Цена справедливости
Сергей Черняховский
России предстоит заплатить её снова
Вряд ли можно было бы найти людей, которые публично и открыто выступили либо выступали когда-либо в истории против справедливости. И как минимум до сих пор они справедливости – в смысле справедливого устройства общества – так и не достигли. Иначе не говорили бы об этом требовании сегодня.
Однако в сложившейся ситуации вопрос справедливости перестает быть исключительно общегуманистическим и этико-философским вопросом – он становится вопросом выживания страны – не только существующего социума, но и страны в ее историко-культурном и геополитическом понимании.
Положение России/СССР в качестве сверхдержавы XX века было обеспечено не только ее ресурсами и силой консолидированной власти – сама сила этой консолидированной власти была обеспечена поддержкой её со стороны консолидированного общества. Поддержкой, которая основывалась на том, что, с одной стороны, большая часть общества рассматривала созданные социальные условия как справедливые, а с другой стороны, тем, что в обществе объективно была создана глубоко эшелонированная система социальной справедливости.
Сила СССР в международном плане основывалась на том, что как минимум большую часть своего существования его воспринимали в остальном мире как морального лидера цивилизации, противостоящего «Старому миру», миру воплощенной несправедливости. И падение государственного устройства, и пренебрежение к СССР в конце 1980-1990-х гг. были вызваны именно разрушением, в ходе психологической войны конца 1980-х гг., этого образа и уверенности в справедливости данного устройства.
Страна оказалась разделенной на части, воспринималась как проигравшая и как добыча для мировых центров силы. Попытка РФ, идентифицированной Путиным как «сохраненная часть СССР», восстановить нормальное положение вещей – натолкнулась на упрямое сопротивление этих центров, в первую очередь со стороны основного геополитического конкурента – США. На Россию сегодня оказывается давление, сопоставимое с тем, какое было оказано на нее после 1917 года.
Тогда она выдержала и победила в ходе практически четвертьвекового периода противостояния, хотя экономически в 1920-е годы была намного слабее, чем сегодня. И победила именно за счет образа морального лидера и силы притяжения своего альтернативного миростроительства.
Сегодня у РФ нет образа морального лидерства и социальной справедливости.
Понятие социальной справедливости
Справедливость, как всякая этическая категория, весьма неоднозначно соотносится с политической реальностью. Даже если не принимать в расчет позиции последовательного цинизма и социал-дарвинизма, вызывает сомнение сама возможность мерить политическую реальность этическими категориями.
Так или иначе, мы сталкиваемся с разными базисными уровнями понимания справедливости. Приведу для примера – два из них.
1. Справедливо, чтобы всем людям было хорошо? Ведь они в основе своей равны? Наверное, справедливо. Это уровень понимания, при котором мы исходим из постулата: "Хорошо было бы, чтобы…".
Обозначим его как уровень всеобщего добра. Однако он мгновенно сталкивается с собственными ограничениями. Хорошо обеспечить право людей на жизнь? Хорошо. Что это значит конкретно? Бессмертие. Хочется верить, что при каком-то уровне развития оно будет достигнуто, но, если даже отвлечься от старых опасений о превращении бессмертия в вечную старость, это явно не то, что может быть первоочередным вопросом политической и социальной борьбы. Отсюда возникает мысль, что разговор о справедливости беспредметен без реального учета возможного, т.е. без учета имеющихся ресурсов.
Распределить можно лишь то, что произведено, отсюда справедливость и ее конкретная реализация зависит от уровня развития производства и имеющегося прибавочного продукта. Соответственно, если мы имеем производство, способное обеспечить право на реализацию всех способностей для 1 % населения, мы имеем одно понимание справедливости, для 10 % — другое, для половины – третье и т.д.
В реальную повестку дня вопрос о создании общества изобилия и реализации человеческого потенциала для всех встает только на высокой ступени развития, как минимум – при возникновении крупного машинного производства, а, более реально, как мы понимаем теперь, при достижении уровня постиндустриального развития, когда основным фактором производства становится не физическая рабочая сила, а эвристические способности человека.
До создания такого общества неизбежно мы сталкиваемся с проблемой принципов распределения, причем в двух измерениях: с одной стороны, это вопрос о "честности" распределения, с другой стороны – вопрос о целесообразности распределения с точки зрения перспектив развития общества, где мы имеем проблему необходимости концентрации ресурсов в наиболее перспективных точках социума.
2. Поставим здесь вопрос о втором уровне справедливости. Справедливо ли, чтобы человек получал то, что он заслужил? И не получал того, что он не заслужил? Представляется, что справедливо.
Но вопрос "заслуженности" (отвлекаясь, для простоты, от спорного и интересного вопроса о критериях заслуженности) распространяется не только на отношения определения размера зарплаты и иных вознаграждений.
В разных обществах существуют разные принципы распределения: по труду, по капиталу, по силе, по ловкости и т.д. Выбор принципа распределения, т.е. выбор типа общественного устройства, в конечном счете, типа справедливости, осуществляет само общество. И за свой выбор оно должно отвечать.
Действительно в современной России людям реально не гарантировано право на жизнь, не гарантировано осуществление реализации их талантов, не гарантировано отсутствие ущемленности из-за существования в обществе несправедливых привилегий. Уровень таких гарантий значительно ниже, чем в прежнем советском обществе.
Однако это есть результат осуществленного обществом выбора в эпоху перестройки и начала 90-х гг. Любой разговор о том, что подобный выбор был сделан ошибочно, "в лукавом смущении", безоснователен. Во-первых, потому, что "незнание политических и исторических законов не освобождает от политической и исторической ответственности". Во-вторых, потому, что если ошибка совершена, она может быть исправлена лишь при осознании этой ошибки и ее искуплении. История не детский сад – впрочем, и там для исправления ошибки ее надо как минимум признать и обещать "больше так не делать".
Чтобы получить более высокий тип справедливости, нежели тот, который осуществлен сегодня в России, его надо завоевать. Справедливость есть ничто без силы, способной принудить к соблюдению справедливости. А поскольку, сделав свой выбор в 90-е годы, общество презрело всю ту цену, которую оно заплатило за прежний, более высокий тип справедливости в ходе страшных войн, в ходе создания своего хозяйства в 20-30-е годы и его восстановления в 40-50-е, — можно усомниться, что было бы справедливо, если бы оно было избавлено от последствий этого выбора за цену существенно более низкую.
Лишь понимание этого факта и внутренняя готовность расплачиваться могут быть хоть какой-то основой для претензии на что-то более справедливое, чем то, что страны СССР имеют сегодня.
Разные справедливости
Просто справедливость – то есть представления о справедливости, о справедливом устройстве – всегда и у всех значимых социальных групп были различными. И дело даже не только в том, что представления о справедливости у одних групп населения часто расходились с представлениями о справедливости у их социальных контрагентов – то есть тех, кто как раз в первых видел препятствие в установлении того, что справедливым считали они сами. Строго говоря, ни рабовладелец, ни феодал, ни капиталист никогда не считали те отношения, которые обеспечивали их доминирующее положение в обществе – несправедливым. Они считали справедливым, чтобы раб хорошо работал за выдаваемую ему похлебку, крестьянин исправно платил оборок, рабочий не бастовал.
И сегодня, наверное, ни Горбачев, ни Чубайс, ни Кудрин не скажут, что их катастрофические эксперименты над страной не были справедливы. Первый заявит, что истинная справедливость в том и крылась, чтобы разрушить существовавший в СССР социально-политический строй. Второй – что приватизация, в конечном счете, была воплощением справедливости, потому что передавала собственность из рук «неэффективного собственника» в руки «эффективного». Третий – что несправедливы были как раз государственные цены, потому что лишали отдельного производителя права установить на свой продукт ту цену, которую он считал бы справедливой.
Точно так же Адольф Гитлер был бы глубоко не согласен с утверждением о несправедливости своих действий, — он бы, напротив, утверждал, что несправедливость в том и заключалась, что «высшая раса» была недооценена человечеством – а сама справедливость как раз в том, чтобы уничтожить или поставить на службу ей другие, низшие расы.
Казалось бы, можно сказать, что раз представления о справедливости разнятся у имущего меньшинства и неимущего большинства – то, с точки зрения демократии, за основу должны приниматься последние. А потому справедливо так или иначе подчинить стремление к справедливости имущих к стремлению к справедливости неимущих. Дело, однако, и в том, что у самих неимущих представления о справедливости, как правило, разнятся. Причем не в мелочах, а в концептуальном понимании. Если принять за исходное, что раб считает свое положение раба несправедливым, — то при этой своей оценке наличного состояния он может увидеть исправление такой несправедливости подчас в диаметрально противоположных вещах.
Один раб будет стремиться к тому, чтобы перестать быть рабом и самому обзавестись рабами. Другой – в том, чтобы его кормили лучше и выдавали не пустую похлебку, а чтобы каждый день в ней было мясо. И желательно, чтобы раз в неделю его отпускали погулять. Третий – увидит справедливость в том, чтобы убежать. Четвертый – в том, чтобы восстать, освободить максимальное количество рабов и вместе с ними вырваться за пределы рабовладельческого государства. Пятый же – в том, чтобы уничтожить власть рабовладельцев и само рабовладение.
Кстати, те, кто поддержит последнюю точку зрения, разойдутся в представлениях о том, чем заменить разрушенный строй. И все повторится на новом витке спирали: часть потребует утвердить власть освободившихся и превратить в рабов бывших господ. Часть – сочтет, что нужно установить законы, обязывающие господ сытно кормить рабов. Часть – просто предложит освободить нынешних рабов. Часть – выдвинет проект передачи рабам в надел куски обрабатываемой ими земли с обязанностью оплачивать пользование ею. Наконец, часть будет отстаивать идею уничтожения рабства и всех форм эксплуатации в принципе. И все их требования будут обосновываться их представлениями о справедливости.
Поэтому, если ставить вопрос о справедливости сегодня – при всей шаткости и неопределенности этого требования – приходится говорить не только о том, что справедливо, но и о том, что действительно обоснованно на данном этапе истории и соответственно о критериях справедливости.
С тех пор как после 1917 года социал-демократические и социалистические партии стали все чаще приходить к власти в капиталистических странах, при всех известных успехах, которых им удавалось добиваться, основной проблемой, с которой они сталкивались раз за разом, становилось именно раздувание государственного аппарата, бюрократизация и замедление темпов развития – что и стало основанием нарастающей критики их консерваторами и неоконсерваторами (у нас иногда почему-то называемых «неолибералами»). Это и стало причиной первой волны их падения.
Потом, уже в 90-е годы, в Европе вновь начался «левый марш» и социал-демократы вновь стали возвращаться к власти. Но оказалось, что они сталкиваются все с теми же проблемами – и во многих случаях просто не имеют плана и проекта продвижения к тому новому состоянию, которого смутно ожидает общество. И все яснее становилось, что проблемы справедливости не решаются исключительно через сферу распределения и перераспределения. Перераспределить можно только созданное богатство. Основной же вопрос справедливости не в том, как делить – а в том, как производить.
Какое положение вещей, в конечном счете, будет признано обществом более справедливым: устройство, при котором низка социальная дифференциация, и децильный коэффициент составляет, скажем, ¼ (низшие десять % имеют доход в 1000 долларов, а верхние – в 4000), или устройство, при которой децильный коэффициент составляет 1/20 (низшие 10 % имеют по 10 000 долларов, а верхние — по 200 000)?
Относительное равенство доходов (не говоря об их уравнивании) – не решает вопрос справедливости. Даже повышение доходов само по себе ее не решает. Потому что повышение потребления – это лишь повышение животных функций организма.
Верно, конечно, что, не повышая благосостояния человека, невозможно обеспечить развитие общества. Но это благосостояние по настоящему значимо не тогда, когда ведет к сытому довольству, а тогда, когда становится освобождением человека от того, чтобы посвящать всю свою жизнь заботе о добывании пропитания – и становится основой как для его творческой производственной деятельности, так и для его личностного развития.
Тупик социал-демократии был как раз в том, что ее требования в основном сводились именно к гарантиям для социально-незащищенных. И не вели к ускорению развития ни производства, ни личности. Они всегда хотели предложить голодному – «рыбу». Даже если ее приходилось отбирать у богатого. И освобождая человека от голода, одновременно освобождали его от ответственности и стремления к деятельности. В этом как раз коммунисты превосходили их тем, что делали ставку на развитие производства, на то, чтобы человек, включаясь в это производство, получал возможность для собственной реализации – то есть, предлагали (до известного момента) не рыбу, а «сети для ее ловли».
Новый этап развития (как исторического, так и производственного) заключается сегодня в отказе от выбора между «обществом обогащения» и «обществом потребления». И в сознательном создании «общества познания», «общества развития».
В конечном счете, справедливость не в том, чтобы человек потреблял все больше и больше. Справедливость в том, чтобы человек был освобожден от подчинения себя собственному текущему потреблению. Справедливость в том, чтобы человеку была обеспечена возможность все большего свободного развития его личности, все более полной реализации всех заложенных в нем способностей и потенциалов. Говоря словами Маркса: «Каждый человек, способный стать Рафаэлем, должен иметь реальную возможность им стать».
И это принципиально иной уровень справедливости. В основе его лежит преодоление обеспечения как «права на обогащение» («справедливости обогащения»), так и «права на потребление» («справедливости потребления»), — в достижении уровня обеспечения «права на развития» – то есть «справедливости развития».
Векторы справедливости
Относительно недавно, в июле 2013 года, ВЦИОМ опубликовал данные опроса о социальной справедливости. Теоретически, реализация социальной справедливости является характерной чертой четвертого уровня государственности, где главным требованием выступает общая политическая категория «Братство» (на предыдущих уровнях: 1-я — «МИР», 2-я – «Свобода», 3-я – «Равенство»). На этом уровне доминантным типом права являются социальные права, главной боязнью, от которой должно обезопасить государство – боязнь социальной и материальной ущемленности, главным стремлением общества – стремление к материальному достатку, обеспечению равенства шансов, и главным политико-институциональным выводом – социальное государство.
Есть свои коллизии в отношениях данного, четвертого уровня государственности с третьим, политико-институциональным, выводом которого является «правовое государство». Проблема в том, что право вообще находится в сложных отношениях с этикой. В том числе потому, что законность по определению часто отличается от справедливости. Само же понимание справедливости не универсально. И на разных этапах исторического развития, и у разных общественных классов – оно различно.
ВЦИОМ предложил шесть вариантов ответа.
Первый «В том, чтобы уровень жизни всех был бы примерно одинаковым, не было ни богатых, ни бедных» — и с этим сегодня согласны 20% граждан; второй «В том, чтобы положение каждого члена общества определялось его трудовыми усилиями» — так думает 12 %; третий «В том, чтобы каждый мог достичь того, на что способен» — 13 %; четвертый «В равенстве всех перед законом», — 36 %; пятый «В гарантиях для социально незащищенных, в социальной ответственности богатых», — 11 %; шестой «Никакой социальной справедливости в обществе не было и никогда не будет», — 7 %.
Это — разные представления разных политико-идеологических тенденций и разных обществ. «Равенство перед законом» теоретически к социальной справедливости отношения вообще не имеет. Но поскольку есть люди, которые это мнение разделяют – такая интерпретация есть.
Представление «ни богатых, ни бедных» — это некое общее представление раннего, уравнительного социализма.
«Положение каждого члена общества определяется его трудовыми усилиями» — представление утвердившегося социалистического общества и общей социалистической теории.
«Возможность для каждого достичь того, на что способен» — если, разумеется, речь не идет о возможности каждого украсть, сколько у него получится – это представление коммунизма.
«Гарантии для социально незащищенных, социальная ответственность богатых» — представление социального государства, которое можно трактовать как переход от капитализма к социализму, своего рода компромисс между ними.
Важнее в целом то, что сумма социалистических, переходно-социалистических и коммунистических представлений, составляющая 56 % (20+12+13+11%%) намного превышает собственно буржуазные 35 %. Последние даже в сумме с негативистскими социал-дарвинистскими 7 % намного уступают первым.
«Если развивать идею социальной справедливости, то какой из двух следующих вариантов вам ближе? (закрытый вопрос, один ответ)». Первый «Социальная справедливость, сильное государство, порядок, национальные интересы» — набирает 58 %. Второй «Социальная справедливость, демократия, солидарность, свобода» — 28 %.
Первый вариант до известной степени соотносится с социалистическими представлениями, второй (за исключением категории «солидарность») – с капиталистическими. Причем, что интересно, в этом случае динамика выглядит более явно: по первой формулировке – увеличение с 2004 по 2013 год с 50 до 58 %%, по второй – за то же время сокращение с 33 до 28 %%.
Главное отличие в формулировках первого и второго вопросов – включение во второй этатистского момента. То есть при разделении на социалистическо-комунистические представления и представления капиталистические – динамики почти нет, первые устойчиво превалируют над вторыми. При включении этатистской составляющей – именно по ней наблюдается заметный рост.
То есть, условно говоря, укрепляются представления, тяготеющие именно к варианту условно «государственного социализма», который, собственно, и близок в представлении раннему социализму, созданному в свое время в СССР.
Билль о социальных правах
Президент Путин в модифицировано-расширенном виде обозначил задачу создания в России государства социальной справедливости еще в первый президентский период, заявив о превращении задач социального развития общества в главное направление государственной политики России.
Формально, эта задача декларировалась и Конституцией 1993 года. Ее 7-ая статья гласит: «1. Российская Федерация — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека».
Вообще есть некоторая ирония в том, что Конституция, принятая в качестве заключительного акта антисоциалистической и антикоммунистической контрреволюции 1991-93 гг., вынуждена была записать в качестве одного из своих базовых положений не только характеристику социалистического вектора развития («Социальное государство»), но и прямо взятую из работ Маркса и программы коммунистической партии цель «создания условий, обеспечивающих свободное развитие человека». Сравним у Маркса: «Свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех». Но так уж бывает в истории, что подчас те, кто политически оказался победителем, вынуждены, подчиняясь объективным историческим требованиям, использовать программу своих побежденных противников.
Длительное время эта статья оставалась ничем не наполненной политической декларацией. Традиционно задачи социального государства включают в себя как создание равных стартовых условий для представителей разных социальных групп общества, так и обеспечение гарантий для каждого в следующих базовых областях социальной жизни:
— гарантии реальных (в основе своей – равных) возможностей доступа всех граждан к получению образования;
— гарантии реального обеспечения возможностей медицинской помощи — и, шире, — возможностей защиты и поддержания своего здоровья;
— гарантии реального обеспечения права на получение труда, способного обеспечить достойный уровень жизни и соответствующего профессиональной квалификации и способностям гражданина;
— гарантии реального права на защиту интересов работника в условиях трудовых споров;
— гарантии достойного пенсионного обеспечения.
В социальной справедливости, строго говоря, есть два уровня ее воплощения: достойная жизнь для каждого (в том числе и социальная защищенность) – и возможность свободного развития, реализации своего человеческого потенциала. То есть – пассивная социальная справедливость (защищенность), и активная социальная справедливость (возможность развития).
Самый простой и низкий уровень справедливости – это своего рода «благотворительный уровень», уровень государственной заботы о неимущих, доводящий находящихся на уровне нищеты до некого минимально-допустимого уровня «благородной бедности».
Самый сложный, самый высокий – это, в частности, описанный 7-й статьей Конституции уровень создания условий, обеспечивающих для каждого возможность свободного развития – а, следовательно – возможность реализации всех его природных способностей. То есть, по большому счету, создание таких социальных условий, в которых каждый человек страны избавлен от необходимости подчинять свою жизнь обеспечению поисков пропитания и других простейших форм жизнедеятельности, а имеет возможность посвящать ее творческой личностной самореализиции.
Собственно, опыт советского социалистического строительства включал в себя минимум три этапа различной трактовки взаимных обязанностей человека и общества.
Первоначально, в "героический" период раннего социалистического развития на исходном уровне признавалась изначальная необходимость равновесия и единства этих обязанностей. Однако в силу самих особенностей этого этапа и тех сверхнапряжений, которыми приходилось обеспечивать поступательное развитие и решение стоящих перед обществом задач, в практическом приближении на первый план все же выходила обязанность человека в его служении обществу.
Позже, примерно с конца 60-х гг. была сделана определенная попытка "отдачи долгов" обществом, которая вылилась в тезис о задаче все большего удовлетворения материальных потребностей. Именно после этого была создана та реальность "зажиточного общества", которая выявила свою противоречивость, ограниченность и недостаточность к концу 70-х гг. Потребление было практически возведено в ранг ненасытного божества, но оно продолжало отставать от потребления цивилизационных конкурентов, а в жертву ему все больше приносились начала нематериального богатства. Само сравнение систем было предложено осуществлять по тому параметру, в котором советское общество заведомо отставало.
В этом отношении, "перестройка" и оказалась, по сути "бунтом сытых", творящих в своих желаниях салат из "осетрины с конституцией".
Наступившая пора "реформ" на деле была лишь откровенным отказом государства от всех своих обязательств по отношению к обществу, и отказом общества от своих обязательств по отношению к человеку. В этом плане действительно сложно придумать что-либо более бесчеловечное и людоедское, нежели Россия начала 90-х гг.
Внесение в повестку дня принципа "справедливости развития", если оно состоится, ставит вопрос о возвращении к ответственности общества перед человеком.
Что, в конечном счете, это значит?
В общем плане здесь очевидна классическая формула о недопустимости превращения человека в средство и его значимости исключительно как цели, а также классическое и ключевое марксистское положение о том, что условия свободного развития личности являются условием свободного развития всех.
В самом непосредственном, первом приближении, «государство справедливости», как и "политика социальности" есть некое функциональное обеспечение общественной стабильности, которая недостижима при высокой степени имущественной дифференциации и социальной напряженности.
В этом отношении сама социальность, "забота о человеке" вполне может быть как заботой патерналистской, заботой о рабе, заботой о слуге, так и заботой инструментальной – заботой о средстве. Во всех данных случаях здесь, по сути, нет человека: здесь есть средство или объект заботы, человек выведен не как самоценность общества и истории, а как ценность того, кто является истинным хозяином данного общества. Это есть забота о средстве или объекте, сам человек исчезает из данных вполне, казалось бы, социализированных отношений.
Он отсутствует как субъект, отсутствует как личность, отсутствует как самостоятельное начало развития. Он важен не в своих стремлениях, не в возвышениях своих способностей, а лишь в двух отношениях: как имеющий качества удовлетворенности (и потому – лояльности) и качества работоспособности (и потому – исправности). Хотя, по сравнению с условиями дикости (как первоначального капитализма Европы, так и российской дикости 90-х гг.), это само по себе есть огромный скачок вперед.
Как таковые они включают в себя:
гарантии биологического существования, т. е. гарантии того, что человек имеет еду, жилище и одежду, соответствующие современным представлениям о достойной жизни;
гарантии поддержания его здоровья, т. е. гарантии доступного и качественного медицинского обслуживания. Иначе говоря, в обществе, принимающем на себя такие обязательства, должна существовать либо бесплатная медицина, либо такой реально-обеспеченный минимальный уровень дохода, при котором платная медицина становится доступной во всех своих основных проявлениях;
гарантии формирования и обеспечения его работоспособности и эффективности, что, кроме того же поддержания его здоровья, предполагает формирование человека как носителя рабочей силы – то есть гарантии по сути бесплатного общего и профессионального образования.
Эта триада является ведущей. Но сюда, на тех же основаниях, должны быть включены гарантии трудовой занятости и обеспечения старости, причем не зависящие от объема трудового вклада в течение жизни.
В этом отношении саму «справедливость развития» можно как принцип и явление определить через три упомянутые момента: на первом уровне это собственно признание обществом ответственности за условия развития человека, на втором (как собственно социализм) – общественное признание человека не только объектом заботы, но субъектом и самоценностью социума, наконец, на третьем – исторически доступное воплощение марксистского идеала коммунизма.
В этом отношении до решения вопросов о средствах важнее определить те приоритеты, которым они должны служить.
И одна из проблем, которую ей при этом нужно решить – это устранить ту социальную и историко-национальную несправедливость, которой подверглось подавляющее большинство населения страны, когда на деле помимо его воли и без его согласия у него отобрали и достигнутый ранее уровень социальной справедливости, и страну, и социально-экономическое устройство, и его завтрашний день – отобрали и его историко-политическую самоидентификацию.
Справедливость развития
Почему сейчас США не считается с Россией?
Для американского сознания осмысление другого как возможного друга начинается со щелчка взведенного курка «кольта», приставленного к голове, хранящей это сознание. Просто потому, что человек, не способный приставить револьвер к их голове – не воспринимается как равный и достойный уважения.
Когда-то США воспринимали СССР в образе «смелого парня». Потом – «сильного парня». При Рейгане – в образе «плохого парня». При Горбачеве – в образе «глупого парня». Затем – в первую очередь, «слабого парня». Постсоветская Россия для элитного, и не только элитного, сознания США – это страна:
— первое, отказавшаяся от борьбы, сдавшаяся;
— второе, отказавшаяся от борьбы и сдавшаяся в тот момент, когда для этого не было ровно никаких оснований;
— третье, это страна, позволяющаяся себе всерьез рассчитывать на то, что в мире существуют какие-либо иные нормы отношений, кроме отношений «по силе»;
— четвертое, это страна, отказавшаяся от своих идеалов, выбранного ей пути;
— пятое, предавшая Свою Мечту.
Еще – это страна, в отличие от США, не сумевшая отстоять свою целостность. Не решившаяся и не умеющая подавлять мятежи, позволяющая себе унижать свое прошлое. То есть страна, способная делать то, что ментальность США всегда презирала. И то, чего США никогда бы
