Донбасс предавать нельзя

Донбасс предавать нельзя

Александр Проханов

В февральском и мартовском номерах журнала «Наш современник» выходит новый роман знаменитого писателя Александра Проханова, посвященный трагическим событиям гражданской войны на юго-востоке Украины. Так получилось, что выход совпадает с печальной годовщиной того момента, когда на Украине произошел государственный переворот, свергнувший законно избранного президента, и, по существу, началось насильственное подавление новой властью несогласного с ее идеологией населения. Страшными вехами которого стали сожжение людей в Доме профсоюзов в Одессе, расстрел мирной демонстрации в Мариуполе, и, наконец, как апофеоз, полномасштабная война против жителей Донецкой и Луганской областей.

Об этом и шел у нас разговор в студии радио «Комсомольская правда» с писателем Александром ПРОХАНОВЫМ…

«Убийство городов»

— Мой роман так и называется: «Убийство городов», — сразу же подчеркнул Александр Андреевич. — И посвящен он сегодняшним событиям в Новороссии. В течение всего лета, осени, этой зимы мы видим, как на наших глазах, на глазах всего мира убивают цветущие города, как каждый день отламывают от Луганска и от Донецка дом, квартал, больницу, церковь.

— Я посмотрел некоторые главы. У меня создалось ощущение какой-то невероятной документальности описанного, будто это никакой не роман, а репортаж с места событий.

— Ты прочитал, по-видимому, главу, где описывается окончательная грозная предсмертная атака ополченцев, которые вызывают огонь на себя и идут на врага своими оставшимися, уже истерзанными силами, под красным знаменем времен войны.

— Не только.

— Да, это такой репортаж. Правда, я не участвовал в этой атаке, но я знаю, что такие атаки случаются.

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА

Схватка на Саур Могиле

…Рябинин проснулся, оттого, что автомат соскользнул с колен. Они остановились у высокой одинокой горы, на которой уступами поднималась лестница, По ее сторонам на склонах, похожие на утесы, были воздвигнуты монументы. Вся гора напоминала огромный памятник, уставленный изваяниями.

— Саур Могила, — комбат Курок заглянул в автобус. — Здесь в сорок третьем шли страшные бои за Донбасс. И теперь, как тогда, Саур Могила переходила из рук в руки. На вершине шли рукопашные. Уцелевшие ополченцы вызывали огонь на себя. Там похоронены герои. Там же мы похороним наших павших товарищей.

Рябинин, набросив на плечо автомат, стал подниматься от подножья к вершине. Когда-то здесь двигались торжественные толпы, гремела музыка, пестрели букеты цветов. Теперь он один совершая восхождение. Далекая вершина манила его, словно кто-то ждал его на горе.

На склоне валялись перевернутые, ржавые танки, сожженные бэтээры, подбитые боевые машины пехоты. Их опалил адский огонь, превратил людскую плоть в пепел, а металл покрыл ядовитой окалиной. Каждую машину с растерзанными гусеницами, оторванной башней, лопнувшим корпусом настиг удар ненависти, и эта ненависть висела в воздухе, дула из пробоин, жгла горло.

Огромный барельеф надвигался. Выкрашенный алюминиевой краской, был посвящен подвигу пехотинцев, отбивавших у фашистов Донбасс. Из бетонной стены выступали лица, вставали в атаку бойцы, развевались плащ-палатки. Мощные скулы, сжатые брови, расширенные, глядящие из бетона глаза. По этим лицам, по атакующим пехотинцам, по их штыкам, автоматам, знаменам гвоздила украинская артиллерия, стреляли танки, били «грады». Вырывали глаза, отсекали губы, сверлили дыры в груди.

Под ногами Рябинина валялись оторванные носы, срезанные кисти рук, отломанные надбровные дуги. Он обходил их, боясь наступить. Все было усыпано осколками, металлической крошкой. Монумент был в метинах от бесчисленных пуль.

— …Такое ощущение, что во многих событиях автор все-таки участвует. У меня мурашки по спине от вашего романа. Такое ощущение, что вы тоже волновались, как будто впервые услышали то, что вами же написано.

— Я все это видел и вижу.

— (Заметки на полях: Александр Проханов в своей жизни не раз побывал в «горячих точках» на планете, своими глазами видел многие бои. Побывал и в Новороссии. Так что, действительно, не понаслышке знает то, о чем пишет. – А.Г.)

— Как я понял, герой вашей новой книги – писатель, отправившийся в воюющий Донбасс. Я, конечно, ожидал, что он будет похож на автора. Сами-то вы – человек, понюхавший пороху, писатель с идейными убеждениями. А герой какой-то не такой…

— Это молодой, яростный, страстный, честолюбивый писатель, который не написал еще ни одной книги, не опубликовал, быть может, ни одного рассказа, который поехал туда писать свою первую книгу, которая должна была бы его прославить. Его двигала туда, в Донбасс, не великая идея, не великие страдания народа, а вот такое писательское честолюбие.

— Он из Москвы?

— Да. И жадность, и желание увидеть все самому. Но по мере того, как он там вступил в ополчение, сражался, терял товарищей, у него менялись цели и понимание того, для чего он там, на Донбассе. И он забыл о том, что он писатель. Он просто стал воином. Воином этой освободительной войны.

«Это Крым нас к себе присоединил»

— Но ведь изначально многие люди, вышедшие на майдан, и помыслить не могли о таких страшных последствиях их выступления. Люди шли с чистыми помыслами, мечтали о том, чтобы чиновники не воровали, страна процветала и никто никого не убивал. Почему пошло не так, как они хотели?

— Видишь ли, я был на майдане ровно год назад. Я был на майдане, когда уже стояли палатки, когда уже горели дрова в этих железных бочках, когда на этой площади пылала огромная телевизионная плазма с трибуной. На трибуну один за другим выходили люди – мужчины, женщины, — и кляли, проклинали Россию. В их речах жила ненависть, чудовищная русофобская неприязнь. Я стоял среди этой метели ночной, дымились костры, я был окружен этими людьми, которые внимали ненавистническим проповедям. И я понимал, что это не будет чистая революция, это не будет революция роз, это будет революция снарядов и революция крови. И, к сожалению, я не ошибся. Может, кто-то и хотел чистоты и обновления, но, я боюсь, что это легенда. Потому что тон задавали и диктовали правила боевые отряды, боевики. И они хотели своей победы и создания национального, националистического украинского государства.

— Мог бы Янукович тогда спасти ситуацию?

— Если бы Янукович был Сальвадором Альенде, например, он бы, по крайней мере, попытался эту ситуацию спасти и встретил смерть героически в своей резиденции. А Янукович проявил себя в тот момент слабым человеком, трусом, двуличным. Он не стал воином. Он не хотел сражаться за родину. Он сражался за свой огромный кошелек.

— И кошелек потянул его на дно политической жизни?

— Выходит так, что этот кошелек за собой потянул не одного Януковича, но и всю Украину. Этот кошелек – как страшные жернова, которые были привязаны к ногам украинского народа-мученика.

— Александр Андреевич, возникает вопрос: надо ли было нам так резко повернуться к Крыму, позволить ему «вернуться в родную гавань», по выражению президента Путина. А Восточную Украину мы не стали в эту гавань призывать и помогать ей заплыть. Некоторые считают, что это была ошибка. Правильно или нет мы поступили и с Крымом, и с Новороссией?

— Крым не был сшит жесткими нитками с Украиной. Он все время шатался. Он трепетал в недрах этой Украины. Он все время тянулся к России, к Москве. Когда кончилась государственность во время переворота, свергнувшего Януковича, когда возникло безвластие, когда возникла вот эта страшная конституционная дыра, когда кончилось, рухнуло украинское государство, то появилась возможность у крымчан отделиться от этой гиблой страны. Крым объявил о суверенитете.

Прошел бурный референдум. Он высказался за независимость Крыма и присоединение к России. Это было волеизъявление народа. И Россия откликнулась, мгновенно взяла Крым в свое лоно. Исходя из нескольких мотиваций. Главная мотивация, как мне кажется, была связана с тем, что если победит майдан, если победит новая власть, то Украина превращается в мощное натовское, русофобское государство, и на границах с Россией возникает гигантский очаг войны и русской деструкции, русской беды. Поэтому из-под носа натовских генералов, которые мечтали в Севастополе сделать базу Шестого американского флота, мы выхватили этот Крым и создали здесь мощный себе плацдарм.

А, кроме того, конечно, Крым для нас – это такая мистическая русская территория, с Херсонесом, из которого хлынуло православие по всей святой Руси. С ливадийским дворцом, где Сталин объегорил двух своих союзников – Черчилля и Рузвельта. И создал свою концепцию послевоенного мира. Это земля, наполненная русскими трагедиями.

— Все-таки объегорил, выходит?

— Сталин? Конечно. Что получили после войны англичане и американцы? Они получили огрызок Европы и огрызок Германии. Россия получила огромную часть Европы, треть Германии, Сахалин, Курилы, а также свободу рук в третьем мире, где Советский Союз проводил свои революции национально-освободительные и заливал красным цветом всю контурную карту Земного шара. Поэтому Крым был присоединен еще и потому, что государство российское, после 1991 года отброшенное, униженное, оскорбленное, испепеленное почти до праха, оно, это государство, стало медленно, но неуклонно взрастать. И у этого государства появились тяготения, магнит великой империи стал действовать на окружающее пространство. И окружающее пространство, отторгнутое Ельциным от России, зашевелилось, задвигалось. И Крым не был присоединен Путиным. Крым сам ворвался в Россию. Я даже говорил, что, может быть, Крым присоединил к себе Россию.

Почему Донецк и Луганск не ворвались в Россию?

— А Новороссия — Донецк, Луганск — почему они не ворвались в Россию?

— А потому что государство российское к моменту госпереворота на майдане было сильно и крепко настолько, чтобы присоединить к себе только Крым. Но у него не хватило энергии и мощи вернуть себе всю Украину, например. Хотя, конечно же, хотелось бы вернуть всю Украину в лоно великого красного царства. Сил нету, мотивации нету, враг опомнился слишком скоро, началась страшная борьба за Донбасс, которую мы по сей день ведем. Но мы посмотрим, как сложится русская история. Я думаю, что Донбасс не останется в этом неполном, незавершенном виде, в каком он сейчас пребывает.

— Если говорить о Новороссии, какие, на ваш взгляд, ошибки совершены новыми властями Украины? Какие — ополченцам? Можно было бы обойтись и без восстания со стороны ополченцев и без бомбардировок «Градами» со стороны силовиков Киева?

— Нет, я думаю, что никаких ошибок не было ни с одной, ни с другой стороны. Это история. История же не ошибается. То, что мы видим там, это восстановление исторической правды. Восстание на Донбассе – результат выбора народа. Люди провели референдум и тоже проголосовали за независимость. А что было делать новой порошенковской Украине, когда у нее на глазах отламывается один из самых сочных фрагментов ее – Донбасс

Донбасс – это уникальное место. Там уголь рядом со сталеплавильными заводами. Тут же железная дорога, тут же порт в Мариуполе, огромные энергетические мощности. Это и есть сама Украина. Все остальное – придаток к Донбассу. Это окраина Донбасса.

Поэтому это восстание, конечно, было катастрофой для той Украины, которую замышлял Порошенко или его американские патроны. И эту Украину надо было пристегивать залпами «Градов», ракетами «Точка-У», массовыми расстрелами и убийствами. В этом была детерминированность, воля нового нацистского режима Украины. Они все делали правильно. И вопрос сейчас только, в какой степени они победят или будут побеждены. В какой степени Донбасс выстоит или сдастся. В какой степени поддержка Киева Евросоюзом и американцами будет уравновешена нашей поддержкой Донбасса.

— Герой вашего романа не только воюет. Он встречает там и свою любовь?

— Конечно! Оказавшись среди ополченцев, которые занимали рубеж обороны у одного небольшого украинского села, проходя сквозь бои, сквозь атаки, контратаки, он встретился с прелестной молодой библиотекаршей, которая жила в этом селе, потеряла библиотеку — она была сожжена ударом снаряда. И девушка спасала, вынимала книги из огня. И мой писатель, мой Рябинин, подумал, а вдруг среди них находится его еще не написанный роман? И вот эта мысль привлекла его к ней, а потом родилось и чувство. И они на секунду хотя бы полюбили друг друга.

— А почему на секунду?

— А потому что на войне все измеряется секундами, а не веками.

— Александр Андреевич, ну, а если представим себе, что Россия согласится сдать Новороссию, как призывают и Запад, и некоторые либералы, станет ли нам легче? Отменят ли санкции, понизятся ли цены? Пойдут ли опять яблоки польские? Получим ли мы ту Россию, которая была до этого кризиса?

— А ты представляешь, какие бы яблоки к нам пошли, если бы мы, например, отказались от Сибири или отдали ядерное оружие американцам?

— Да, уж… Я был на праздновании 70-летия освобождения узников фашистского концлагеря в Освенциме с российской делегацией. Летели мы обратно из Кракова. Журналисты, ветераны Великой Отечественной войны, бывшие узники концлагеря… Стюардессы принесли поднос яблок. Я посмотрел – возьмет ли кто-нибудь из пассажиров эти яблоки? Никто не взял.

— Они были отравлены ядом этих поляков из правительства, которые сейчас сеют ненависть между нами. Что касается Новороссии, даже страшно представить себе, что может произойти, если сейчас ее сдать. Во-первых, туда придут каратели и добьют окончательно все донбасское население, а Украина превратится в консолидированный мощный плацдарм НАТО.

— А что это для России?

— Для русских, живущих здесь, у нас, на родине, в России, предательство Новороссии станет гигантской трагедией моральной. После воссоединения с Крымом русские почувствовали себя таким цветущим, творящим историю народом. Все это опять может свернуться, заглохнуть, умереть. Русские уже пережили депрессию отступления 90-х годов. И если это повторить в еще более страшном варианте, то никакие антикризисные меры, которые сейчас принимает правительство, никакие надежды на модернизацию не помогут. Поэтому ничему подобному не бывать.

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА

Когда опрокидывают память

…Ярость, с какой уничтожался монумент на Саур могиле, была безумным порывом. Этот порыв опрокидывал не монумент, а событие, которому тот был посвящен. Опрокидывал память о победителях. Обращал вспять время, в котором страшными трудами и тратами добывалась Победа. Выскребал, выкалывал из времени эту Победу. Снаряды и пули уничтожали не памятник, не металлические изваяния, а тех, кто прошел по Донбассу, сметая захватчиков. Павших героев убивали вторично.

Рябинина ошеломила эта ярость и ненависть. Это чудовищное колдовство, совершаемое с помощью снарядов и взрывов. Это было злобное волшебство, подобное тому, что совершает злой чародей, выкалывая глаза фотографии, прокалывая ей сердце, опуская в ядовитый раствор. И у живого человека начинают слепнуть глаза, случается сердечный приступ, он чахнет от неведомой немощи. За прицелами украинских пушек, в башнях украинских танков сидели колдуны, которые всаживали снаряды в металлических воинов, стремились убить тех, кто когда-то убил захватчиков.

Рябинин ощущал эту схватку незавершенной войны, бурлящий завиток истории, в котором он оказался…

Рябинин смотрел на выбоину в танковой башне, на упавшую под ноги голову танкиста, на застрявший в бетоне хвостовик мины. И здесь была та же ярость, та же ненавидящая страсть. Желание вонзиться вглубь истории и оттуда изменить ее ход. История, окаменевшая в монументе, уловленная в недвижные скульптуры, ожила. Вырывалась из бетона. Превратилась в чудовищный вихрь.

Рябинин чувствовал себя вовлеченным в этот вихрь. Он оказался на войне, которая не закончилась 70 лет назад, а продолжалась. Смысл этой войны открылся здесь, на вещей горе, и заключался в том, чтобы не отдать Победу. Не проиграть ее, добытую Родиной в смертельной схватке…

— То есть то, что сейчас происходит с Россией, с Донбассом, с Украиной, это все предопределено свыше и не может быть никакого отступления?

— Вот есть историческое сознание, а есть религиозное сознание. И религиозное сознание сейчас совпадает с историческим, вводит в исторические рассуждения религиозные компоненты. Религиозным компонентом является категория чуда, русского чуда. Русская история без категории чуда была бы непонятна. Мы должны были погибнуть тысячу раз, нам не оставляли шанса выжить. Но каждый раз, когда мы клали голову на плаху и уже заносился топор над Россией, случалось чудо, и мы опять выкарабкивались из черной дыры и побеждали. После драмы 91-го года, когда Россия была поднята на дыбу, мы поднялись. И происходит сейчас возрастание, восхождение Государства Российского. Оно не может быть остановлено в силу закономерности нашего русского развития. Мы сейчас идем на восход, в зенит, а не на закат, не на падение. Поэтому религиозное сознание верит в Россию как в чудо, и оно говорит нам: Новороссия не будет сдана. Россия в этой схватке миров, которая сейчас происходит, выстоит и победит.

…А кто напишет «Возрождение городов»?

— Можно ли представить Донбасс, который сейчас засыпают смертоносными снарядами, Донбасс, который не хочет жить по киевским порядкам, в составе Украины? Даже с правами широкой автономии?

— Я затрудняюсь сказать прямо «нет», хотя, мне кажется, что это невозможно – слишком много беды, слишком много могил, слишком много крови. Автономия это слабое вознаграждение. Я вот что подумал. Посмотри, какая страшная бойня была с 41-го по 45-й год, какая вражда между немцами и русскими. А ведь сейчас нет этой вражды. Нет этой абсолютной, такой сверкающей, огненной ненависти, которую испытывали советские воины, врываясь в Берлин. Она куда-то делась. Что это? Может быть, это мягкосердие русских, готовность прощать, когда ушли главари, немецкие витии, которые натравили Германию на весь белый свет, в том числе и на Советский Союз.

Гипотетически можно представить себе, что внуки разбомбленных донетчан простят внуков тех, кто нажимал на гашетку орудия, но я не вижу, что можно сделать с этим поколением людей, которые потеряли своих девочек с оторванными ручками, потеряли свои дома, чтобы они это простили? Что сделать с шахтерами, которые оставили свои шахты и изможденными черными бородатыми лицами дни и ночи стоят на блокпостах? Мне кажется, что психологические аспекты должны учитываться при любых самых представительных переговорах, которые будут вестись по проблемам Донбасса и Киева.

— У вас даже голос дрожит. Может, воды принести?

— Принеси. У тебя рассола нет с собой?

— Нет. Давайте воды… Александр Андреевич, а что будет с Одессой, пережившей сожжение людей в Доме профсоюзов, с Харьковом, где противостояние сторонников и противников новой киевской власти проявляется вокруг памятника Ленину, который майдановцы хотят снести, а их противники – отстоять. Ощущение, что люди там запуганы и подавлены

— Там террор. Там арестованы и посажены в тюрьму активисты независимости Новороссии, там установлен режим диктатуры, там постоянно идут аресты, чудовищная пропаганда. И поэтому сию минуту трудно представить себе, что Одесса, Харьков, Днепропетровск, Николаев, Херсон мгновенно вольются в Новороссию. Это процесс затяжной и долгий. Я думаю, что когда устоятся государства Донбасса (Луганск и Донецк), когда окончательно возникнет армия, а не ополчение, установится командование военное, утрясутся хозяйственные механизмы, когда туда придет энергия не войны, а энергия строительства государственного, то у этих республик хватит сил, инициатив, чтобы протянуть руку к своим собратьям в оставшейся Новороссии. Это не будет рука с автоматом, я убежден. Вопрос в организации и во времени. Я думаю, что Новороссия не может оставаться в составе сегодняшней Украины, потому что сегодняшняя Украина напоминает медузу без хребта, которая сама расплывается по этому пространству.

* * *

— Александр Андреевич, а, может быть, вы уже пишете, заглядывая в будущее, вторую часть своего романа – «Возрождение городов Донбасса»?

— Вторую часть романа пишет другой, молодой художник, писатель… Который, я не сомневаюсь, уже сейчас находится там, в Донбассе, может быть, стреляет, может быть, лежит в лазарете и пишет уже свою молодую книгу. Я желаю ему здравствовать и желаю, чтобы эта книга была прекрасной.

ПРОГНОЗ ОТ ПИСАТЕЛЯ-БУРЕВЕСТНИКА

Почему Запад никогда не дожмет Россию

— Александр Андреевич, я давно заметил, что 100% ваших прогнозов практически сбываются. Что будет с Донбассом через год?

— Донбасс будет дымиться, в Донбассе по-прежнему будут страдать. Лето принесет Донбассу некоторое облегчение, но мне кажется, что завиток истории, в который нас всех завернули, он не развернется к этому времени — слишком большой кризис охватил все человечество. Человечество будет вырываться из этой обветшалой кожи, и кожа эта будет трещать, дымиться и хрустеть от боли.

— А что будет с Крымом?

— В Крыму есть две восхитительных и таинственных сакральных места. Первое – это Херсонес, где совершилось крещение Руси и где совершилось управление духовной жизнью человечества. И второе место – это Ялта, это Ливадийский дворец, где проходила конференция глав стран – победителей во Второй мировой войне, где происходило управление геополитической жизнью человечества. Вот эти две сакральных точки, эти два потрясающих места вошли в состав России, укрепили ее мощь и укрепили ее святость. Поэтому с Крымом будет то же, что будет с Россией, а Россия непобедима.

— А что будет с Украиной через год?

— Ты меня пытаешь, как будто меня зовут Ванга.

— Я просто потом читаю – всё сбывается.

— Так я тебе сейчас всё и выложу. Мои прогнозы имеют таинственный смысл. Когда к Александру Сергеевичу Пушкину, думая, что он всеведающий и всезнающий, подходили…

— Вы не уходите от вопроса.

— Я не ухожу, я его даю косвенно, а ты прозрей и пойми, что я хочу сказать. Когда Пушкина спрашивали: «Александр Сергеевич, а что будет?» — он долго и внимательно смотрел в глаза собеседнику своими эфиопскими глазами и говорил: «А то и будет, что нас не будет».

— Меня не устраивает такой пушкинский ответ. Хочу прохановский!

— Конечно, ты хочешь радостный итог: а то и будет, что все мы будем. Все будет так, как заложено в концепции русской истории. Русское государство пройдет через кризис, выстоит, оно не позволит, чтобы на его границах существовало натовское государство. Я думаю, Украину ждут смены властителей, вместо Порошенко придет Тимошенко, вместо Тимошенко придет Яценюк, вместо Яценюка придет мэр Львова. Это будет чехарда власти.

Вряд ли Украина сразу распадется на 70 провинций, но ее ждут очень тяжелые, мучительные времена. Вопрос в том, захочет ли Москва, захотим ли мы с тобой хаотизировать Украину и создавать на границе с Россией второе Сомали. Давай с тобой решим, хотим мы этого или нет.

— Нет!

— Тогда Украина как государство уцелеет — в усеченном, но уже в безвредном для России, виде.

— Но Запад Россию не дожмет?

— Сколько раз он пытался дожать Россию до нас с тобой. Неужели он дожмет нас с тобой? Посуди, Саш, как можно тебя дожать?

— Как можно дожать Проханова!?

— Как можно нас с тобой обоих дожать? Это исключено просто.

— Александр Андреевич, спасибо, что обнадежили…

ГЛАВЫ ИЗ РОМАНА "УБИЙСТВО ГОРОДОВ"

…Было солнечно, ярко. На площади сверкал и переливался фонтан. Торжественно и помпезно сияли колоны с капителями. Памятник Ленину высился твердо, незыблемо. Толпа теснилась к памятнику. Ее сдерживала цепь ополченцев. На земле стояли красные гробы. Два десятка открытых гробов с белыми простынями, под которыми бугрились руки, стопы. Виднелись головы, одинаковые в своей неподвижности и обращенности к небу.

Рябинин стоял в ряду автоматчиков, близко от гробов, напоминавших красно-белую клавиатуру. В одних лежали ополченцы батальона «Марс», в других мирные жители, погибшие при бомбардировках и авиа-налетах.

Он видел Козерога, его узкое, с провалившимися щеками лицо, острый нос и выпуклые желтые веки, под которыми, казалось, все еще страстно трепетали глаза. Лицо чеченца Адама казалось задумчивым и печальным, без его обычной яркой улыбки и яростного блеска зеленых глаз. Осетин Мераб насупился, сдвинул брови, и щеки его покрывала синяя отросшая щетина. Калмыцкий казак Валерий обратил к солнцу скуластое лицо, и, казалось, сладко дремал, топорща колючие усики. Серб Драгош закрыл глаза, чтобы свет солнца не отвлекал его от какой-то важной, до конца не додуманной мысли. Каталонец Аурелио тихо улыбался, словно слушал далекую, сладкую музыку. Рядом с ополченцами в гробах лежали две маленькие девочки с притихшими личиками, усыпанные цветами. Старик с большим лбом, на котором белела перевязь с церковной молитвой. Пожилая женщина в темном платке с горько склеенными губами, словно ей не дали доплакать.

Ухал оркестр. Сверкал фонтан. Била далекая артиллерия. На трибуне, у микрофона стояли городские мужи, ополченцы. Знакомый священник в подряснике, с боевым жилетом, держал на груди икону Богородицы. Рябинину казалось, что он знает эту площадь многие века. С первого посещения до сегодняшнего дня протекла целая вечность. Жизнь и смерть батальона «Марс».

Первым говорил священник. Держал перед собой икону, ту самую, к которой прикладывались уходившие в бой ополченцы. Рокотал молитвенное песнопение густым басом, сливавшимся с раскатами далекой артиллерии.

«Со святыми упокой, Христе Боже, рабов твоих, и де же несть болезней печалей, воздыхания. Но жизнь бесконечная».

— Братья, — обратился он к площади, поднимая над головой икону, — Сей образ благословлял на праведное сражение героев. Богородица каждого целовала в уста, отпуская на смертный бой. И она же теперь встречает героев в Царствии Небесном. Каждого целует в уста и ведет к столу. Этот стол стоит в райском саду под деревьями с дивными плодами. И за этим столом сидят все, кто отдал жизнь свою за святую Русь, от начальных времен и до наших дней. И прислуживает за трапезой сам Иисус Христос. Насыщает их хлебом, который есть его тело. Поит вином, которое есть его кровь. Герои вкушают из рук Христа и обретают бессмертие.

Голова у Рябинина плыла. Он слушал священника и вспоминал, как чеченец Адам ломал лепешку, деля ее по-братски, и эта лепешка была телом Господним. Вспомнил, как пил из источника ключевую воду, и эта сладкая вода была кровью Господней. Но где-то в травах, не погребенный, не отпетый, с крестом на пробитой груди, лежит украинский солдат. И есть ли ему место за райским столом? И есть ли место за этим столом Рябинину?

Вторым говорил городской муж, круглолицый, с пепельной бородкой, в сером костюме, на котором цвел георгиевский бант:

— Донбасс смотрит на вас, павшие герои, и льет слезы. Россия смотрит на вас, и Кремль склоняет перед вами свои башни. И кремлевские звезды роняют на ваши лица свои слезы. Здесь, в Донбассе, мы сражаемся за свои земли, свои шахты, свои пороги. Но мы сражаемся за матушку Россию. Россия посылает к нам на помощь лучших своих сыновей, но пусть она пришлет нам танки, самоходки, зенитки, «грады». Тогда мы будем жечь фашистские танки, сбивать фашистские самолеты, и реже будут звучать над павшими героями поминальные молитвы. Вас же, павшие братья, мы похороним на Саур — Могиле, где стоят великие памятники героям минувшей войны. И где уже похоронены ополченцы, схватившиеся с врагом в рукопашную и вызвавшие огонь на себя.

Рябинин смотрел на лица в гробах с запечатанными устами и окаменелыми веками. И думал, что теперь в нем поселились все их души, и он, уцелевший в бою, станет воевать один за них за всех. Весь батальон «Марс» вселился в него, и он, Рябинин, и есть теперь батальон «Марс». Они, лежащие в гробах, не отпустят его с этой войны.

Выступал плечистый, бритый наголо, рыжебородый комбат. В бороде скрывался шрам, который мешал ему говорить, и он говорил толчками, проталкивая слова сквозь боль. Рябинин помнил его в первый день своего приезда, день, который казался теперь бесконечно удаленным.

— Мой позывной «Курок». Я командир батальона «Аврора». Козерог был мой друг. Мы вместе выбирались из Днепропетровска. Когда нас окружили отморозки батальона «Айдар», Козерог вырвал из гранаты чеку и поднял руку. Мы прошли сквозь их строй, и никто не посмел выстрелить. Козерог был звездный человек. Он мечтал построить на других планетах царство света. Мы построим это царство здесь, в Новороссии. Именами павших героев назовем улицы и площади новых прекрасных городов. Всех, кто остался от батальона «Марс», зову к себе, в батальон «Аврора». Да здравствует Советский Союз!

Рябинин держал у груди автомат. Подумал, что ни разу за эти три дня не вспомнил о книге. Книга, ради которой приехал сюда воевать, перестала быть его целью. Война, которая унесла его боевых товарищей, война, которая погрузила его в свою пучину, война, которая поселила в нем души погибших товарищей, — война сама стала его целью. Он избежал гибели благодаря мимолетной вспышке, блеснувшей в голове Козерога. Эту вспышку послал Козе