Андрей Фурсов: Идео-логия и идеология

Марксизм выступает как ком­плекс интересов и идеалов тех сил, которые отрицают капита­лизм внутри совокупного общественного процесса, но не на основе субстан­ции, не в рамках действительного процесса производства, а на основе функций капитала, с их помощью. Здесь функциональные аспекты совокупно­го процесса общественного производства в целом обрушиваются на один из его элементов (или на несколько элементов).

Марксизм — идеология целостного функционального отрицания капитала. Получается, что марксизм объективно есть идеология тех социальных групп, которые воплощают в своем бытии функциональные аспекты капи­тализма как противостоящие субстанциальным и отрицают вторые с пози­ций первых. Маркс ошибочно посчитал персонификатором функционально­го отрицания капитализма пролетариат, с которым ошибочно же отожде­ствил европейские, прежде всего английские, низы первой трети XIX в. Капиталистический же, формационный пролетариат на самом деле являет­ся персонификатором субстанции, агентом капитала как содержания и дей­ствует внутри него. Поэтому-то социал-демократическое движение лишь первоначально выступало против капиталистических порядков, а затем по­степенно интегрировалось в них, поскольку противоречие, отрицание здесь имеет место в рамках одного качества — субстанции, а потому не может быть полным: это означало бы самоотрицание, социальное самоубийство рабочего класса ядра капсистемы.

Борьба рабочих ядра капиталистической системы против капитала под знаменем марксизма была не столько адекватным марксизму политическим движением, сколько результатом временного, обусловленного неразвитостью самого капитализма совпадением, ещё не полной обособленности, расчле­ненности двух принципиально различных форм социального отрицания — внутрикапиталистического, в рамках самого капитала (овеществленного тру­да) как субстанции, с одной стороны, и антикапиталистического — отрица­ния капитала как субстанции его социальной функцией — с другой. Можно сказать, что длительное время функциональное отрицание капитала внутри самого капитализма проявлялось в неадекватной ему содержательной фор­ме и (или) совпадало с неадекватной формой. Однако по мере развития ка­питализма база для этого истончалась и исчезала.

Вехи этого процесса — идеологический и организационный кризис со­циал-демократии и марксизма на рубеже XIX-XX вв. (ревизионизм против ортодоксии на Западе, меньшевизм против большевизма, особенно в его крайней, необольшевистской — ленинской — форме в России), крах II Ин­тернационала во время Первой мировой войны, австромарксизм и, нако­нец, Бад-Годесберг (1959), который формально зафиксировал фактически уже наступившую смерть «ортодоксального марксизма» и антикапитализма «рабочих партий». И. Валлерстайн «с подачи» Н. Элиаса верно называет эту разновидность «марксизмом партий», но ошибочно сваливает в одну кучу Каутского, Ленина и Сталина, социал-демократические и коммунисти­ческие партии, демонстрируя непонимание непартийной природы коммунистической партии, их властного содержания и принимая форму за содержание.

В ядре, в центре капиталистической системы, где капитал силен прежде всего как субстанция, его функциональное отрицание вообще имеет крайне мало шансов на успех (Франция — 1871 г., Германия — 1918, 1923 гг.) и мо­жет существовать лишь до поры как элемент внутрикапиталистических «стадиальных отрицаний». Иное дело — полупериферия и периферия, где сильны функциональные аспекты капитала, а субстанциально он слаб; где капитал выступает прежде всего как функция, нередко — в некапиталисти­ческой или раннекапиталистической форме — и где сама капиталистическая эксплуатация носит функциональный характер и развивается на основе не столько местных доиндустриальных производительных сил, сколько миро­вого рынка и индустриальных производительных сил ядра. В результате чего, несмотря на слабость или даже отсутствие местной капиталистической суб­станции, противоречие между субстанцией и функцией капитала носит ос­трый характер, а функция значительно более сильна и автономна, чем в ядре. В такой ситуации принципиально возможен полный отрыв функции от суб­станции, приобретение ею самостоятельности и создание адекватной ей структуры, отрицающей капитализм. Поскольку отрицание носит функци­ональный характер, исходное социальное содержание агента отрицания зна­чения почти не имеет.

В результате марксизм как идеология находит адекватную себе соци­альную ситуацию на полупериферии мировой капиталистической системы, не зависит жёстко и непосредственно от социальной природы персонификатора отрицания и от уровня развития производительных сил данного обще­ства (вспомним Ленина, Мао, Кастро и т.д.). Генетически марксизм стано­вится идеологией захвата власти (государства), а функционально (или нега­тивно содержательно) — идеологией обеспечения индустриального развития на антикапиталистической основе в национально ограниченных рамках (от­рыв функции от субстанции в мировом масштабе в условиях промышленного капитализма, — а именно его противоречия и выражает исходно марксизм как идеология, — невозможен). При этом идеология утрачивает свои идео­логические характеристики и превращается в отрицающую идеологию как явление власть-знание, универсалистские претензии которого становятся фактором легитимности существования этой власти в национально-ограни­ченном пространстве. Это и есть марксизм-ленинизм, т.е. идеология марк­сизма, превратившаяся во власть-знание, утратившая черты идеологии и бо­рющаяся с немарксистскими идеологиями уже не только как с немарксист­скими, но и как с идеологиями, точнее, как с Идеологией.

«Марксизм-ленинизм» отрицает либерализм, консерватизм и «неленин­ские формы марксизма» не по отдельности, не как рядоположенные, а в целом, как целое, как Идеологию. Будучи коррелятом коммунистического строя, т.е. всевластия власти, «власти власти» («кратократии» — термин, предложенный мной в конце 1980-х годов для определения социальной при­роды советского общества), снявшим в себе, выражаясь марксистским же языком, «противоречие между базисом и надстройкой» и оказавшимся по ту сторону этого противоречия, «марксизм-ленинизм» не может терпеть и от­рицает любую идеологическую форму, поскольку она автоматически, самим фактом своего существования подрывает основы его бытия как не-идеологии по сути. В то же время внешне, по форме «марксизм-ленинизм» должен был оставаться и остаться идеологией — так же, как негосударственная, от­рицающая государственность структура СССР должна была внешне, по фор­ме выступать как государство со всеми внешними атрибутами. Таковы пра­вила игры — Большой Игры — мировой капиталистической системы: любая суверенная политическая структура, чтобы быть допущенной в игру, долж­на выступать элементом межгосударственной системы, т.е. государством, по крайней мере внешне. Аналогичным образом любая идейная система Совре­менности — «доидеологическая», «антиидеологическая» или «неидеологи­ческая» — должна выступать как идеология.

Это касается не только «марксизма-ленинизма», но, например, таких форм, как национализм или исламизм. Сам по себе национализм идеологией не является. Однако в идеологизированном поле Современности он автома­тически превращается в идеологию. Точнее, приобретает её внешние атри­буты и должен претендовать на идеологический статус.

Если национализм исторически возник на Западе в современную эпоху, т.е. в том месте и в том времени, с которыми исторически тесно связана иде­ология и которые суть социокультурное «магнитное поле», породившее иде­ологию как явление, то исламизм к этому всему не имеет никакого отноше­ния. Его религиозный, интегралистский и антизападный характер не содер­жит в себе ничего идеологического. Однако поскольку исламизм возник как реакция на идеологическое и социокультурное давление Запада, капитализ­ма, поскольку он выступает как идейно-политическое средство борьбы в со­временной мировой капиталистической системе, функционально, негатив­но и формально он приобретает идеологические черты. Западной универ­салистской идеологии, будь то либерализм или марксизм, исламизм противостоит как идеология. Правда, по мере ухода Современности в про­шлое и в связи если не с упадком, то с ослаблением универсалистские иде­ологий либерализма и марксизма антизападные идейные течения, по-види­мому, все меньше будут примерять идеологические одежды и станут высту­пать в адекватной им этноцивилизационной или религиозной форме — этот процесс уже вполне различим. Иранская революция 1979 г. — тому пример и иллюстрация.

Повторю главное: в идеологизированном мире Современности идеологи­ческую форму приобретали даже такие идейно-политические явления, струк­туры и институты, которые содержательно возникали как отрицание идеоло­гии, как антиидеология. И это несовпадение было внутренним системообра­зующим противоречием указанных явлений, структур и институтов. Нетрудно заметить, что несовпадение и противоречие, о которых идет речь, повторно-зеркально воспроизводят внутри форм, возникших на основе несовпадения субстанции и функции капитала, на основе противоречия между субстанцией и функцией, — эти самые несовпадение и противоречие интериоризируют их, превращая во внутреннее противоречие негативно-функциональных форм. Но противоречие это уже выступает как таковое между содержанием (антикапиталистическим) и формой (капиталистической, буржуазной), кото­рую они вынуждены принимать в соответствии с логикой функционирования мирового капиталистического целого, в которое они вписаны, хотя и со зна­ком «минус». Это относится и к «марксизму-ленинизму».

Именно в форме «марксизма-ленинизма», трансформирующегося затем в «маоизм», «чучхе» и т.п., марксизм успешно распространялся на полуперифе­рии и периферии. Особенно в тех странах Азии, где идейные («религиозно-этические») системы фиксировали жёсткое закрепление групповых соци­альных ролей и полномасштабную регуляцию их властью, т.е. были «власть-знанием» генетически, на «докапиталистической» основе, а не как отрицание капитализма и его идеологий. «Недоидеология», если можно так некоррект­но и метафорически выразиться, и «постидеология», «гиперидеология» совпа­ли по негативу — как «азиатские способы производства» и «реальный комму­низм». Но это — далеко не единственная причина успеха «марксизма» («мар­ксизма-ленинизма») в неевропейском мире.