Постиндустриализм: глобальная иллюзия?

«ПОСТИНДУСТРИАЛИЗМ: ГЛОБАЛЬНАЯ ИЛЛЮЗИЯ?»

Круглый стол с таким названием состоялся 9 июня в Институте динамического консерватизма. Собрав яркие экспертные умы, он заключил: постиндустриализм – мертворожденная концепция, полностью себя дискредитировавшая. Впереди нас ждет совершенно иное будущее. Его облик, его закономерности должны определиться в напряженной междисциплинарной работе. Отчет о круглом столе подготовлен МАКСИМОМ КАЛАШНИКОВЫМ.

ПОЛНЫЙ И ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ КРАХ

Открыл заседание доклад автора этих строк «Постиндустриализм: конец мифа» (http://m-kalashnikov.livejournal.com/483300.html).

Сам термин «постиндустриализм» в широкий оборот запустил в 1973 году Дэниэл Белл. Он разумел под ним общество, где главенствующую роль играют знания, где на первый план выходит производство не товаров, но услуг, а место фабрики и привычной корпорации занимает университет как очаг производства новых знаний, инноваций. Хотя это понимание постиндустриализма близко мечтам советских обществоведов и фантастов «ревущих шестидесятых», на деле теория постиндустриализма послужила самым разрушительным целям правящей капиталистической элиты. Стала оправданием деградации и регресса. Идеологией сохранения общественного строя, отжившего свое и превратившегося в тормоз здорового развития человечества.

На деле оной теорией воспользовались те, кто, остановив истинный прогресс в развитии производительных сил, стал выводить производства из дорогих стран Запада (Большой Семерки) в азиатские страны с дешевой рабочей силой, гонясь при этом за максимизацией прибыли. Дешевая рабочая сила и «щадящее» законодательство в странах Третьего мира остановили развитие трудо- и ресурсосберегающих технологий, гибкую роботизацию с искусственным интеллектом, революцию в энергетике и т.д. Но зато привели к экологическому кризису, к стагнации на Западе. Его страны, лишаясь «питательной среды» в виде передового реального сектора экономики, стали терять налоговую базу, входя в жестокий долговой кризис (ведь надо как-то было поддерживать механизмы социальных гарантий). И теперь надутые пузыри государственных долгов грозят страшным взрывом в 2010-е годы, что будет сопровождаться крахом социального государства (welfare state) на Западе, бунтами и революциями. (Эта тема поднимается в статье «Старческий еврофашизм» – http://www.globoscope.ru/content/articles/2858/)

Уничтожение реального сектора на Западе привело к прогрессирующему исчезновению условий для инновационного развития, построения креаномики (экономики знаний). Стали деградировать высшая и средняя школы, чахнуть – наука. Образование, наука и финансы неминуемо движутся за реальным производством. А значит, сила начнет перетекать с Запада в Азию. Да Китай и так уже – крупнейший кредитор США. При этом на тот же смертный путь деиндустриализации встали и обломки Советского Союза во главе с РФ. Все это создает условия для глобального силового конфликта за передел мира.

Теория постиндустриализма послужила обогащению корпораций, невиданно нажившихся на переносе реального сектора в Третий мир. Она же стала и оправданием для невиданного раздувания сектора совершенно бесплодных финансовых спекуляций, что подавалось как «развитие сектора услуг». Достаточно сказать, что в ВВП Соединенных Штатов половину так называемого сектора услуг (70% ВВП) занимает именно финансовое «казино». И оно же довело Запад до второй Великой депрессии в наши дни. В то же время автор этих строк показал, как в последние тридцать лет развитие науки и техники в мире оказалось замедленным и искривленным – вопреки всем нынешним литаврам по поводу небывалых темпов инноваций. Более того, в скорости воплощения прорывных проектов 2000-е годы смотрятся бледно по сравнению с 1960-ми. А глобализация на неолиберальных принципах, развернутая с 1980-х годов (одной из идеологических «подпорок» коей стала теория постиндустриализма) вылилась в создание глобальных монополий, гегемония которых привела к торможению развития, к росту дороговизны товаров/услуг при падении их качества, к «затиранию» важнейших (но опасных для капиталистических отношений) инноваций.

Удивительно, но на теперешнем Западе погоня за быстрой прибылью привела, как и в РФ, к опасному износу техносферы и инфраструктуры. На вложениях в основные фонды, как выясняется нынче, экономили и в США, и в Евросоюзе.

Сама теория «постиндустриального общества» была поднята на щит неолиберальными, ультракапиталистическими варварами в 1979-1981 гг. (олицетворения течения – Рональд Рейган в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, Аугусто Пиночет – в Чили, Е.Гайдар и А.Чубайс – намного позднее в РФ). Поднята именно потому, что скрывала суть исторического процесса: смерти капитализма, превращение его в гирю на ногах развития и необходимости смены капитализма на строй более высокой ступени развития. В теории постиндустриализма нелепость кроется в самом названии: «после индустриализма». Но не бывает строя «после чего-то-там». Есть новый общественный порядок. Никогда в жизни не существовало ни «пострабовладения», ни «постфеодализма», ни «постремесла», ни «постаграрности».

На самом деле, на смену издыхающему, зашедшему в тупик капитализму может придти два строя – восходящий и нисходящий.

Нисходящий («новый феодализм» или даже новое кастово-рабовладельческое общество) может родиться в результате катастрофического обрушения прежнего порядка. Как результат грандиозного исторического отката.

Восходящий вариант – новый общественный строй, соответствующий прорывным «антикапиталистическим» технологиям и креаномике знаний. Это то, что коммунисты считают коммунизмом, а новые русские мыслители – Нейромиром/нейросоцем, Когнитивной эпохой, Антропной эрой. Задача нас, как русских «мозговиков» – разработать теорию этого нового строя, его понятийный аппарат, вскрыть главные тенденции.

Итак, постиндустриализму место отныне – на свалке истории. Нам очень важно понять на этом примере, как опасно пользоваться импортными интеллектуальными продуктами в обществоведении, и как важно – думать и творить самим, без оглядки на западные авторитеты…

НЕУДОБНЫЕ ВОПРОСЫ ГЕОРГИЯ МАЛИНЕЦКОГО

По мнению заместителя директора Института прикладной математики РАН имени Келдыша, профессора Георгия Малинецкого, нужно прежде всего вспомнить, как был остановлен Советский Союз. А это – уничтожение смыслов и ценностей, отказ от государственного планирования и целеполагания, шизофренизация руководства (правая рука не знает, что делает левая), жесткая привязка страны к Западу, переход от реальной работы к ее имитации, опора на криминалитет и, наконец, рабское подражание Западу. К числу последнего можно отнести следование «постиндустриальному мифу».

Г.Малинецкий рассказал о кризисе процесса познания в общественных науках. В принципе, у науки основные стратегии научного познания. Первая – Птолемеева. Здесь нам говорят: мы имеем дело не с механизмами, а с феноменологией. У нас есть некая аппроксимация наблюдаемых реальных данных и некая внешняя схожесть. Благодаря такому подходу античный астроном Птолемей весьма точно предсказывал орбиты небесных тел. По крайней мере, лучше, чем сторонники гелиоцентризма в течение века после Коперника.

Есть Ньютонов способ познания. Мы не зацикливаемся на аппроксимации, но пытаемся выявить механизмы явлений. Мы предполагаем, что возможен эксперимент – и пытаемся его осуществить. И мы пробуем сформулировать законы природы. Именно в этой парадигме и были достигнуты главные успехи науки.

Но в общественных нелинейных процессах прежняя парадигма дает сбои. Есть вопросы, ответы на которые профессор Малинецкий не знает. Общественные явления нелинейны и необратимы.

— Если вы провели один социологический опрос, то следующий даст совершенно иные результаты! – говорит эксперт. – Если вы предприняли некие действия, то общество необратимо изменилось…

Растет рефлексивность общества. Мы не только думаем, как действовать, но и думаем о том, как мыслить. Как описывать необратимо развивающиеся системы, зная, что после такого-то воздействия не будет какого-то одного гарантированного отклика? Если парадигма Ньютона здесь не работает? Здесь – всегда есть точки бифуркации с несколькими вариантами развития событий (будущего). А мы как раз, по мнению докладчика, и находимся в точке бифуркации.

Что будет дальше? Маркс говорил: «Давайте осмыслим историю как целое, начиная с первобытнообщинной эпохи – и построим аппроксимацию». Он получил схему стадий-общественных формаций: от первобытного общества – прямо к коммунизму. Можно аппроксимировать не всю историю, а только ее нисходящую ветвь. Тогда мы получаем Шпенглера с его «Закатом Европы». А можно взять касательную линию к достигнутому максимуму. Например, момент торжества «американской мечты» после гибели СССР. Это – Фрэнсис Фукуяма. Все – конец истории, в будущем ничего не изменится. Дэниэл Белл строит линию от восходящей фазы: получается сверхоптимизм, постиндустриальный рай.

— По Беллу, мы вступили в нечто совершенно новое. Он развивает идею Маркса, – считает Георгий Геннадьевич. – Это ведь последний утверждал, что когда-нибудь знание станет производительной силой. Еще Ф.Бэкон говорил: «Знание – сила само по себе». Белл исповедует то же самое…

Как предсказать будущее? Самым наивным путем шел Джон Нейсбитт («Мегатренды», 1982 г.). Как и американская разведка во Второй мировой войне, которая делала выводы, анализируя место и число рубрик и тем в немецких газетах, Нейсбитт «прочесал» американскую печать. Анализ шести тысяч газет США дал его группе мегатренды, как он считал, на полвека вперед. То есть – переход от индустриального общества к информационному, ставка на технический прогресс и душевный комфорт, смену иерархических систем на неформальные и сетевые, долгосрочное планирование и отмирание форм старой представительной демократии в информационной эре. И это точно те же тенденции, о которых говорят и пишут сегодня, четверть века спустя. Таким образом, бесхитростная экстраполяция тоже имеет право на существование.

Д.Белл аппроксимировал будущее не на ось отношений к собственности на средства производства, как Маркс, а на ось отношения социума к знаниям. Здесь у него и вытанцовалась триада социальной эволюции «доиндустриальное общество – индустриальное – постиндустриальное». Главными игроками индустриальной эпохи Белл, как и Маркс, считал труд и капитал, их противоречия – главной движущей силой, а технологии – инструментальные способы рациональных действий. Прогресс промышленных технологий должен отчасти снимать эти противоречия. В постиндустриальной же фазе знание, дескать, станет главным источником богатства и власти, а главными технологиями станут не промышленные, а интеллектуальные. Тут и телекоммуникационная революция подоспела. Символами новой эры стали Кремниевая долина и Билл Гейтс.

Белл, по Малинецкому, ошибся в том, что считал грядущее общество сервисным. Ведь еще в конце XIX века главной профессией в Англии была работа слуги. Но он верно предсказал кодификацию теоретических знаний, развитие института интеллектуальной собственности и попытки управлять обществом на основе знаний.

— Думаю, что для 1973 года это было очень хорошей аппроксимацией, – говорит заместитель директора ИПМ РАН. – Но какая аппроксимация нужна для нашего времени? Тут я бы задал несколько вопросов…

Прежде всего, мир вступил в эпоху демографического перехода. Рост численности населения планеты замедляется, к середине нового века может наступить эра постоянной численности людской популяции (стабилизация на уровне 10-12 млрд. душ). А ведь если бы рост шел по той же гиперболической кривой, что и последние 200 тысяч лет, в 2025 году кривая уходила бы в бесконечность. Г.Малинецкий не понимает причины замедления роста: ведь ресурсных ограничений пока нет. (М.Калашников считает, что спад рождаемости – последствие ускоренного переселения людей в города, гиперурбанизации – плюс формированное распространения потребительской морали). Георгий Геннадьевич признает: хотя в их институте есть три теории этого явления, прекрасно объясняющие рост населения в прошлом и дающие схожие прогнозы насчет стабилизации людской популяции в будущем, неясны механизмы слома прошлой тенденции в течение жизни всего одного поколения.

— То есть, постоянство численности людей в будущем – это абсолютно новая реальность, а не просто смена общественного строя, о котором говорит Максим Калашников. Здесь все гораздо глубже… – убежден профессор Малинецкий. – Это другие технологии, культура, мораль! Тут надо не зацикливаться на конъюнктурных моментах, а думать о том: почему это случилось? И как быть дальше?

При этом Малинецкий также считает, что человечество оказалось остановленным в своем развитии. Самая яркая инновация Пятого технологического уклада – это персональный компьютер, Джобс и Возняк в 1969 году. (В тот же год появился зачаток Интернета – АРПАнет – прим. ред.) С тех времен прошло сорок лет! Где что-то сравнимое сегодня?

То же самое – и в науке. Согласно графику ключевых открытий, построенному в ИПМ, такая прикладная и эффективная наука, как химия, своего пика достигла в 1940-1950-х годах (Вторая мировая и создание ядерного оружия). А дальше – спад. Пик органической химии вообще пройден в 1900 году. Пик биохимии – 1960 год. Г.Малинецкий задается вопросом: что случилось? Наука попала в ту же ситуацию, что и география после открытия всех континентов – или положение все-таки сложнее? И прав Андрей Фурсов, говоря о том, что человечество действительно остановили?И хотя есть аргументы в пользу обоих точек зрения, факт остановки интеллектуального развития очевиден. И признак такой остановки – в переходе от научной фантастики к жанру фэнтэзи.

Еще одну проблему поднял Станислав Лем. Если мы не одиноки во Вселенной – где излучения самых разных радиволн из других населенных миров? Ведь наша цивилизация как бы непроизвольно «фонит» во многих диапазонах. Значит, либо мы одиноки во Вселенной, либо срок жизни техногенной цивилизации – не более ста лет. Ведь Солнце – звезда второго поколения, а есть и «солнца» первого, около коих могут быть цивилизации, что старше нашей на миллионы лет. Но где они? Лем считал, что техногенные цивилизации, будучи раковой опухолью на теле биосферы, живут недолго. Большинство цивилизаций просто не справляются с неконтролируемым ростом. Значит, возникает вопрос: а можем ли мы, опираясь на знания, управлять нашими рисками? Бессилие интеллекта признал бывший певец космической экспансии (Мира Полудня) Борис Стругацкий, объявивший верхом совершенства в недавнем интервью журналу «Плейбой» … потребительское общество.

Нам нужна новая утопия, убежден Георгий Малинецкий. Ибо сегодня мы попали в ситуацию Ученого и Писателя из фильма «Сталкер». Их приводят в место, где исполняются все желания, но выясняется, что они не знают, чего страстно жаждать.

О ВОЙНЕ, «МЯГКОЙ СИЛЕ» И ПЕРСПЕКТИВЕ «МНОГОЭТАЖНОГО» ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

В связи с этим Г.Малинецкий видит три варианта будущего.

Первый – продолжение прежних игр. Это вариант, который сейчас разворачивают американцы. Как считает профессор, мы живем сегодня в этаких «новых 1905-1907 годах», за несколько лет до новой Большой войны. Положение уж больно смахивает на начало ХХ столетия. Тот же слабеющий доминант (тогда – Британская империя, нынче – Соединенные Штаты), та же смена «энергетических эпох» (тогда уголь уступал место углеводородам, нынче идет к концу эра нефти и газа), возникновение новых «империалистических хищников». Значит, впереди может быть мировая война. И действительно: несмотря на кризис, США не свернули значительно своего колоссального военного бюджета, продолжая многие амбициозные программы вооружений. Имея военный бюджет больший, чем оборонные затраты всех прочих стран вместе взятых и работая очень плохо (по показателю ВВП на душу населения), американцы явно готовятся к большой войне. К силовой попытке вернуться назад – к сохранению мирового лидерства в жестком имперском варианте. При этом они ставят на неядерные вооружения. И договор СНВ-3 с РФ вполне соответствует их логике военных приготовлений.

В таком варианте важны не знания, а весь комплекс факторов: и знания, и ценности, и смыслы, и производство, и военная сила.

Второй вариант – «мягкая сила».

В нем мир впадает в новую Великую депрессию и развивается на выходе из нее. США не могут управлять глобальным порядком, но вполне в силах управлять всемирным хаосом.

— Оба варианта у нас давно обсуждались, и потому интереснее обсудить третий вариант, – считает Георгий Геннадьевич.

В чем он заключается? В решении вопроса: а куда звать человечество? И социализм, и капитализм, пользуясь рациональностью, накормили голодных – и зашли в тупик. А что дальше-то? Рациональное мышление пасует. Остается сфера интуитивного и эмоционального. Хайдеггер говаривал: «Человек – это возможность». Деньги не могут быть целью жизни, она – в счастье или в чем-то ином. Куда звать людей в целом, а не в рамках политической кампании? Это – вопрос вопросов.

Он тем более актуален в свете нынешних тенденций. Средняя продолжительность жизни мужчины в России с 1913 года выросла на сегодня вдвое. По сути дела, минувший век подарил людям как бы еще одну жизнь. Но на что она тратится? На просмотр тупого телеящика и на дутье пива. На это уходит времени в несколько раз больше, чем на воспитание детей. При этом граждане РФ должны жить на 10 лет дольше даже при нынешнем уровне ВВП на душу населения. А жить-то и не хотят. Среднероссийский мужчина уделяет жене и детям в среднем 40 минут в день, а телевизору – 4 часа. Развитие нано- и прочих технологий может принести новое продление жизни (третью жизнь, так сказать). Но зачем она, коли главные технологии для наших сограждан – технологии убивания времени? Чем занимать людей-то?

Это тяжелейший вопрос – куда девать «лишних людей», образующихся из-за трудосберегающих технологий в реальном секторе и роста средней продолжительности жизни? Вот структура занятости в США. Два человека (аграрии) кормят сотню. Еще 10 душ заняты в реальном секторе. Максимум еще десяток можно занять в управлении. А куда девать оставшиеся 78 человек? 78-80% населения? Их кормить и развлекать?

Тут, по словам Г.Малинецкого, тоже есть варианты. Например, избавиться от лишних людей. Если же человек – самоценность, то какого лешего он убивает жизнь у телевизора?

Еще один вариант – «многоэтажное» человечество. С разделением на касты высших и низших. Если будет реализовано развитие технологий будущего (инфо-, нано-, био- и когнитивных), то можно будет (как в антиутопии Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир», 1932 г.) с детства получать людей с заданными свойствами, расписанными по кастам, рангам и разрядам. Плюс возможность делать «запчасти» для людей. Соответственно, возможно создание высшей расы: совершенных долгожителей со сверхспособностями. Об этом пишет Ф.Фукуяма.

— Если мы с таким будущим несогласны, давайте предложим свой вариант! – говорит Георгий Малинецкий. – Судя по тому, что происходит в США и Европе сегодня, цели создания «многоэтажного» человечества понимаемы и одобряемы…

ТРИ ФАЗИСА ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО МИФА

После отрезвляющего доклада Георгия Малинецкого веру в присутствующих вдохнул глава Института динамического консерватизма Виталий Аверьянов.

По его словам, сама история постиндустриализма как концепта имеет три четких фазиса. Романтически-идеалистический фазис длился до 1991 года и был связан в первую очередь с именами Белла и Элвина Тоффлера. Последний, кстати, редко пользовался понятием «постиндустриализм» и употреблял иной, более корректный и многообещающий термин – «сверхиндустриальная цивилизация».

После 1991 года наступил второй фазис в осмыслении этой проблемы, который можно условно назвать «фазисом Фукуямы», книга о конце истории которого вышла в 1992 году. Этот эйфорический фазис продолжался всего десять лет. До 11 сентября 2001-го. В то время ощущение «конца истории» позволило многим апологетам постиндустриализма очень глубоко разрабатывать его миф. Его довели до предела. В РФ этим, в частности, занимался отсутствующий на нашем круглом столе Владислав Иноземцев. В эйфорическом фазисе «постиндустриалисты» дошли до утверждений о том, что нужно формировать новый тип человека. О том, что понятие труда девальвируется, обессмысливается. О том, что все мы станем творцами, а следующее поколение людей будет постматериалистическим, то есть не мотивированным на материалистические ценности и интересы.

После 11 сентября чувство «конца истории» стало стремительно проходить, и в том числе – у самого Фукуямы. Однако сохранилась сама постиндустриальная иллюзия как мифология перехода к новому типу человека.

Теперь, и это знаменует завершение третьей фазы, стал разгораться мировой кризис, и в его огне у многих стала пропадать и эта иллюзия.

– Мы говорим о мейнстриме, – отмечает В.Аверьянов. – Но всегда были исключения: люди, не принявшие этот миф изначально. В той же «Русской доктрине» (2005 г.) постиндустриализму посвятили всего пять страниц, но зато очень емких. Мы тогда показали, что в экономическом плане пресловутый постиндустриализм описывает процессы и характеристики, свойственные лишь небольшому сектору западной экономики – его описания применимы в производстве новейших информационных продуктов и в сфере НИОКР. Вся остальная экономика остается в значительной степени индустриальной или даже аграрной. В этом отношении не было оснований говорить о постиндустриализме, можно было описывать лишь некую надстройку над индустриальной основой…

В.Аверьянов убежден, что ожидания от этой надстройки оказались чересчур завышенными. Они позволили ей примерно десять лет «снимать сливки» с таких новейших типов бизнеса, как ИКТ, мобильная телефония или Интернет. Но ощущение бесконечности этой перспективы оказалось глубоко ошибочным, иллюзорным.

ЦАРСТВО РАЗЛОЖЕНИЯ

– Но нужно понимать политическую и геополитическую «подкладку», лежавшую в основе этой иллюзии, — продолжает Виталий Аверьянов. — Подоплека эта – в демонтаже Советского Союза и Восточного блока, в получении Западом контроля над огромными нефтяными ресурсами (после разгрома Ирака в 1991-м), которого раньше у них не было. Таким образом, своего рода мародерство Запада на демонтаже Восточного блока, с одной стороны, и небывалая ресурсная подпитка позволили нашим оппонентам целое десятилетие 1991-2001 гг. провести в том самом «эйфорическом» заблуждении о наступлении качественно нового этапа истории. (Я не оспариваю значимости тех более глубоких тенденций, о которых говорил Г.Г.Малинецкий по поводу нынешней точки бифуркации. Просто сегодня тема круглого стола касается тенденций более простых.)

Проповедь информатизации в качестве некоего суррогата технократического развития сыграла немалую роль в разрушении СССР, считает директор Института динамического консерватизма. Естественно, были и иные инструменты слома нашей страны, но именно постиндустриализм мы с Максимом Калашниковым сегодня предложили рассмотреть в первую очередь как пример умело внедренного в умы отечественных верхов концепта. Кроме него, в одном пакете, использовались также управление потребительскими стереотипами, побуждавшими к отказу от инвестиций в развитие производства, проповедь к покаянию русских за любую форму насилия и принуждения (адресованная к гуманитарной интеллигенции), пропаганда индивидуальных гедонистических ценностей, адресованная молодежи, и, наконец, идея об освобождении от «имперского гнета», адресованная национальным меньшинствам. Постиндустриализм в этом пакете стал одним из ключевых концептов… (Обо все этом мы тоже писали в Русской доктрине.)

Но уже в 90-е, отмечает Виталий Аверьянов, даже искренние адепты постиндустриализма заговорили о «расколотой цивилизации» (выражение В.Иноземцева), где формируется некое новое кастовое распределение между господствующим классом и классом, который все же не становится постматериалистическим. Здесь можно привести поистине школьную аналогию с демократией древних Афин (как прототипа современной либеральной демократии), где свободу граждан полиса обеспечивали 7-8 рабов на каждого. Без рабовладельческого фундамента афинская демократия не была бы демократией. Обожествление сферы услуг в постиндустриальной экономике (где развитие общества определяется теми, кто пользуется услугами) в этом смысле напоминает на античные Афины. Таким образом, постиндустриализм стал недвусмысленным намеком на то, что в ХХI веке будет утверждаться новый кастовый порядок. Этот намек вслух, как правило, не проговаривался, однако он четко различим.

В ХХ веке Восточный (советский, красный) проект, обладая ярко выраженной творческой, негэнтропийной природой, бросал тот вызов, отвечая на который, Запад был вынужден интенсивно развиваться. Мы тогда перехватили инициативу в том, что касалось негэнтропийного вектора развития. Поэтому, когда социалистический лагерь был побежден, западному лагерю стоило не торжествовать, а впитать в себя этот вектор развития. Взять у Востока сильные черты.

— Но проблема заключается в том, что демонтаж Востока оказался вызван ползучим – начиная с 1960-х годов – разрушением самой парадигмы развития! – считает В.Аверьянов. – Ведь термин Тоффлера «сверхиндустриализм» может и должен быть истолкован совершенно иначе, чем у теоретиков постиндустриализма. Ростки сверхиндустриализма в недрах индустриализма достаточно очевидны. Это ядерная энергетика, космос, искусственный интеллект, роботизация, уже начинавшиеся разработки в области биотехнологий…

Негэнтропийный вектор развития СССР и Восточного блока был подпитан философией русского космизма – «неотмирной», предельной по своему потенциалу. Там главным выступало не перспектива физического выхода в космос, а открытие новых возможностей человека.

«Если бы не этот великий посыл, то не было бы и отечественного ракетостроения», – заключает В.Аверьянов.

Сегодня же космос используется в крайне заниженных целях. Сугубо утилитарно. В виде спутниковых систем связи, каковые на 90% заняты тиражированием убогой массовой культуры. В виде лабораторий, обслуживающих парфюмерные компании, и т.д. и т. п.

Поворот к утилитарному убожеству начался в 1960-е, и сюда вписались и уничтожение негэнтропийного вектора развития во всем мире, и идеологический подрыв Советского Союза. Этот поворот нес в себе скрытый антитехнократизм. Развитие технологий свелось к набору нескольких узких русел – Интернет, телеком и т.д. Все это действительно привело к формированию нового типа человека: но не того «постматериалиста», о котором говорили теоретики и глашатаи, не нового актора креаномики, а существа бесплодного в плане созидания нового, уходящего в виртуальную реальность. Существа усыпляемого или самоусыпляющегося, с погашенными творческими способностями.

Русских космистов (даже самых материалистичных и прагматичных из них) объединяла идея достижения бессмертия. Постиндустриалистов, судя по всему, объединяет скрытая тема расчеловечивания, дегуманизации. Потому что предлагаемый ими «новый человек» не бессмертен. Он, если можно так выразиться, «антибессмертен», поскольку по самой его конституции ему заперт выход в более высокие измерения чем «человеческое, слишком человеческое» состояние..

— Постиндустриалисты говорили об инвестициях в человека и создании гомо сапиенс очень высокого потенциала, а на деле мы видели совсем иное, – говорит Виталий Аверьянов. – Мы видели культивирование мягкотелого обывателя, а отнюдь не дерзкого творца. Творец и так составлял меньшинство во второй половине ХХ столетия, а в условиях мародерско-эйфорической глобализации творцов стало еще меньше. Люди стали больше – играть и спекулировать, в том числе и на бирже. Считаю, что у большинства идеологов постиндустриализма просматривается довольно-таки агрессивная апология новой модели человека как человека «общества аномии».

Аномия (в понимании этого термина в духе Мертона) есть разложение системы моральных ценностей, вакуум идеалов. Постиндустриалисты воинственно отстаивают именно такую модель. Человек с вакуумом идеалов внутри выдается за некую вершину, оптимум развития цивилизации! Циничный обыватель подается как венец творения.

Несколько лет назад проводя исследования по формированию аномии, мы пришли к выводу, что человек при этом не отбрасывает прочь прежние идеалы и ценности. Он просто начинает их по-другому использовать. Если в традиционном или классическом индустриальном обществе ценности и идеалы служили векторному подъему человека («Чем выше ценность, которой служит личность, тем выше ее собственная ценность, тем полнее раскрытие личности» по формуле Игоря Ильинского), то здесь происходит обратное. Идеалы и ценности используются как демагогические формы для оправдания эгоистической стратегии и самоутверждения данного индивида. Ценности используются в паразитических целях. В этом – суть общества аномии…

В.Аверьянов выделяет пять черт общества аномии.

Во-первых, это гипертрофия СМИ и новых институтов престижа, таких, как мода и реклама.

Во-вторых, это опредмечивание практически всех ценностей. Даже собственное «Я» превращается в некоторого рода вещь. И это противоположно тому, о чем говорят теоретики постиндустриализма с их идей «постматериальной мотивации». Приходит не «постматериальный человек» – идет овеществление самого человека, превращаемого в «вешалку» для аксессуаров, статусов, ролей и достигнутых жизненных целей. Сам успех превращается в нечто вроде упаковки или одежды.

В-третьих, человек не отвлекается от потребления, а все больше и больше его фетишизирует. Становится сверхпотребителем. Ускорение потребительской гонки в 90-е годы и в начале нового века вряд ли кто-то будет отрицать.

В-четвертых, наблюдается выделение некоего «избранного меньшинства», отделенного от остального общества потребления. Оно уже потребило все, что можно, и у него возникли более тонкие потребности, более утонченные жизненные цели и мотивы. Но этот выход за рамки массовой культуры и чувство превосходства над обычными людьми также говорят о том, что и означенное меньшинство, хотя и тешит себя иллюзиями о собственной эксклюзивности, живет в соответствии с той же суррогатной моделью. И неважно, что он ориентирован не на СМИ, не на широкую масскультуру, а на свой элитарный клуб. Просто сформировался свой набор «элитных суррогатов», которые по культурному типу и происхождению не отличаются от массовых фетишей. Образуются элитарные субкультуры. Но и массовая поп-культура также формируется по образцу субкультур.

В-пятых, общество аномии становится не просто субъектом глобализации, но также и основным ее посланием, ее «вирусом».

– Эти пять черт так называемого «постиндустриального общества» говорят о том, что последнее становится мифом-идеологией для очень тонкой тран