Формула русской силы
Валерий Коровин
Окончательно покинув пространство модерна с его неизбежным догматическим утверждением прогрессизма, позитивизма и атеизма как базовых предпосылок любой политической теории модерна, выйдя за рамки его тотального доминирования, мы обретаем невозможную доселе свободу переосмысления тех явлений, терминов и понятий, которые до определённого момента казались устоявшимися аксиомами. Сегодня же, плавно вползая в парадигму постмодерна с его безразличием как к "незыблемым" постулатам модерна, так и к ценностям традиции, мы можем совершенно свободно, без каких-либо интеллектуальных "обязательств" и ограничений, осмыслить такие понятия, как, например, православие или социализм. И, не боясь быть подвергнутыми осмеянию или остракизму, — ведь в постмодерне больше нет единых критериев — выявить общее, отбросив частное, и использовать то, что нам нужно и важно в деле формирования идеи русского народа, принимаемого вне зависимости от смены парадигм в качестве высшей ценности, стоящей как над периодом торжества модерна, отрицающего традицию, так и над безразличием постмодерна. Именно это безразличие есть шанс для традиции в равных условиях доказать свои преимущества, вернув понятиям православие и социализм их изначальный — традиционный, а не купированный модерном — смысл. Использовав как базовые категории новой — за рамками модерна — русской идеи.
Православный социализм — невозможность понятия
Главными параметрами модерна, как известно, являются три основные категории: прогрессизм — завтра будет лучше, чем вчера; позитивизм — существует только то, что доказано опытом или установлено чувственно; и материализм с вытекающим из него атеизмом, бытием, определяющим сознание, базой и надстройкой.
В категориях модерна православие — это пережиток, лежащий за рамками прогрессизма, позитивизма и материализма, который следует преодолеть. Православная традиция утверждает, что человечество движется по пути апостасии, отступления от истины и веры, иными словами, деградирует с духовной точки зрения. При этом существование Бога не доказано ни опытом, ни чувственно, а сфера материального рассматривается с точки зрения православной традиции лишь как функция от духовного, как некая производная от духа. Сам модерн постулирован на отрицании такого подхода к осмыслению реальности как вещественной, действительной философской категории.
Совсем другое дело — социализм, рассматриваемый в модерне как явление исключительно прогрессистское — бесконечное развитие и рост, материалистическое, а значит, бесконечное материальное развитие и рост — и позитивистское, где базис и надстройка — это не только теория, но и воплощённая в вещественной реальности практика приращения благосостояния и материи. В этом смысле марксистский — а именно из марксистского учения он был вычленен — социализм есть явление, практически во всём противоречащее православию. Апостасия в нём есть очищение от пережитков тёмного прошлого, Бог не доказан и не обнаружен визуально: "Гагарин в космос летал, а Бога там не видел". Да к тому же материя, физическая категория есть единственная данность в субъектно-объектной паре человека, оставшегося один на один с природой после "вынесения Бога за скобки".
Таким образом, с точки зрения модерна движение в сторону православия и движение в сторону социализма — это два противоположных вектора, явления, исключающие друг друга и во всём друг другу противоречащие. С точки зрения материалистического сознания прогрессиста-позитивиста православный социализм невозможен.
Православный социализм — возможность понятия
Постмодерн пошатнул незыблемость модернистских категорий. Не то что бы выступил с заявкой на возвращение традиции — премодерна, — на отрицании которого выстраивался модерн. Скорее, поставил модерн и традицию в равные, конкурентные условия. Теперь уже прогрессизм, позитивизм и материализм оказались под большим вопросом, в статусе таких же категорий веры, как прежде Бог, дух, метафизика. Отныне данностью является то, во что мы верим: хотим — верим в материю, а хотим — в Бога. У тех, кто в модерне находился под запретом, появился шанс настоять на своей правоте.
Получив такую свободу выбора, попробуем переосмыслить понятия православие и социализм в новых условиях, возьмём православие так, как оно само себя определяет, а не как его определяет модерн. На социализм же можно взглянуть и с точки зрения премодерна — что в нём соответствует традиции, а что — нет, оставив при этом самоопределение социализма в категориях марксизма. Исходя из этого, попробуем постулировать православный социализм как совершенно новое явление. Для этого вычленим несколько пересекающихся параметров. Некоторые из них совпадают с социализмом, вытекающим из марксистской догматики модерна, но в более органичном виде, а некоторые — не совпадают.
Первое, что является неоспоримой дефиницией как для православия, так и для социализма — это нестяжательство, которое номинально внутри православного учения противостоит такому явлению, как иосифлянство. Это явление касается узкой среды — монастырского устройства, и при этом выражено в попытках участвовать, как сейчас говорят, в общественной жизни, влиять на состояние окружающего общества. Все эти нюансы имеют значение только внутри православия и не заметны для внешнего взгляда, особенно с нынешних позиций апостасийной реальности. Нестяжательство также является основным параметром марксистской версии социализма. В этом понятии наблюдается смыкание, а значит, можно принять нестяжательство укрупнённо, как базовую категорию и православия, и социализма, что создаёт основу для нового понятия — православный социализм.
Следующая категория — социальная справедливость. Её воплощение выражается в том, что интересы общества и даже его запросы всегда первичны и стоят над интересами отдельно взятого индивидуума. В соответствии с таким подходом — общее выше частного — и определяется категория социальной справедливости. То есть справедливо то, что отвечает в значительной степени запросам общества. В отличие от справедливости либеральной, которая утверждает, что справедливо то, что отвечает интересам индивидуума, который получает по своим трудам, по усилиям, по знаниям, по талантам, не исходя из общественных интересов.
Доминирование общего над частным — это то, что свойственно и православному мировоззрению, и марксистскому социализму, к которому мы привыкли за период модерна, а значит, социальная справедливость есть вторая базовая категория православного социализма.
Таким образом, выходя за рамки модерна и основываясь на двух базовых параметрах, пересекающихся как в православии, так и в социализме, мы получаем возможность постулирования такого явления, как православный социализм, в новых условиях — без прогрессизма, позитивизма и атеизма.
Переменные составляющие православного социализма
Продолжая рассматривать исходные параметры православия и социализма, можно обнаружить и некоторые принципиальные отличия. Например, то, что в православии отсутствует жёсткий запрет на частную собственность в отношении средств производства, а также на владение тем или иным крупным имуществом, имеющим общественную значимость, что является догматической составляющей марксистского социализма. В пределе, когда социализм достигает своей высшей точки, то есть трансформируется в коммунизм, запрет на частную собственность становится ещё более тотальным, вплоть до обобществления жён и детей, что исключено в традиционном обществе, не говоря уже о каком-либо материальном имуществе.
И в то же время православие жёстко запрещает, вплоть до отлучения от святынь или даже от церкви, банковский процент и производство капитала либо материальных ценностей "из ничего" (ex nihilo). К такому возникновению денег "из ничего", а именно так следует рассматривать банковский — ростовщический — процент, марксизм относится безразлично в том случае, если этот банковский процент приращивает собственность или материальную составляющую, принадлежащую классу труда, а не классу капитала. То есть, если это приращение процента происходит в интересах класса труда, то такой банковский процент в принципе допустим. Что категорически не соответствует православному представлению.
Данные — переменные — составляющие православия и социализма на разных этапах воплощения интегральной идеи православного социализма, концепт которой мы пытаемся сформировать, могут быть как опционально использованы, включены в новую идеологическую модель, так и в какой-то момент, по мере развития (или стагнации) данного концепта, исключены.
В нынешнем состоянии общество, едва вышедшее из парадигмы модерна, всё ещё склонно в большей степени исходить из привычных материалистических категорий. В этой связи для перехода от категорий модерна в общественное устройство, где традиция имеет всё большее значение, на каких-то этапах вполне возможно включить в складывающуюся идеологему православного социализма допустимость использования банковского (ростовщического) процента. Чтобы уже на следующем этапе изжить этот модернистский "пережиток". В случае же, если общество в своём развитии двинется не к традиционным, изначальным формам, а к некоей новой формации на основе православного социализма, возможно, этапом его развития станет и исключение частной собственности в том или ином виде.
Параметры русского общества
Основные критерии православного социализма — нестяжательство, социальная справедливость или, в целом, категория справедливости; постановка общего над частным; возможный запрет на дачу денег в рост и отсутствие запрета на частную собственность, если она заработана честным и свободным трудом, а также нежелательность частной собственности на общественно-значимые объекты — всё это основные категории, которые мы относим к социалистическим. И если взглянуть в исторической оптике, то все они являются основными ценностными ориентирами социально-политического устройства русского народа от момента его складывания из множества различных этнических групп: финно-угорских, восточнославянских, тюркских, — до нынешних времён.
В момент принятия православия и возникновения русского народа как некой органичной полиэтнической общности с единым языком, верой, культурой и общей исторической миссией, эти принципы стали основой мировоззрения русских, сформировали онтологическую основу русского народа.
И вполне закономерно, что в ситуации, когда эти принципы попираются, а на первый план выходят противоположные им принципы — обогащения, индивидуализма, ростовщичества, частнособственнических инстинктов — всё то, что соответствует типу буржуазного государства и представляет собой либеральные принципы, — русские оказываются в заведомо проигрышном положении.
Относясь с явным отвращением к наживе, превосходству частных интересов, которые становятся мерой всех вещей, к несправедливости, и внутренне отрицая это, русские, когда они под воздействием нежелательных обстоятельств принимают отрицаемое как данность, тем самым ставят себя в заведомо проигрышное положение. Всякий раз принятие этих антиценностей вопреки коллективному бессознательному отрицательно сказывается как на состоянии самих русских, которые начинают разлагаться под гнётом этих "нерусских" ценностей, так и на русской государственности, ослабевающей, стагнирующей и отступающей в данные периоды нашей истории.
Даже в марксистской версии социализма, которая нарочито выхолащивала эти принципы из национального мировоззрения, помещая их в жёсткие рамки прогрессизма, позитивизма и материализма, даже в этой среде русские чувствовали себя более комфортно, чем в ситуации, когда социалистические принципы не учитываются совсем, а в обществе, напротив, насаждаются и доминируют принципы, противоположные им.
Таким образом, вся несоциалистическая форма государственности бьёт по русским как по органической общности, по русскому государству как государству, стоящему по своей природе на страже справедливости, по субъектности русских в историческом процессе — как народу, выполняющему миссию приближения к всеобщему спасению. Но ровно то же самое можно сказать о православии и его основных ценностных ориентирах. Всякая другая ценностная система — не православная и не социалистическая, — заведомо непригодна для истории, если мы говорим о русском государстве, что прекрасно представляют себе и его враги.
И возвращение к марксистским принципам социализма является неким необходимым, но недостаточным условием нашего развития, в то время как социалистические принципы, вытекающие из православной этики, дают возможность развиваться русским как народу и русской государственности как политической форме самоорганизации во всей полноте. И если говорить об идее спасения как об эсхатологической идее существования русского государства, выходящей за рамки материального, которое само по себе бессмысленно, то обеспечение её реализации возможно только при условии соблюдения главной формулы нашего поступательного к ней движения: православие плюс социальная справедливость, облечённая в форму социализма. В этом синтезе, в чём-то парадоксальном, и заключается сила русского народа и русского государства.
