Залог сохранения Украины — вхождение в состав РФ

Захар Прилепин

Писатель — об окончании войны в Донбассе и русской национальной идее

В эксклюзивном интервью «Русской планете» Захар Прилепин поделился своей точкой зрения о том, будет ли продолжаться война в Донбассе и в чем удача Минских соглашений. Писатель также рассказал, какие опасности таит в себе мода на патриотизм и почему в литературной среде мало людей, открыто поддержавших Крым и Донбасс.

Сирийский вопрос

— Начнем разговор с самой актуальной темы: сегодня все говорят о Сирии. От вас слышно очень мало реплик на эту тему. Как вы относитесь к этим событиям, российскому участию в разрешении конфликта?

— Отношусь как к рациональному шагу. Я просто сам немножко устал от своих высказываний, моя позиция и так очевидна. Страна, у которой минимальное количество военных баз, должна как-то обеспечивать свою военную безопасность. В том числе и поддерживая тех или иных своих союзников. Все плюсы и минусы этой ситуации мне неизвестны. Я, например, знаю три вводных, а их на самом деле триста. Те люди, которые такие решения принимают, все эти вещи просчитали, потому что это рациональное решение, а не какая-то авантюра.

В моем понимании ситуация с Донбассом была совершенно неизбежна. А ситуация с Сирией — это рациональное решение российских властей. Другой вопрос, некоторые думали, что это решение с аплодисментами воспримут европейские игроки, но все оказалось несколько сложнее. Другая ситуация связана с яростью некоторой части российской патриотической общественности, в частности прорусских националистов, которые пишут: «Ах, поехали в Сирию воевать, а Донбасс оставили». Но это, как правило, люди, которые в Донбассе никогда не были ни разу и не понимают, какие ресурсы работают там, а какие в Сирии, и что эти ресурсы несопоставимы. Но про это мы не можем им рассказать, потому что на слово они нам не поверят.

— Будете ли поддерживать Сирию информационно или гуманитарно?

— Помогать гуманитарно я буду только Донбассу. Я, конечно, сопереживаю сирийскому народу. Что касается информационной войны, я пишу только о тех вещах, которые наблюдаю своими глазами. В Сирии сейчас работают мои товарищи — Дмитрий Стешин, Александр Коц, Семен Пегов, и они прекрасно видят все и рассказывают нам. И что я из своего Нижнего Новгорода буду шуметь про Сирию? Эта стратегия не очень разумна, а про Сирию я написал один-полтора поста и больше на эту тему высказываться не буду.

Новороссия — неоконченная война

— Мы уже несколько раз упомянули Донбасс: о том, что война в Донбассе окончена, можно судить по публикациям в СМИ, об этом заявляют политики народных республик, так говорят ополченцы. По-вашему, война в Донбассе закончилась?

— Буквально вчера там погиб наш знакомый… Да, в каком-то смысле, если вспоминать ту войну, которую мы наблюдали какое-то время назад, обострения боевых действий не происходит, происходит позиционная нервотрепка то там, то здесь. Все, чего добивалась российская власть, как мне кажется, — пролонгации тех самых Минских соглашений, которые представляют собой пример удивительный политической казуистики. Все, что произносится и подписывается, по сути, к реальности не имеет никакого отношения. При этом изнутри мы понимаем, что Минские соглашения — это утверждение той части Донбасса, которая находится в состоянии независимости, и подтверждение ее в статусе не принадлежащей Украине.

Можно все что угодно подписывать, но это не украинская территория, по факту можно было сказать, что она российская. И эта удивительная политическая игра, которая доходит до состояния абсурда, всем понятна. Европейцам понятно, что это не украинская территория, понятно Украине, что это не ее территория, понятно это и России. Я в этом смысле не то чтобы аплодирую российской власти, но считаю, что это, безусловно, удача, достижение каких-то целей, которые мы перед собой ставим. Мы хотели, чтобы прекратились боевые действия — и они прекратились, мы хотели, чтобы часть территории вышла из-под украинской юрисдикции — она вышла, мы хотим, чтобы эта территория расширилась — она будет расширяться каким-то образом, но не в той форме, как это начиналось.

Не пойму, чего, собственно, хотят патриоты, которые беснуются сейчас по поводу того, что мы воюем в Сирии, а на Украине не воюем. Чтобы мы подняли армию бомбить Одессу, Харьков или Запорожье? Это та форма, которую они хотят видеть как продолжение конфликта. Мне непонятна эта позиция, так делать нельзя, нужно как-то иначе.

— Что можно сказать тем, кто считает, что окончание войны в Донбассе — это «конец всех надежд»? Особенно это касается добровольцев. Ведь нет ощущения победы. Недавно звучали голоса «мы дойдем до Киева», по меньшей мере, что нужно освободить всю территорию Донецкой и Луганской областей…

— Разные бывают ополченцы, но о таких упаднических настроениях я не слышал, хотя постоянно на связи со своим знакомыми, соратниками, однопартийцами, которые там. В целом никто из них не считает, что это финал, скорее воспринимают происходящее как такой переходный момент. Может случиться обострение ситуации, даже радикальное, и не могу сказать, что этому будут рады.

Западные, а точнее заокеанские, игроки могут в любой момент надавить на Порошенко, в случае если операция в Сирии зайдет в тупик, если мы достигнем там определенных успехов, и кому-то это не понравится. Тогда они будут настроены на то, чтобы устроить России два фронта, начав наступление в Донбассе. Ничто не закончено, эта ситуация еще лет на десять. Все, кто хочет порисковать жизнью, повоевать, еще успеют это сделать. Точка не поставлена.

Патриотизм и антипатриотизм

— После Крыма в России был невиданный взлет патриотизма. Патриотизм, как бы цинично это ни звучало, стал модным. Не видите ли в этом какую-то опасность, ведь мода уходит?

— Это сразу было понятно. Любой человек, который мало-мальски знает историю, понимает, что любой патриотический угар, как любой политический тренд, живет недолго — месяц, полгода, год. Потом людей начинают волновать сугубо свои экономические проблемы, собственные задачи, недостачи — так было всегда. Вспомните Первую мировую войну, какой был патриотический подъем — но прошло три года, и тот же народ, который бегал с флажками, шил носки на фронт, писал солдатам письма, разнес армию, страну, а когда расстреляли царскую семью, этого даже никто и не заметил.

Поэтому тут временное расстояние очень маленькое, надо в этом отдавать себе отчет и ни в коем случае не сердиться на наших граждан. Они все живые люди, у них есть дети, бабушки, дедушки, зарплаты. Они начинают отвлекаться — не рядом же бомбят: надоел этот Донбасс, давайте переключим на другой канал. Ничего страшного здесь нет. Есть люди, которые более сложно мотивированы, имеют более серьезное идеологическое обоснование, которые находятся не в контексте своих эмоциональных вспышек, а в контексте рационального понимания ситуации — и они будут заниматься этой ситуацией. Это политики, журналисты, патриотически мотивированные артисты и военные.

— Вы дали не очень оптимистичный прогноз, проведя параллель с Первой мировой войной и последовавшей революцией… Нас может ждать что-то подобное?

— Безусловно. Об этом надо помнить. Сейчас и антипатриотизм моден как никогда, смотрите в том же самом Фейсбуке — число подписчиков всех этих известных персонажей, не будем называть их поименно, насчитывает сотни тысяч. Так называемая прогрессивная общественность по рейтингу обгоняет патриотов, у них гораздо больше реакций, лайков, перепостов.

Если сделать топ-10 патриотических сетевых авторов и либеральных, то либералы уделают патриотов на десять голов. Понятно, что в контексте страны их 5–7% процентов, но остальные 93% иногда начинает уносить в сторону из-за социальной неудовлетворенности, а эти же находятся в состоянии взвинченном, они могут сидеть затаясь, но если что — собираются в кулак и сразу клюют в лоб, оказываясь сразу в отличном боевом состоянии на переднем крае.

— В чем же заключено их преимущество — в каких-то технологиях или методах?

— Есть много разных факторов. Во-первых, даже несмотря на существование центральных телеканалов, где царит патриотический тренд, в целом медийная сфера, журнальная среда, глянцевая, печатные газеты всегда находились в их руках. Сейчас они поумерили свои аппетиты, поняв, что лучше не высовываться, но при любом изменении обстоятельств они заговорят в полный голос. Полтора-два года назад все это было в их руках и там же осталось, никому ничего не передали, они просто притаились.

Во-вторых, у наших оппонентов традиционно более высокая степень мотивированности, лучше сказать, взвинченности, они традиционно всегда в отличном состоянии. У них четко сформулировано ощущение среды, они прекрасно ориентируются в контексте и моментально договариваются по ключевым вопросам, а патриотическая общественность же начинает друг друга подпихивать или же, наоборот, вообще друг на друга не обращать внимания. В целом патриоты не могут между собой о каких-то вещах договориться. А эти, если надо, соберут свой марш и в 50 тысяч, и в 200 тысяч. Поэтому призрак Болотно-либеральной площади никуда не делся, он может в любой момент воплотиться.

— Тем не менее то явление, которое политологи называют «крымский консенсус», примирило людей с очень разными политическими взглядами. Как лично ваши взгляды на Россию, ее руководство и роль в мире менялись с начала «русской весны»?

— Взгляды, конечно, менялись, но я бы не сказал, что мы в чем-то примирились с оппонентами. Есть очевидные вещи, которые моим товарищам, поддержавшими Крым и Донбасс, показались неочевидными. В моем понимании сцепка либерализма и национализма приводит к неизбежному развалу территории и уничтожению государства. Что и произошло на Украине, где сошлись либералы и националисты ультразападнического толка, и страна посыпалась. Российские националисты не отдают отчет этому, они продолжают длить и длить свое прорусское этническое говорение. По моим впечатлениям, они мало ездят по стране.

Я, например, еду в Улан-Удэ, потом в Якутию, на Дальний Восток, потом на Север — это колоссальные пространства, которые населены разными людьми. И я был в Донбассе и видел людей, которые этнически русских совсем не напоминают, и я понимаю, что происходит. Люди же, которые вроде бы патриоты, за Россию и за ее успехи, сеют определенный элемент розни. Если бы им дали возможность управлять ситуацией, не уверен, чтобы они решили бы, например крымский вопрос, из-за их действий крымские татары бы взорвались так, что их потом бы никто в жизни не успокоил.

Только российская имперская политика позволяет заехать туда людям со схожими этническими и религиозными взглядами и о чем-то договориться. Националисты просто взорвали бы Крым. Есть множество моментов, по которым патриоты не могут договориться и вряд ли договориться смогут. Сейчас происходит скандал в отношении Сирии. Степень внутренней озлобленности внутри патриотического сообщества, уровень критики в адрес власти очень высоки, а в противоположном лагере все четко: если Донбасс — мы против Донбасса, если Сирия — мы против Сирии.

К власти, конечно, у меня менялось отношение на фоне крымских событий и всех последующих. Каким-то образом Владимир Владимирович Путин извлек свой входной билет, дающий возможность находиться внутри мирового политического истеблишмента, свою путевку на Лазурный Берег, где он мог бы по окончании срока вместе с другими бывшими президентами пить шампанское и вспоминать дела давно минувших дней, — а он эту путевку порвал и выкинул. Он там уже не окажется.

Мне нравится, что он себя таким образом повел, теперь он находится в контексте нашей страны, среди своего народа и никуда от нас не уйдет. Не в смысле с президентского кресла, а от своей ответственности за свои поступки и побуждения, он обязан заботиться обо всех нас, о будущем страны, потому что это его личное будущее тоже. Это очень весело и трогательно. Все поступки, которые он совершает, отрывают последние нити, которые связывают его с мировым истеблишментом. Потом, он кинул часть своего окружения, которое глубоко и прочно вписано в мировые финансовые системы. Это тоже приятно, за это тоже спасибо, тоже не могу не оценить.

— Сегодня русская журналистика, особенно на Западе и в сознании либеральной общественности, стала синонимом кремлевской пропаганды. Как вы к этому относитесь? В условиях информационной войны это нормально и естественно?

— Это звучит убедительно для тех, кто позавчера родился. В 1993 году я, в частности, находился в городе Грозном, что тогда представляла журналистика — это была тоже тотальная пропаганда, только в противоположном нынешнему смысле. Журналисты работали на прозападные «гуманистические» идеалы, и представить журналиста другого толка в 1991–1996-м было совершенно невозможно. Теперь у России такая же ситуация, как у любой европейской страны: страна проповедует, идеологизирует то, что считает нужным. И человек, который разбирается в западной прессе, понимает, что там точно такая же ситуация.

Но отличие нашей ситуации в том, что если мне кто-то скажет, что Пегов, Коц, Стешин, Поддубный (российские военкоры. — РП)— бойцы идеологического фронта, мне будет просто смешно, потому что это просто бойцы, которые работают на свою Родину, понимают ее интересы, максимально четко и честно выполняют свои задачи. И эта хипстерская снисходительность — мол, мы тут воины света, а там оловянные солдаты — совершенно неуместна. Ребята там рискуют жизнью, снимают происходящее на камеру и показывают, как все на самом деле происходит.

— Изменилась ли ситуация в литературе за последние полтора года? По моим наблюдениям, писателей с патриотическими взглядами не так много, почему так?

— Побаиваются наши литераторы. Я часто бываю на разных книжных ярмарках и постоянно в кулуарах натыкаюсь на разговоры, в которых выясняется, что господин К. или господин С. — крымнашист и крайне скептически относится к Украине. Но сила этой культурной среды такова, что они больше всего боятся быть обвиненными в том, что они «служаки Путина, оловянные солдаты, цепные псы режима» и так далее, и что в них начнут метать навозом.

Когда культурные деятели подписали письмо в поддержку позиции президента по Крыму, они сто раз перекрестились, чтобы никогда этого не делать. Такое количество хамства в их адрес прозвучало. Это надо иметь большое мужество. Не буду скрывать, что Татьяна Никитична Толстая, которую никто не может заподозрить ни в каком ватничестве, когда мы были еще в нормальных отношениях и обсуждали украинский язык, украинскую культуру, не буду даже пересказывать, что говорила, тут ни один Проханов не сравнится. Но она лучше будет писать про бабушек с совиными глазами. Поэтому основная тяжесть легла на нескольких людей, которым терять нечего: это Эдуард Вениаминович Лимонов, Александр Андреевич Проханов, Сережа Шаргунов.

— Мне показался очень интересным ваш текст на «Русской весне» о том, что Россия — преемница Золотой Орды. Идея о преемственности звучала еще сто лет назад, но снова актуализировалась сегодня. Какую роль здесь сыграл украинский кризис?

— Мы-то претендуем на все наследство сразу. Мы считаем, что мы наследники Древней Руси и Золотой Орды, Россия — это и то и другое. Украинская идея, что они Древняя Русь, а мы Орда, просто антинаучна. Дело в том, что мы теряем в геополитическом плане большой медийно-идеологический козырь. Мы должны про это снимать фильмы, показывать, как огромнейшее количество ордынских князей переходит на сторону русских, как они берут вместе Казань, тем более что тут ничего даже придумывать не надо, это историческая правда. Я говорил и про Державина, и Карамзина, и Давыдова, которые произошли из татарских родов и соединили свое ордынское боевое наследство и такую сущностную русскость.

Не стоит про это забывать и недооценивать. Как говорит мой товарищ Герман Садулаев, это российское ноу-хау, больше ни у кого такого нет, что народ входит в российскую действительность и достигает наивысшего своего национального взлета, находясь в составе России. Это касается, в частности, и Украины, что произошло в XIX веке, два-три века в составе России — и вот состояние взлета, это касается и чеченского народа, который Садулаев представляет. Я в свое время писал, что залог сохранения Украины — это ее вхождение в состав Российской Федерации, тогда она будет спокойно развиваться.