Фирмы против общества
Михаил Делягин
Выступление на Всероссийской конференции "Экономическая наука и экономическая политика" в Финансовом университете при Правительстве РФ.
Как правило, человек испытывает позитивные эмоции от чувства удивления. Почти каждый человек испытывает удивление и восторг при виде красоты. Ученые – и поэтому многие занимаются этим делом – испытывают еще больше удивления и восторга перед лицом того, как замечательно и интересно устроено то, что они изучают. А вот экономисты испытывают, — правда, обычно это не связано с восторгом, — на один вид удивления больше. Они испытывают удивление, часто переходящее в шок, от взаимодействия с управляющими структурами – и государственными, и корпоративными, – которым они начинают по их же просьбе советовать, что те должны делать.
Первый шок экономист испытывает, когда он даёт абсолютно правильные рекомендации – и на них не обращают внимания. Но это не идёт ни в какое сравнение с тем изумлением, с которым он сталкивается, когда он видит, каким образом эти его рекомендации реализуются на практике.
Есть три основные причины, почему замечательные экономические модели, замечательные экономические теории, замечательные экономические мысли частично реализуются, но частично отвергаются и частично искажаются.
Первая причина – языковый разрыв. Точно так же, как закон – это одно, а практика правоприменения – это совершенно другое в большинстве юридических систем, язык учёного и язык практика – это два разные языка, на которых одни и те же слова означают совершенно разные явления. Поэтому воплощение экономической теории в административные процедуры, будь то в государстве или в корпорации, – это отдельный труд и отдельная наука.
Вторая причина – замечательная особенность экономического моделирования. Если Вы строите модель достаточно сложного явления достаточно добросовестно, Вы обычно сталкиваетесь с тем, что эта модель включает не только те управляющие параметры, которые нельзя вовремя посчитать с удовлетворительной точностью. Как правило, Вы сталкиваетесь с тем, что в ней оказываются управляющие параметры, которые вообще нельзя посчитать, — и приходится возмещать эту неопределённость той или иной идеологией. Как указал основоположник макроэкономического прогнозирования в нашей стране академик Анчишкин в 1985 году, безупречно верный и идеально точный экономический прогноз отличается от гадания на кофейной гуще тем, что последнее иногда сбывается. Ценность модели и ценность прогноза заключаются в приближении к пониманию того, как работает на самом деле тот или иной экономический или общественный организм. А точный прогноз требует, помимо формальных расчётов, ещё всегда неформального знания, которое можно наработать только на практике.
Ну и наконец третье, с чем сталкивается любой учёный, когда он приходит в государство или в корпорацию, — это проблема интересов.
Обычно ученый проходит несколько этапов.
Первый этап. Даже если он высокий специалист в своей области, ему начинает казаться, что он ничего не понимает. Он испытывает страшный шок, потому что ему кажется, что управленцы вокруг него знают какую-то сакральную истину, которую не знает он, поэтому они так уверенно делают совершенно не то, что надо.
Затем наступает счастливый период. Он видит, что он-то всё понимает правильно, а вот вокруг него, скажем так мягко, очень глупые люди, которые какими-то окольными путями пробрались на вершины государственного или корпоративного управления.
Дальше наступает третий этап, когда он понимает: опять все не так, вокруг не дураки, а исключительно, неимоверно умные и опытные люди. Тем не менее они делают патологические глупости, и их за это все хвалят и поддерживают.
Почему? К сожалению, когда мы изучаем экономику, мы уделяем недостаточное внимание интересам. Эффективность не нейтральна: она всегда зависит тот цели. Чего вы хотите, то вы и делаете. Если вы приходите к любому управленцу с предложениями выступать в защиту того, что ему вредно или хотя бы неинтересно, – он ваши предложения возьмёт, похвалит и использует так, как вы даже не могли себе вообразить, потому что у него другие цели.
Есть милая шутка, что китайские менеджеры решают проблемы, американские менеджеры навязывают свои проблемы другим, европейские менеджеры уживается с проблемами, а российские менеджеры превращают проблемы в источник личного благополучия. Вот наша проблема, одна из ключевых, заключается в том, что экономисты приходят в государство, приходят в большую корпорацию с предложениями общего блага, а не блага для тех, с кем они непосредственно общаются. Это хорошо с моральной точки зрения, но с управленческой это ошибка, увы.
На самом деле эффективность фирмы и эффективность общества – абсолютно разные и часто противоположные вещи. Сейчас мы живем в эпохе, когда впервые за всё время существования государства, грубо говоря, за пятьсот шестьдесят с чем-то лет фирма стала качественно больше государства. Глобальный бизнес мощнее любого государства, он сильнее его, — и через тех людей, которых мы условно называем либералами, он навязывает государствам выгодную себе политику, превращая их в свои послушные слепые инструменты.
В результате мы сплошь и рядом видим, что государства, реализуя политику в интересах глобального бизнеса, действуют против интересов своих стран и своих народов. Например, для глобального бизнеса не нужна национальная инфраструктура, за редкими исключениями. Инфраструктура по своей природе не выгодна для фирмы: вкладывает один, а результат достаётся всем. Классический пример – Транссиб, первая ветка которого окупилась через пятьдесят лет после своего строительства. Уже коллективизация прошла, – а Транссиб только-только окупился с точки зрения экономики фирмы! С точки зрения экономики общества он, понятно, окупился менее чем за 10 лет, но это не считали.
Социальная сфера, как и инфраструктура, эффективна для общества, но абсолютно убыточна для фирмы и глобального бизнеса, — и последний навязывает не только нам, но и всему миру последовательное уничтожение социальной сферы и отказ от модернизации инфраструктуры. Средний класс жизненно нужен обществу, но он является лишним для глобального бизнеса, и он уничтожается во всём мире, и мы видим, что вместе с ним свёртывается демократия, носителем которой он является, и более того – свёртывается рыночная экономика.
Кстати, экономисты последние лет триста очень любят поговорить про частную собственность. Так вот, позвольте маленькую техническую справочку: лавочка закрывается, в крупнейшем бизнесе частная собственность на средства производства практически ликвидирована. Это видно на примере поведения акционеров крупнейших корпораций, которые не могут ничего сделать со своими топ-менеджерами, которые эти корпорации бюрократически разваливают. Они в лучшем случае могут заменить плохого топ-менеджера на такого же или ещё худшего. И при этом они не только не могут реализовать свою функцию управления – они ещё и не хотят. Они хотят быть не собственниками, а пенсионерами своих корпораций. Это означает, что частная собственность сохранилась на уровне малого и среднего бизнеса. На глобальном уровне, на уровне тех фирм, которые реально управляют миром, её практически нет.
Поэтому, когда Вы сформулируете какую-нибудь правильную идею, которая кажется вам ужасно умной, – Вы должны сделать два профилактических шага.
Первое касается всех, не только экономистов: как писала Франсуаза Саган: «Когда вы чувствуете себя умным, предателем себя не чувствуешь». Поэтому когда вы придумали что-то прекрасное и почувствовали себя умным, прежде всего подумайте: не предали ли Вы кого-нибудь. И второе (это уже касается экономики) – нужно обязательно понять, кто и зачем Ваше предложение будет реализовывать. Вы предлагаете государству или фирме какую-нибудь замечательную идею – прекрасно! Кто и зачем будет её претворять в жизнь? Потому что без этого экономического предложения нет, есть разговор на уровне, так сказать, интеллигентов на позднесоветской кухне. Политическая эффективность Чубайса, например, обусловлена его умением создания значимых социальных групп, которые становились выгодоприобретателями его реформ и работали, продвигая эти реформы, за него и за те структуры, которые он представлял.
Напомню, что даже в Советском Союзе об этом думали в первую очередь. То, что мы называем «хозрасчёт», вводилось ещё в тридцатые годы, правда, в ГУЛАГе и вне его в отдельных отраслях, прежде всего в военных производствах. «Механизм повышения эффективности труда» – это очень громоздкое название; по сути дела это лучшая форма хозрасчёта, – существовал у нас в военно-промышленном комплексе с 1939 по 1955 годы и в итоге был заимствован даже японцами. В феврале 1941 года пленум ЦК ВКП(б) принял решение о том, что хозрасчёт должен был быть внедрён в масштабах всей экономики. Первое решение было принято в 1938 году на этот счёт, и для этого из Закавказья вытащили господина Берия, но случилась маленькая политическая проблемка, из-за которой его пришлось перебросить на другое направление, и влип в историю он в совершенно ином качестве, а так был бы он великим хозяйственником.
Завершая, хочу подчеркнуть: когда мы придумываем какой-либо механизм, особенно экономический, мы всегда должны думать о том, что он должен служить чьим-то интересам. Не интересам страны вообще, не интересам общества вообще, не интересам той или иной социальной группы вообще, а именно тем людям, которые его будут реализовывать. Они должны быть кровно заинтересованы в его успехе, причём именно в той форме, в которой предлагаете его вы. И в нём должны быть встроенные механизмы, которые помешают этим людям по ходу дела развернуться на сто восемьдесят градусов. Иначе это не экономика, а красивые, добрые, милые, — но совершенно пустые разговоры.
Сайт М. Делягина 12.05.2014
