а от той мощной исторической энергии, которая сметает их с Крымской земли. «И тридцать витязей прекрасных / Чредой из вод выходят ясных, / И с ними дядька их морской».
Война в Донбассе, причин которой названо много, и число этих причин всё увеличивается, — это война за Херсонес, за русское бессмертие, за русское пасхальное воскрешение, за тот драгоценный, божественный идеал, во имя которого была создана Россия и к которому во все века стремится русский народ.
Народы покидают стойло глобализма и выходят на авансцену, каждый в своей неповторимой красоте самосознания, суверенности. Большие народы предлагают миру свой идеал, свой пример для подражания, стараются очаровать, пленить остальные народы своей великой вселенской мечтой. Китайцы предложили человечеству грандиозный проект «Один пояс — один путь». Они внесли в документы партийных съездов идею Китайской мечты. Заявили об идеале китайского человека, здорового и прекрасного телом, доброго, справедливого, творческого, неодолимого в своих благих побуждениях. И этот идеал предлагается миру для подражания.
Америка Трампа собирает свои гигантские силы, чтобы ошеломить мир технологическим прорывом. Готовит новые атомные, цифровые, космические технологии, создаёт сверхновый, сверхискусственный сверхинтеллект, который заявит миру о бессмертии. Идея бессмертия вынашивается в трансгуманистских лабораториях, в секретных научных центрах. Идея человека бессмертного должна очаровать мир, повести вслед за Америкой все остальные народы.
А что Россия? Какой идеал она предлагает миру? Какой идеал она предлагает себе самой? Этот идеал стараются сформулировать высоколобые учёные, смышлёные теоретики, озарённые философы, богооткровенные метафизики. Предлагается идеал Беловодья — русского народного рая, православный идеал Царствия Небесного. Неосталинисты вновь заговорили о «бриллиантовом коммунизме». Всё это — сокровища, которые извлекаются из сундуков прошлого. При всей их красоте на каждом из них лёгкая пудра патины. Они израсходованы в прежних периодах русской истории, вливают свои энергии в сегодняшний русский идеал, объясняя его как совокупность этих великих откровений прежних времён.
Идеалом сегодняшней России является победное воскрешение — то, которое каждый раз побеждает саму смерть, постигающую русское государство. То воскрешение, которое не даёт погибнуть ни одной душе, ни одному стиху, ни одному цветку, не даёт разлучиться любящим друг друга отцам и детям. Воскрешение из мёртвых — как радикальное воплощение живущей в каждом человеке мечты. Сегодняшняя Россия, возрождаясь из праха, совершает своё священное воскрешение, возвращается к божественному идеалу, ради которого была создана Господом Богом. И все совершаемые сегодня в России деяния, самые прозаические и земные, — деяния священные, литургия священного пасхального воскрешения. Война, которую Россия ведёт сегодня в Донбассе, — это война против адских сил, которые сорок лет назад вырвали Россию из истории, обрекли её на исчезновение, остановили русское время. Война в Донбассе — это война против ига, великий исход России из адской тьмы, священное, пасхальное возвращение в историю. Война, которую мы ведём в Донбассе, — священная. Воины, штурмующие опорный пункт, ведущие изнурительную контрбатарейную борьбу, прорывающие на штурмовиках неприятельскую ПВО, — все они, солдаты и генералы, овеяны святостью. Война в Донбассе — это война за русскую государственность, за Херсонес.
В страшных погублениях девяностых годов в России разорилось множество заводов, научных и культурных центров, разорилось народное сознание. И сегодня Россия в великих трудах восстанавливает поруганное и разорённое. Сегодня российские труды — труды священные, о которых говорится, что «в великих трудах добывается Царствие Небесное». В великих трудах Россия движется к своему светоносному победному идеалу. Это труды воскрешения. Всякий, кто роет сегодня траншеи в Донбассе, работает в ночную смену на танковых заводах, в монашеском клобуке денно и нощно молится у алтарей за русское благоденствие, все, кто на месте пепелищ сажает леса и сады, кто в растленную погибшую душу сажает росток яблони с молодильными плодами, — всё это трудники великого русского воскрешения.
Вся русская словесность — это великое таинство воскрешения. В юности я купил томик Бунина с его удивительной «Жизнью Арсеньева». Там был эпиграф, взятый из русских старинных текстов. Он поразил меня, запомнился на всю жизнь, объяснил мне моё будущее творчество, мою жадную погоню за исчезающими событиями, погоню за историей, страх не угнаться за ней, потерять, отпустить в мир теней. «Вещи и дела, аще не написанние бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написанние же яко одушевленние». Я гнался за историей по войнам на всех материках, посещал великие стройки, великие погребения, три великих русских горы — Мамаев курган, Малахов курган, Саур-Могилу. В моих романах и повестях я описывал окружающий меня мир, который исчезал, ускользал, и я стремился его удержать.
Бунин со своей колдовской изобразительностью, со своим мучительным и сладостным волхвованием изображает звук, запах, цвет, след тележного колеса на пыльной дороге, блеск бриллианта на женских перстах, ветер, упавший на воду пруда россыпью серебра. Бунин стремился удержать исчезающую жизнь, навеки закрепить улетающий миг. Воскрешал в своих дивных книгах умершее бытие. «Написание же яко одушевление».
Озеро Светлояр в Нижегородской губернии — волшебное место русских сказов, верований, ожиданий. Озеро круглое, как блюдо, сплошь до самой воды окружено лесами. Блюдо зелёное, голубое, в отражении лесов и небес. Сюда со своими домами, посадами, храмами, колокольнями опустился, скрылся от смерти и разорения град Китеж. Ждёт часа, когда минуют земные беды, и он всплывёт из вод в своей первозданной красе. Случится дивное воскрешение. Я стоял на берегу озера Светлояр весной, когда леса, ещё безлистные, уже полнились изумрудным туманом, и на тёмной земле цвели голубые подснежники. В лесу печально пела одинокая весенняя птица. Я смотрел на воды. Они трепетали, содрогались, становились розовыми, золотыми, перламутровыми. Казалось, в глубинах происходит движение. В молитвенном ожидании я ждал, когда из вод поднимутся золотые кресты, разноцветные главы, белоснежные церкви, рубленые избы посадов. По улицам покатят телеги, затопочут кони, зашумит многолюдье, загудят колокола. Случится дивное воскрешение. Но было тихо. Только пела в лесу одинокая весенняя птица. Чудо готово было явиться, но не случилось, отложило своё появление на год, когда явился Крым в своей лучезарной красоте и божественном сиянии Херсонеса. Град Китеж всплыл по моим молитвам. Я верю, что моими молитвами Крым из озера Светлояр был возвращён России.
Сегодня мир, ужасаясь, ждёт, когда взлетят с аэродромов стратегические бомбардировщики и скинут на мировые столицы атомные бомбы. Когда из-под земли, из океанских глубин прянут баллистические ракеты и упадут на города и страны термоядерными испепеляющими взрывами. Мир ждёт Третьей мировой, ждёт скончания века. Мой разум с юности был полон этих термоядерных вспышек. Ещё студентом авиационного института я слушал курсы по ракетостроению. Нам объясняли, как бомбардировщик, подлетая к цели, сбросит свои ядерные бомбы, и, чтобы не попасть под ядерный взрыв, он должен взмыть свечой, совершить в небе «мёртвую петлю» и уйти обратно, оставляя за собой дымящуюся воронку там, где когда-то был Вашингтон.
В юности в геологической партии я работал радиометристом, и стрелка моего радиометра начинала отклоняться, когда у меня под ногами открывались оранжевые выступы урановой руды. Мне, единственному из советских писателей, государство открыло и показало свою «атомную триаду». В Орше, на аэродроме, где базировался полк стратегических бомбардировщиков ТУ-16, я видел, как загружают в бомбовоз ядерные бомбы, раздают командирам скреплённые сургучными печатями конверты. Там значились цели для бомбометания. Полк взмывал, и мы летели в сторону Польши, Германии, чтобы долететь до западногерманского города Целле и разбомбить его ядерными зарядами.
Я спускался в подземную шахту, где стояла стратегическая ракета. Я чувствовал запах этой ракеты. Она пахла металлами, пластмассами, сладковатыми испарениями, была живой и дышащей. Я трогал эту ракету, прикладывал к ней ухо, думал, что полость, где я нахожусь, в Судный час наполнится огненной плазмой, и я, превращённый в пар, полечу вслед за ракетой к цели. От её попаданий оплавится стальная Эйфелева башня, превратится в пыль Вестминстерское аббатство, статуя Свободы бесформенными глыбами упадёт на берег Гудзона.
На базе атомных подводных лодок в Гремихе, в этом «городе летающих собак», как его окрестили моряки из-за ужасного ветра, поднимавшего в воздух дворовых собак, я ходил на подводной лодке в плавание, в те места, где много лет спустя трагически погиб «Курск».
В Чернобыле, в белом облачении, с респиратором, я бежал зигзагами по чернобыльской земле, шарахаясь в сторону от лежащих частичек урана, подбираясь к четвёртому, взорванному, блоку. Вместе с шахтёрами уходил в глубь земли, к подножию взорванной раскалённой громады, и стоял в штольне, касаясь руками бетонной плиты, над которой кипел и дымился ядовитый уран.
На вертолёте я нависал над этим четвёртым блоком, который, как страшное гнилое дупло, дышал на наш вертолёт смертоносными газами. Вместе с войсками химзащиты я обезвреживал территорию третьего соседнего блока, куда упали осколки радиоактивного графита и частички урана. Видел, как из бахил у солдат, выбегавших из отравленного зала, вытекает вода. Солдатский страх исходил потом.
В Семипалатинске на ядерном полигоне я видел, как взрывается гора, отрывается от земли, повисает на мгновение в воздухе, а потом оседает, и ударная волна катится по миру, огибая планету. И мне кажется, что мне по ногам ударили жутким двутавром, и я чудом устоял на месте.
Я думаю, почему до сих пор не произошла мировая ядерная катастрофа? Почему не взорвались все бесчисленные ядерные головки, которые могут уничтожить всё живое на земле, всех людей, птиц, травинки, всех бактерий в лужах, все летящие по воздуху семена одуванчика? Почему не случилась мировая смерть? Эта смерть удерживается нежностью матери к своему младенцу, этим божественным обожанием. Удерживается тем восхищением, с которым сургутская девочка смотрит на Бородинском поле на цветок колокольчика. Удерживается той жертвенной сестрой милосердия, что в госпитале под Донецком отдаёт свою кровь раненым ополченцам. Смерть удерживается самой жизнью, в которой заложено одоление смерти, стремление к бессмертию, чудо вечного воскрешения. Победа над смертью есть высшее предназначение жизни — жизни травы, небесной птицы, морской рыбы и человека.
Когда мы ищем это глубинное, таинственное предназначение, ради которого был создан русский народ, нам открываются смыслы его сотворения, его существования в истории. Русская Победа, которую мы празднуем ежегодно, — это Победа над смертью. Над смертью любимого человека, любимой Родины, любимого мироздания.
Русский народ воскресительный, его история победная, пасхальная. Он каждый раз воскресает после чудовищной исторической смерти. Его великие труды, подвиги и откровения — это борьба со смертью и её одоление. Смысл русской истории — в бессмертии, которое мы добываем для себя, и этим добытым бессмертием делимся со всем остальным человечеством. Сотворение мира, в котором нет смерти, нет насилия, тьмы, нет адских ядов, — сотворение этого мира есть смысл всей русской истории, есть глубинное содержание Русской Мечты, от языческих древних времён с «молодильными яблоками», с «мёртвой» и «живой» водой, с православным чаянием Царствия Небесного, с большевистским устремлением в «земной рай», «бриллиантовый коммунизм».
В России все живущие в ней народы — православные, мусульмане, иудеи, буддисты, шаманы — все заговаривают смерть, не пускают её, побеждают её. У всех народов своя культура, свой язык, свой участок звёздного неба над головой. Но все народы едины в стремлении побороть и преодолеть смерть, воскресить умершее, не пустить драгоценную родину в погибель, одержать победу над смертью. Сокровенная триада, объясняющая исторический путь многонациональной России, звучит: «Один народ. Одна судьба. Одна Победа». «Народ народов». «Судьба судеб». «Победа побед».
В юности, в предчувствии творчества, в постоянном ожидании чуда, среди разнотравья лугов, сверкающих ручьёв, ароматной цветочной пыльцы, мне явился ангел. Так я называю теперь тот дивный возникший передо мной столб света до самых небес. Этот свет оторвал меня от земли и поднял в небеса. Земля чуть виднелась внизу, а вокруг меня в новом открывшемся мире сверкала иная жизнь, жили иные стихии, явились иные, едва различимые для моих ослеплённых глаз сущности. То, к чему я прикоснулся, было прекрасно, любимо. Я испытал небывалое счастье, несказанную любовь. Это была красота, она звала меня, любила, обожала. Она была родной, изначальной. Из неё я явился в жизнь и вернусь в неё, сольюсь с ней. Ангел показал мне эти миры и опустил обратно на землю в цветы и сверкание ручьёв.
Тогда я не разглядел эту неописуемую красоту, я только узнал, что она есть. И всю мою последующую долгую жизнь, во время всех моих скитаний, войн, любовей, потерь, в моих писаниях и откровениях я разгадывал то диво, которое мне показали. Это была Россия небесная, предвечная, божественная, изначальная, питающая своим Фаворским светом Россию земную.
Теперь, спустя многие десятилетия, я чувствую прикосновение тех ангельских рук, ищу повторения той любви, того несказанного счастья.
Я разгадываю сущности, которых коснулась моя душа. Мне открылась «Симфония пяти русских империй», когда одна сменяет другую по таинственной синусоиде. Россия движется от великих потрясений к величию, обрушивается в пропасть и вновь воскресает, и стремится к величию. Мне открылось «Вероучение Русской Мечты» о том, что жизнь русского народа не случайна, он создан для великого постижения, великого устремления к своей мечте, к идеальному светоносному бытию, к бессмертному царству. Мне открылись волшебные русские коды, сопутствующие русскому восхождению к мечте. Мне открылась «Религия русской Победы», где русской Победой является одоление адской тьмы и восхождение к негасимому свету бессмертия. И я, стоя перед моим домашним киотом и прочитав «Отче наш», повторяю другую молитву, которой научил меня таинственный ангел. «Один народ. Одна судьба. Одна победа».
Юношей я впервые приехал в Псков, в благословенную землю, которая встретила меня дивными белыми церквами, лазурными озёрами, голубыми полями льна и прекрасными людьми, ставшими мне друзьями. Это были архитекторы-реставраторы. Они подымали из праха разорённые войной церкви. Покрытые ранами, они уцелели в страшной войне. За их спинами дымились города, тянулись полные крови окопы, раздавались предсмертные крики и рыдания. А здесь было чудесно. Здесь было воскрешение. Они воскресли из смерти. Творили, любили, ликовали, верили. Они поселили меня в чудесной псковской деревне Малы на берегу Мальского озера, где стоят белокаменные церкви. Наградили меня мужской дружбой, множеством искусств и умений. Мой друг Борис Скобельцын, реставратор, поручил мне обмерять церковную руину. Дал рулетку, привёл в алтарь и сказал: «Твори!» Я остался один в алтарной части храма перед огромной сложенной из камней апсидой, которая висела в воздухе. Её основание было разрушено взрывами, водами и ветрами. На стене абсиды, чёрной, как вар, краской небрежно, вразлёт неизвестным сапёром было написано: «Мин нет». Я прикладывал рулетку к каменным стенам, сантиметр за сантиметром обмерял руину и всё время видел перед собой эту надпись «Мин нет», которая там, в разорённой церкви, читалась как «Отче наш».
Я воскрешал эту церковь, передавал ей тепло моих рук, губ, молитв, обожание моей первой любви, думая о маме, бабушке, о погибшем отце. И всё время видел эту надпись «Мин нет». Их нет ни на небесах, ни на земле, где «святится Царствие твое». И оно придёт на землю, и мы приготовимся к его сошествию. И там, где коснётся земли босая стопа Спасителя, не будет мин.
Псков, благословенная земля, моя земля обетованная. Здесь я впервые испытал возвышенную и прекрасную любовь. Здесь я был награждён дружбой великолепных благородных людей. Здесь мне открылись бездонные красоты русской истории. Здесь я написал мою первую повесть «Радуйся» о мистическом озарении. Здесь, на острове Залит я встретился со старцем Николаем Гурьяновым, Николаем Залитским. А в Псково-Печерском монастыре видел издалека, боясь подойти под благословение, старца Иоанна Крестьянкина. Здесь, в деревеньке Малы на берегу Мальского озера я провёл мои самые счастливые, вдохновенные дни.
Из уст безымянного скитальца, с которым встретились на остановке, дожидаясь автобуса, я услышал удивительную историю, апокриф о Мальском озере и Мальской долине. Голубая Вифлеемская звезда стояла над Вифлеемом, над яслями, где родился Спаситель, и Дева Мария кормила его грудью среди кур, овец и коров. Звезда, постояв над Вифлеемом, возвестив миру о рождении Спасителя, двинулась дальше на север и упала среди белёсых равнин, много веков спустя ставших Псковщиной. При падении звезда образовала в земле громадную рытвину, и появились два чудесных озера — Мальское и Славенское. Падая, звезда распалась на множество осколков, и крупнейший из них, отшлифованный небесами громадный валун, лежит в ручье, что течёт в сельце Будник. Вокруг этого огромного валуна не замерзает вода, здесь зимуют утки, а в глубинах камня и поныне сберегается небесное тепло. Осколки Вифлеемской звезды рассыпались по окраинам рытвины. Их обожал художник Рерих, который рисовал эти огромные камни, светящиеся, как самоцветы.
Мне довелось жить на берегу Мальского озера в сельце Малы, где я писал мои первые рассказы и повести. Здесь я изведал восхитительную любовь, чудесную дружбу, сладость творчества. А позднее поселился в Изборске рядом со старинной могучей крепостью, предаваясь размышлениям о русской истории, её взлётах и падениях, постигая тайну волшебной исторической синусоиды, по которой русское государство возносится к божественному величию, а потом низвергается в пропасть и превращается в руины, сотрясаемые великими потрясениями.
Я мучительно переживал разрывы русской истории, отделяющие одно русское время от другого, одну русскую империю от последующей. Я переживал эти разрывы так трагически, словно линия русской истории проходила через моё сердце, и рвалась моя сердечная аорта. Я хотел соединить разорванные русские времена, чтобы историческая энергия, питающая сегодняшнее хрупкое Государство Российское, изливалась в него из древности без потерь, не утекала в разрывы, как вытекает нефть, вода или газ из разорванного трубопровода. Я мечтал соединить разорванные русские времена, преодолеть разрывы русской истории, чтобы вся мощь русской исторической энергии питала сегодняшний робкий кристаллик Государства Российского, помогая ему взрасти и окрепнуть.
Псковщина — место, где все пять русских империй поцеловали эту благословенную землю, оставили на ней прикосновения своих губ. У меня возникла мысль, похожая на сновидение, — обойти все чудесные места, которых коснулись русские царства, взять оттуда пригоршни земли, в коих запечатлелись русские времена. Перемешать земли, а вместе с ними смешать времена, сложить их в единое непрерывное русское время. Преодолеть раскол времён. Построить таинственный русский реактор, который своей исторической энергией питал бы новое хрупкое Государство Российское. В этом реакторе используется русская теория относительности, где русское пространство переходит в русское время, и смешение русских пространств и русских земель сочетает разорванные русские времена.
Я принялся строить этот реактор, священный Изборский холм. Возмечтал возвести холм и ссыпать в него земли всех пяти империй. Так закладывают в атомный реактор горючие элементы, ожидая цепной реакции и потоков светоносной энергии.
Мы с другом выбирали место, где насыпать холм. Обходили опушки, околицы. И вдруг, проезжая по Печорской дороге, мы встали. Машина застыла, не хотела трогаться с места. Мы пробовали сдвинуть её, уговаривали, толкали, чинили — стоит. Оглядевшись, мы увидели недалеко от дороги в чистом поле маленькую груду камней, какими в древности отмечали захоронения и места молитв. Это просторное поле называлось Сшиб. Здесь сшибались русские и враждебные ратники. Мы осмотрели место и поняли, что лучшего для холма не найти. Мотор моей подержанной «Волги» заглох по воле Божьей, и мы решили насыпать холм здесь, при дороге.
Собрали разбросанные по берегам Мальского озера огромные валуны, метеориты, как мы их называли, осколки Вифлеемской звезды. Сложили в могучую гору. На вершине водрузили смоляное распятие из сибирской лиственницы. И началось землеприношение.
Я колесил в моей старенькой «Волге» по Псковщине и в берестяной туесок забирал земли пяти великих русских империй.
Я побывал на Труворовом городище, куда причалил свой чёлн Трувор и сел в Изборске, а его брат Рюрик сел в Великом Новгороде. Побывал на Чудском озере, где бился Александр Невский, громя Тевтонский орден. Взял землю в Спасо-Елеазаровском монастыре, где подвизался старец Филофей. Наполнил туесок землёй Псковско-Печерского монастыря, куда явился Грозный царь и отсёк мечом голову Корнилию, впоследствии прославленному. Я побывал у псковских стен, где Пётр Первый, ожидая нашествия шведов, насыпал бастионы и расставил орудия. Взял землю в Выбутах, где родилась княгиня Ольга и на переправе встретила князя Игоря. Взял землю в местечке Будник, где упала Вифлеемская звезда и родился князь Владимир, креститель Руси. Взял землю в селе Михайловское, усадьбе Пушкина, рождение которого в недрах трёхсотлетней Романовской империи было волшебным. Был на станции Дно, где остановился роковой императорский поезд, царь подписал отречение и начался его крестный путь на Голгофу, в подвал Ипатьевского дома. Взял землю на реке Черёхе, где 23 февраля 1918 года красным артиллерийским расчётом был отбит кайзеровский бронепоезд. И с тех пор этот день празднуется в России как День защитника Отечества. На лесной поляне, где Александр Матросов закрыл своей грудью немецкий дот, я ссыпал в туесок ту благословенную землю. Взял землю из расположения десантного полка, откуда 6-я воздушно-десантная рота ушла в Чечню и легла там костьми. На острове Залит взял землю с могилы отца Николая. В глубоких катакомбах, в пещерах монастыря взял землю с могилы Иоанна Крестьянкина.
Все эти земли я ссыпал в воздвигнутый холм. Когда последняя горсть земли была ссыпана и Псковский владыка Евсевий освятил холм, случилась чудесная вспышка. Каменный холм стал стеклянным. Внутри стекла бушевал огонь. Холм превратился в русский реактор, откуда энергия хлынула по всему световоду русской истории, напоила сегодняшнее робкое древо русской истории. Из небес на распятие слетела птица, огромный аист. Он наблюдал с распятия за толпами, собравшимися на освящение креста со всей Псковщины. А потом вещая птица слетела в толпу, ходила среди людей, и люди кормили её яблоками, пирогами.
С тех пор на этом месте совершаются чудеса. В ночных небесах возгораются алые кресты. Молодожёны в свадебных нарядах приходят сюда, чтобы получить от холма благословение. Сюда стекается множество самых разных земель, со всех великих русских пространств. Здесь есть «земляное Евангелие», принесённое из Святой Палестины. Есть крупицы лунного грунта. Есть подаренная легендарным полярником Чилингаровым земля, добытая со дна океана на полюсе. Сюда снесли свои земли бойцы Донбасса — земли Авдеевки, Бахмута, земли из-под Херсона и Харькова.
Этот холм благоухает, как дивный поднебесный цветок. Он изливает свои благословенные силы, как «мёртвую» и «живую» воду, на все русские времена, совершая таинственное воскрешение, соединение всех пяти русских империй в благословенное Русское царство, Святую Русь.
С моими друзьями из Изборского клуба мы приехали к холму, чтобы поклониться кресту. Я просил командующего Дальней авиацией прислать к нам на крест бомбовоз, носящий имя «Изборск». Лётчики согласились лететь, но не знали места, где следует пролететь бомбовозу. Они искали его на карте вокруг Изборска, и нашли крохотную точку, отмеченную не поселениями, а малым бугорком. Этим бугорком был наш священный холм. На карте стратегических бомбардировщиков это место значилось как «Начало земли русской». Провидением, не ведая, мы насыпали холм на таинственной скважине, из которой хлынули на Русь несметные силы и образовали Россию. А потом эти силы из Псковщины по световоду долетели до Крыма, и земля российская превратилась в Русь православную. Два креста — один, что на Изборском холме, другой, что в Херсонесе, являются крестами-побратимами, крестами русского бессмертия.
Я подхожу к Изборскому холму и прикладываюсь к каменным глыбам, к небесным метеоритам, целую Вифлеемскую звезду, просиявшую над святым младенцем. Я прикладываюсь к смоляной лиственнице, божественному древу, уходящему своей вершиной к свету Фаворскому. Я прикладываюсь к простреленной солдатской каске, найденной под Великими Луками, быть может, той, что носил Александр Матросов. Прикладываюсь к танковой гильзе, в которой солдаты сегодняшней воюющей армии привезли землю из-под развалин Бахмута. Обнимаю холм, слушаю его глубинные гулы — так гудит русский реактор, вырабатывая энергию русской истории, толкающий эту энергию вдаль, вперёд через века, к божественной русской мечте, к чудесному воскрешению. Россия, двигаясь по таинственной синусоиде, воскресает и умирает, и вновь воскресает. И будет воскрешение, после которого не случится смерть, а наступит бессмертие. Воскреснут люди, все поколения от начала рода людского. Воскреснут все звери и птицы, носившиеся по лесам и холмам, чертившие своими крыльями небо. Воскреснут все затоптанные цветы, все порубленные леса. Наполнятся водами все иссохшие озёра и реки. Всплывут из океана все утонувшие континенты. Загорятся в небе погасшие звёзды, вспыхнут исчезнувшие галактики. И Вселенная во всей своей необъятности воскреснет, все вселенские времена, все космические эры — вплоть до того мгновения, когда Господь раскрыл свои врата и из этих врат излилось мироздание.
Мироздание, пережив своё воскрешение, представ во всей полноте, вернётся к Богу. Бог некогда растворил свои врата и выдохнул из себя мироздание, сотворил мир. Теперь Господь вновь открывает свои врата и вдыхает обратно сотворённое им мироздание. И оно со всеми людьми и птицами, планетами и галактиками возвратится к Богу. Станет Богом. Россия, воскрешённая, бессмертная, поведёт мироздание к Богу. Россия, как бессмертный знаменосец, несёт хоругвь своего воскресения.
