От царства к рабству
Сербы – православный народ поствизантийского культурного круга. Их история берет начало в VI веке, когда древние славяне, предки сербов, активно заселяют западную часть Балканского полуострова. В VIII—IX веках возникают первые государственные образования сербов. А в конце XII века сербам удается укрепить Сербское Государство и освободиться от прямой власти Византии. К середине XIV века Сербия стала крупной державой охватывавшую почти всю юго-западную часть Балкан.
Пик средневековой Сербии приходится на эпоху правления Стефана Душана Сильного (1331—1355). В этот период, подобно Болгарии, у сербов на фоне слабеющей Византии, охваченной гражданской войной Палеологов и Кантакузинов, складывается идея, что отныне сербам предстоит взять на себя миссию Империи и стать крупнейшей державой православного мира, Сербской Империей. При Душане Сильном это становится почти официальной идеологией. Так, после очередных побед над греками с конца 1345 года Стефан стал именоваться «богоравным» царём «Сербов и Греков». На Соборе 1346 года, вместе с венчанием Стефана на царствование, вместо прежней автокефальной архиепископии в Сербии была учреждена патриархия. На самой церемонии присутствовал и болгарский патриарх Симеон. На монетах с изображением Душана было отчеканено «rex Rasie, imperator Romanie» — «царь Рашки (так называлась северная часть, страны, где проживали этнические сербы) и Император Рима».
Однако после смерти Душана Сильного единая государственность разрушается. В 1389 году приходит катастрофа: объединенные войска сербских князей терпят сокрушительное поражение в битве на Косовом поле. Сербы утрачивают независимость и вынуждены признать свое вассальное положение по отношению к Османской Империи. Окончательно Сербия покорена турками-османами в 1459 году и на протяжении последующих 350 лет сербские земли находятся в составе Османской Империи. Часть северных территорий с конца XVII века входят в состав Австрийской Империи.
Сербы переживали османское правление трагичнее других византийских народов. Битва при Косовом поле является фундаментальным событием сербской истории, где именно поражение сербской армии на контрасте с предыдущими достижениями Душана Сильного, является центральной осью сербской идентичности. Редкие народы основывают свою экзистенцию не на воспоминании побед и подвигов, но на горькой памяти о страшном поражении и последующем за ними подчинении туркам. Этот трагичный настрой сербской культуры имеет ряд общих черт с шиитской религиозной культурой, в центре которой стоит память о гибели святых имамов – Хасана и Хуссейна. При этом сербы на всем протяжении Османской государственности мужественно и стойко сохраняли свою православную веру, этническую культуру и идентичность. Часто поднимали они восстания, которые всякий раз безжалостно подавлялись турками.
Очередное сербское восстание началось в 1804 году и длилось 9 лет, до 1813 года, в этот период было временно провозглашено Сербское княжество. Однако восстание было подавлено турками и княжество упразднено. Второе сербское восстание, которое началось 1815 году, было более успешным: через пятнадцать лет султан официально признал Милоша Обреновича правителем Сербии. По условиям Берлинского мира Сербия получила независимость, в 1882 году была провозглашена королевством.
В отличие от Болгарии Сербия всегда больше ориентировалась на Россию, хотя определенные политические круги взаимодействовали как с Францией, так и с Германией (в меньшей степени). Из Франции среди сербов распространилось масонство и буржуазные либерально-демократические идеи.
В Первой мировой войне, вспыхнувшей по вине серба Гаврилы Принципа из радикальной организации «Черная рука», убившего австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, Сербия участвовала на стороне Антанты и, соответственно, России. Во Второй мировой войне была оккупирована Гитлером, но сербы вели активную партизанскую войну против немцев. После 1945 года Федеративная Республика Югославия, куда кроме Сербии входили Словения, Хорватия, Босния, Черногория и Македония, стала социалистическим Государством. После распада Варшавского пакта и СССР, Югославия распалась на составляющие ее Республики в результате кровопролитных и жестоких внутриусобных войн. Позднее из состава Югославии вышла последняя Республика Черногория, и Югославия прекратила свое существование. А затем от Сербии при поддержке США и Евросоюза отделилось Косово, населенное преимущественно албанцами (древним индоевропейским народом, являющимся, вероятно, потомками иллирийцев).
Богомилы в Боснии
Босния представляет собой отдельный случай по целому ряду причин. Эта балканская территория активно заселяется славянами (преимущественно сербами и близкими к ним хорватами) начиная с VII века, поэтому может рассматриваться в контексте сербской истории. Первое независимое от Византии государство на территории Боснии образовал в 1180 году бан (князь, король) Кулин. При бане Твртко во второй половине XIV века Государство достигло своего апогея, расширив свои территории и укрепив свое влияние на фоне соседей. После смерти Твртко начался упадок, в 1463 Босния была захвачена турками и присоединена в качестве вилайята к Османской Империи.
С религиозной точки зрения, на территории Боснии можно зафиксировать в период независимости три христианские конфессии: православных, связанных с Сербской церковью, католиков, изначально зависящих от Венгрии и ее епископата, но затем переориентировавшихся напрямую на Рим, и представителей Боснийской церкви, об идентичности которой ведутся споры. Уже при бане Кулине Папа и венгры обвинили Боснийскую церковь в ереси, то есть в богомильстве. И хотя бан Кулин пытался доказать, что он верен Риму, венгры предприняли ряд крестовых походов с тем, чтобы искоренить в Боснии ересь. Боснийский бан Нинослав, преемник бана Кулина, был последовательным сторонником богомилов, упорно отстаивая церковную независимость. В итоге Римская курия потерпела поражение в борьбе за влияние в Боснии, а католический епископ был изгнан. Сторонники этой церкви называли себя «крстяни» (христианами) и «добрыми людьми». Они отрицали церковные обряды как Запада, так и Востока, а также имели особое богослужение, близкое к богослужению богомилов. Служба велась на славянском языке, а клир состоял из местных жителей. Отличительной чертой Боснийской церкви являлось то, что она не собирала десятины и не имела земельных владений с феодально-зависимыми крестьянами. Приверженцами Боснийской церкви был не только простой народ, но и многие знатные светские феодалы и даже некоторые баны. Пример Боснии в этот период говорит о том, что исторически существовало Государство с преобладающей религией откровенно гностического толка, и что это Государство было славянским (сербским), а идеологические истоки его следует искать в поствизантийской Болгарии, и далее к павликианам, манихеям, а, возможно, и к ранне-христианским гностикам.
После османского завоевания население Боснии начинает дифференцироваться по трем направлениям. Православные сербы строго сохраняют свою идентичность и строят свой исторический нарратив вокруг нее, объединяясь с единым сербским народом. Католики, которыми в большинстве случаев являются хорваты, также блюдут верность Риму. А сербы Боснийской церкви, то есть либо богомилы, либо православные с сильными богомильскими чертами, в большинстве своем принимают ислам, образуя тем самым особую общность, в которой сохраняются в новом культурном контексте элементы дуалистического гнозиса. В суннитском исламе Боснии чрезвычайно распространены суфийские тарикаты, в чьих практиках и теориях можно различить гностические черты.
В 1878 году по решению Берлинского конгресса Босния и Герцеговина были переданы под управление Австрии, а позднее в ХХ веке вошли в состав Югославии.
В периода распада Югославии все три боснийские идентичности столкнулись в непримиримом и кровавом конфликте в ходе гражданской войны босняков (то есть сербов мусульман, потомков богомилов), православных сербов и хорватов-католиков. Так древняя идентичность дала о себе знать уже в наше время.
Милорад Павич: сербы не умели плавать
Ярчайшим представителем сербской идентичности в ее сложном и многомерном, многоплановом выражении является сербский писатель Милорад Павич (1929 — 2000), чьи произведения помогают лучше понять как сербский Dasein, так некоторые черты сербского Логоса, надстраиваемые над ним исторически.
Павич в своих романах и рассказах реконструирует контекст, в котором развертывалась сербская идентичность. Этот контекст представлял собой в первую очередь византийское культурное пространство, в которое входили и страны, наследовавшие византийскую миссии – в первую очередь славяне, сербы и русские. Павич очень точно схватывает геополитическую идентичность Византии и поствизантийского мира как выражение сухопутной цивилизации, Рима, а не Карфагена, земли, а не моря. В этом смысле его геополитика строго вписывается в модель Прокла, противопоставлявшего божественных афинян титаническим атлантам в комментариях к «Критию» и «Тимею» Платона. Византизм, а также русские и сербы (сюда же можно добавить болгар, румын и грузин), примыкают к цивилизации Суши, и более того, являются ее ядром.
В романе «Другое тело» герои Павича говорят об этом с предельной ясностью на особом поэтическом языке:
«— Византийцы — это греки, которые разучились плавать.
— В каком смысле?
— Византийцы забыли, что когда-то они были аргонавтами и что Греция стоит на берегу моря. Кроме того, они забыли, как строить корабли и для чего они нужны. У Византии никогда не было флота. Чтобы кормить столицу, зерно из Болгарии в Царьград перевозили наемные венецианские галеры. А самый важный район этого города, Галату, которая выходит на залив Золотой Рог, а значит, охраняет подход к Царьграду со стороны моря, построили для нужд своего торгового флота генуэзцы. Неудивительно, что прочные стены Царьграда пали под ударами тех, у кого были корабли. Под ударами двух мощных флотов — венецианского и турецкого. Но и это еще не всё. И другие страны, входившие в состав «византийского Commonwealth», как вы его назвали, то есть Сербия, Болгария, Россия, тоже как первородного греха боялись соленой воды.
— А Дубровник?
— Хороший вопрос. Дубровник другое дело. В Средние века все сербские короли осаждали Дубровник, желая завладеть этой маленькой, но в дипломатическом и торговом отношении мощной римско-католической республикой на Адриатике, которая располагала надежными хранилищами золота (как в наше время Швейцария), прекрасным географическим положением и крупным торговым флотом. Однако все сербские осады Дубровника терпели крах, причем по одной и той же причине.
— А именно?
— Сербы не умели плавать.
— То есть?
— Это, разумеется, метафора. Ни один из сербских средневековых государей не имел флота, отчего бессмысленной оказывалась любая осада — граждане Дубровника морским путем получали все необходимое для того, чтобы выстоять и отразить нападение с суши. То же самое было и с Россией. Российский флот был построен только при Петре Великом, да и то строился он не на море, а далеко от него, на континенте, на речной судоверфи в Воронеже».
Этот пассаж чрезвычайно емко описывает византийский слой сербской культуры. «Сербы не умели плавать». Это признание глубокой сухопутной идентичности византийцев и поствизантийцев, но так как в геополитике понятие «сухопутной цивилизации» соответствует определенному культурному типу, – преобладание традиционных ценностей, героизм, вертикальная иерархия, консерватизм и т. д., это утверждение насыщенно глубоким философским смыслом. Сербская идентичность есть идентичность Рима, а не Карфагена, и по аналогии – Традиции, а не Модерна. Конечно, далеко не все в древней и тем более современной истории сербов строго соответствует этой идентификации Павича, но главную линию византизма он определяет абсолютно точно.
Адам Рухани и улыбка Кибелы
Сербская идентичность формировалась, однако, в контексте наложения нескольких религиозных форм – христианства (преимущественно православия, но в постоянном контакте с католическими влияниями, идущими из близко расположенных стран Западной Европы – Италии, Германии, Венгрии), ислама (в контексте которого сербы жили несколько столетий в условиях исламской Империи) и иудаизма (представляющего небольшие общины, интерес к которым у сербов связан с сочувствием к религиозным меньшинствам, в чьей роли они сами оказались после победы турок на Косовом поле). Это переплетение культурных контекстов трех монотеистических религий, оперирующих подчас с одними и теми же событиями, фигурами, личностями, но трактующими их в своих особых теологических горизонтах, Милорад Павич описывает в самом знаменитом своем произведении «Хазарский словарь». В нем он создает фантастическую реальность вымышленной Хазарии, на основании исторических сведений о реальном Хазарском каганате уникальном государстве, политическая элита которого, тюрки, приняла иудаизм в качестве официальной религии, но в котором были распространены ислам и христианство. Хазария для Павича это метафора Сербии в ее метаисторическом измерении, как небольшой страны, включенной в космические процессы мировых религий, могущественных цивилизаций Востока и Запада, которые вбирают в свои глубинные метафизические водовороты мистериально расчлененный, задумчивый и страдательный сербский народ, наделенный не столько миссией, сколько ее сновиденческим предвкушением. Отсюда постоянная тема онейрического пространства, которая пронизывает большинство текстов Павича: сербы живут во сне, история для них сочное и страшное сновидение, откуда можно свернуть в самые неожиданные временные и пространственные лабиринты, располагающиеся синхронично друг относительно друга. Такова и структура «Хазарского словаря» у Павича. Его можно читать в трех версиях – «христианской», «исламской» и «иудейской» (естественно, речь идет не о сопоставлении ортодоксальных богословских систем, но об эстетической стилизации), причем в любых направлениях и в любом порядке. Кроме того, у «Хазарского Словаря» существует две гендерные версии, мужская и женская, чем Павич хочет подчеркнуть различие духовных вселенных мужчины и женщины, чему он уделяет в своих текстах повышенное внимание. На этом основании Павича занесли в категорию писателей-постмодернистов, хотя его инспирация имеет не столько собственно, пост-модернистский, сколько архаический, традиционалистский, балкано-славянский и пост-византийский характер – западноевропейский Модерн по-настоящему Сербии не коснулся.
Наложение друг на друга стилизованных монотеистических контекстов в «Хазарском словаре» и общая онейрическая атмосфера синхронистского повествования (так строятся мифы, предполагающие бесконечное повторение подробностей и акцентирование, казалось бы, на первый взгляд несущественных деталей) строятся вокруг постоянно ускользающей оси, в которой Павич нащупывает то общее, что присуще трем монотеистическим конфессиям. Он находит это в мистике и мистериальных сюжетах: суфизм в исламе, каббала в иудаизме, исихазм и монашеское Умное Делание в христианстве. Кроме того, это мистическое у Павича носит ярко выраженный гностический и герметический характер. При этом в общем настрое преобладает богомильский компонент. Этим богомильством Павич объясняет и особость трагической сербской судьбы: это христианство, но особое, славянско-народное, это византизм, но переосмысленный загадочной и склонной к метаморфозам славянской душой, это обращение к исламу, но в его версиях, стоящих на грани ереси (крайний шиизм исмаилитского толка, с его идеей воссоздания «духовного человека», Адама Рухани в миг последней битвы с Даджалом, или иудейская каббала, незаметно переходящая в радикальные формы саббатаизма, с его «сакральной аномией» и почитанием псевдо-мессии, не говоря уже об экстатических и оргиастических практиках последователей Якоба Лейба Франка). Хотя многие явления являются анахронизмами в случае исторической Хазарии, так как у Павича речь идет не о строгой реконструкции, но о начертании сверхтемпоральной карты сербской души, сербского Dasein’а, то ни временные несоответствия, ни переплетение реальных фигур и религиозных идей с фантастическими или увиденными во сне, не только не искажают картину, но напротив, более проясняют ее. Как только мы принимаем, что «Хазария» это условное название для «параллельной» умозрительной Сербии, причем глубоко личной, все становится на свои места.
Сходную структуру мы встречаем и в других романах Павича, каждый из которых также прямо или косвенно посвящен сербскому Логосу.
Так в романе «Другое тело» Павич развивает идею о существовании двойника, дубля человека и пытается построить его феноменологию. Эта тема является центральной в творчестве французского специалиста по исламской и особенно иранской традиции Анри Корбена, который в своих трудах большое внимание уделяет «телу воскресения» и «телу славы», а также mundus imaginalis, «миру воображения», лежащему между чисто духовным миром и телесным. В этом мире есть то, что платоники называли «охема», όχημα, или «тело души», которое обладает иной феноменологией и иным отношением как к телесности, так и ко времени и пространству. Второе тело Христа стояло в центре внимания в докетической христологии (утверждавшей, что распятый на кресте был «не настоящим Исусом»), которой придерживались многие гностические секты, в том числе богомилы, а с другой стороны, иудео-христианское течение эвионитов, равно как и официальная исламская христология (в «Коране» распятие на кресте провозглашается видимостью – «нет, они не убили его, им это только привиделось»). «Другое тело» рассматривается Павичем и в индивидуальном смысле, как онтология двойника, способного экзистировать по иной логике и иных условиях, нежели пространственно-временная модель, ставшая естественнонаучной аксиомой в границах «хартланда Ньютона». Но может рассматриваться и коллективно, как «другое тело» сербской культуры, сербского Dasein’а, чувствующего себя чуждым и страдающим в холодной Вселенной западноевропейского Модерна, как оно переживало свою инаковость в трагические столетия османского владычества.
Показательно, что Павич в этом же романе подходит к теме Логоса Кибелы, к теме Эфеса и его храма, соотнося это с гностическими и апокрифическими мотивами, связанными с Богородицей, чей дом в последние годы жизни находился именно в Эфесе.
Персонажи Павича обмениваются такими энигматическими фразами:
— Откуда тебе известно заклинание «Улыбка Кибелы»?
— Я давно его знаю. Нашла в Эфесе. Тогда оно показалось мне просто числом. Число 1266. Но рядом с этим числом стояла запись на итальянском: «Sorriso di Kibela», которую я перевела как «Улыбка Кибелы». Тогда я перевела на итальянский и это число. И произнесла его вслух: Mille dugento consessanta sei…Эти слова как будто бы что-то напоминали мне, но я не могла понять, что именно. Когда ты сегодня произнес строки Данте из «Ада» и упомянул «Улыбку Кибелы», я тут же вспомнила, где именно я прочла эти стихи.
Женское начало в гностических теориях, как мы видели, играет принципиальное значение. Однако, в случае Павича, речь идет, скорее, о дионисийском толковании женского начала, об образе Софии. Хотя как всегда в подобных случаях все зависит от нюансов толкования.
С точки зрения Ноомахии, сербская идентичность в версии Милорада Павича, равно как и других сербских поэтов, писателей, мыслителей и художников, представляет собой классическую версию дионисийского Логоса, проходящего цикл между погружением в глубины Кибелы и восходящего к высотам солнечного созерцания. При этом дионисийский славянизм Павича не обладает тем фатальным отчаянием, которым окрашены произведения европейских «черных романтиков». Сербский романтизм имеет совершенно иную природу, гностическое отторжение мира плоти, сочетается с ним с православно-исихастской и платонической по своей природе идеей преображения плоти, ее очищения и ее просветления, ее возвышения в лучах Нетварного Фаворского Света.
