– Захар, в российском законодательстве существует уголовная статья за некие действия, похожие на то, что вы делаете на Донбассе.
– За наемничество.
– Именно. Как вы это прокомментируете?
– Законы придумывают люди, и они придумывают их с разными целями. Есть много разнообразных статей. Я не учил наизусть Уголовный кодекс Российской Федерации. Вполне возможно, что вы придерживаетесь оппозиционных взглядов. Вы же как-то выходите на несанкционированные митинги и не думаете при этом, что статья УК РФ должна помешать вам произвести свое волеизъявление. Совершенно очевидно, что люди совершают много противоправных действий, когда считают, что традиция и правда жизни на их стороне. Написано ли в Конституции, что народ имеет право на бунт? Я не помню. В любом случае я с этим абсолютно согласен. Не только на Донбассе и в Киеве, а везде.
Когда мне задают вопрос про наемничество, я прошу не лукавить. На Майдане был совершен конституционный переворот, восставшие сменили власть насильственным образом. Их всех надо поголовно посадить. Но ВСУ (вооруженные силы Украины, – прим. ред.) и территориальные батальоны подчиняются неконституционной власти, которая установлена военным путем. Это беззаконие, которое признано западными государствами. Чем референдум в Донецке и Луганске отличается от тех вещей, которые произошли в Киеве? Да ничем. Там был сделан выбор, здесь – тоже. Там неконституционно, здесь неконституционно. В чем разница-то? Поэтому я в эти лукавые игры не играю.
– Вы — заместитель командира батальона спецназа. Какие у вас должностные обязанности? И как так может быть, что вы — офицер, на Донбассе идут боевые действия, а вы находитесь тут на лекции?
– Это не так катастрофично, как может показаться гражданскому человеку. Для работы батальона нужны очень серьезные финансовые средства. Бойцы, они как дети малые — у них постоянно все снашивается, теряется, кончается боекомплект. Вслед за осенью наступает зима: сейчас надо в теплое переодеваться. У Донецкой народной республики очень мало средств. Поэтому я в определенном смысле являюсь не только заместителем командира батальона, но и отчасти его спонсором. На три-четыре дня ежемесячно я выезжаю в Россию, чтобы в клюве что-нибудьпринести в свой батальон. Мои гласные и негласные помощники могут заменить меня, чтобы я мог с вами лично пообщаться.
Что касается моих должностных обязанностей. В силу того, что это не вполне устоявшаяся армия, по сути, все строилось на партизанских основаниях и по сей день имеет формы довоенного бытования, прямо скажу, когда создавал свой батальон, я прекрасно отдавал себе отчет в том, каким образом мне придется поддерживать его на плаву. В связи с этим я предложил свою должность командира батальона товарищу, который там воевал с самого начала, Сергею Фомченкову. Я сказал: Сереж, ты будешь комбатом, я возьму любую офицерскую должность и буду твоим замом. Понятно, кто из нас будет кто. Но официально ты — комбат, а я буду заниматься всеми прочими делами, которые необходимы для нашего функционирования. Это деньги, политика и прочее. Поэтому функционал мой огромен.
К 3 декабря 2017 года батальон вышел с передовых позиций под деревней Сосновка. Теперь он выполняет охранные функции в самом Донецке. Мое непосредственное присутствие в составе батальона не имеет никакого значения. Ребята без меня прекрасно справляются. Батальон работает.
– Когда, по вашей оценке, будет освобождена часть ЛНР и ДНР, занятая сегодня украинскими войсками?
– Для меня, для моего подразделения, для всей армии ДНР и для главы ДНР Александра Захарченко это является самой важной жизненной задачей. Ничего более важного, чем возвращение всех территорий Донецка и Луганска, нет. Все бойцы нашей армии находятся в состоянии, как в песне Высоцкого «Наконец-то нам дали приказ наступать». Но так или иначе, батальон уже год стоит на одних и тех же позициях. В районе Пантелеймоновки прошли 1,5 км вперед, и на этом все. У нас большие потери — за месяц шесть ребят потеряли конечности, осколки в голове. Когда оглядываешься, думаешь: какой в этом смысл, если стояли и стоим на одном месте? С другой стороны, если бы не стояли, то и того, что есть, не имели бы. Была бы резня и зачистка. Но батальон стоит, потому что мы заложники Минских соглашений. Мы не можем их разорвать. Это вообще не в нашей власти, потому что мы только одна из действующих сторон. Надо отдавать себе отчет, что нас 4 миллиона, а наша армия насчитывает 26 тысяч человек. А с той стороны стоит 100 тысяч человек. Достаточно сложно операции проводить. Мы могли бы попытаться их совершить, если бы не Минские соглашения.
Это вообще вопрос сложный. Ведь если дальше идти, мы выйдем на территорию Харьковской области. Там скажут: вы отвоевали часть территории, а мы вас четыре года ждали. Там начнут появляться — они и не исчезали — харьковские партизаны. Там начнут какие-то вещи происходить. Скажут: приходите к нам на помощь. Где надо будет остановиться? Этот вопрос с 2014 года стоит. Вопрос политический. Потому что миллионы людей на Украине хотели бы, чтобы войны больше не было. Решением задачи является не продвижение войск, а смена власти в Киеве. Если брать населенные пункты, будут колоссальные потери среди мирного населения. Будем заходить, и все будет обстреливаться. Я не могу такой приказ отдать.
– Хотелось бы узнать ваше мнение о настроениях людей на Донбассе. Каким они видят завершение войны — хотят остаться в пределах Украины или оказаться в составе России?
– После 3,5 лет войны люди не настолько привередливы, как могло бы быть. Если посмотреть на манифестации и митинги, которые происходили на площадях в Донецке и Луганске, на них были сотни российских флагов. Флаги Малороссии тогда еще не были придуманы. Тогда было простое и очевидное — повторить судьбу Крыма: вот взяли Крым, возьмите и Харьков, и Донецк, и Луганск. Заберите нас домой. С тех пор много воды утекло. Если Россия не проявляет того же желания, что и в ситуации с Крымом, то люди готовы на любой вариант. Никакого хоть сколько-нибудь серьезного присутствия проукраинского компонента в Донецке нет. Он есть только на маргинальном уровне. Украину поддерживает полпроцента населения, что подтверждают любые шествия, митинги и манифестации. И открытая, и закрытая социология это подтверждает, что очевидно, когда Украина 3,5 года стреляет в сторону Донецка. Если у людей близкие служат в армии ДНР, сложно себе представить, что могло бы быть иначе.
Люди готовы ко всему: пусть будет Малороссия, пусть будет Новороссия, пусть будет ДНР. Как угодно. Но если Россия объявит, что забирает себе эту территорию, будет общенародный праздник. Ликование будет месяц продолжаться. Для людей это как присоединиться к Луне или Марсу. Они даже не мечтают уже про это. Пускай будет так, как есть, потерпим. В Донецке, конечно, маниакально устойчивые люди. Не склонные к любой истерике, характерной для замайданных блогеров — и киевских, и российских. У тех происходит просто беспрестанное нагнетание истерии. Они постоянно кричат про то, что сейчас их будут бомбить. В Донецке вообще нет никакой блогосферы, которая всерьез желала бы в этом конфликте участвовать — развенчивала бы украинские фейки и ругалась в соцсетях. Это культурный город, там десятки тысяч студентов, мощнейшая театральная и музыкальная школа, много образованных людей. Но у них в характере есть нежелание суетиться, кричать и истерить, при том, что они постоянно слышат стрельбу и канонаду. Они спокойно ждут разрешения ситуации.
– Многие солдаты не воспринимают врагов как людей. Что вы думаете о врагах? Что чувствуют и переживают ваши соратники?
– У меня в составе батальона где-то 95% местных ребят — донецких и луганских. Малая часть добровольцев из других стран — Чехии, Сербии, Латвии. Был у нас и афроамериканец. Сейчас он собрался поехать в Сирию, видимо, там теплее. В основном, ребята все местные. Что парадоксально, они все молодые. 21–25 лет — их средний возраст. Мне по большому счету непонятно, когда я смотрю на основной контингент слушателей русского рэпа, каким образом эти ребята, родившиеся после 1991 года, жившие в атмосфере тотальной и упрямой украинской пропаганды, сохранили твердое ощущение, что они в эти игры не играют. Причем часть людей считает себя украинцами. Все свободно говорят на украинском языке, они в школе его учили и в быту им пользовались. У них история: в одном классе учились, и из одного класса шесть человек пошли за одну сторону воевать, два человека — за другую. И я ни разу не сталкивался со случаями остервенения, желания мести, чтобы кто-нибудь сказал: «Я им, тварям, не прощу». Ничего подобного никогда не было.
Напротив, многие говорят, что в 2014 году еще было кипение. А сейчас прошло. Если войдут в родное село, которое находится в пяти километрах от линии соприкосновения на другой стороне, даже не тронут никого. Говорят: «Просто буду ходить по своей деревне как хозяин, пусть они смотрят на меня, знают, что я сюда вернулся, и пусть как хотят к этому относятся». Просто сам факт возврата на родную землю гораздо важнее любой мести. Это тоже та часть национального характера, за который я очень люблю свой русский и украинский народ. Все наблюдали и знают отлично, что делали бойцы батальонов «Айдар» и «Азов», когда они заходили в оставленные ополченцами села в 2014 году. Какие зверства творились. Я про это даже вслух не говорю. Я не хотел бы эти темы поднимать. Потому что знаю, как вспыхнет российская прогрессивная интеллигенция: вы все врете, вы были такими же зверями! Мы не были такими и никогда себе подобного не позволяли.
– Вы считаете, что с помощью войны возможно прийти к миру? Есть мнение, что если закончится война на Донбассе, может начаться еще более кровопролитная война. И вообще возможен мир без войны в наше время?
– Если здраво рассуждать, то никакая Европа в нынешнем ее виде не бросится воевать за свободу Украины. Если бы Соединенные Штаты Америки на две недели ушли в отпуск, эта проблема была бы разрешена. Ни Германия, ни Франция, ни Испания, ни Италия, очень бурно реагирующие, палец о палец ни ударили бы. Только за счет политической и финансовой поддержки США ситуация и сохраняется.
Что касается того, можно ли с помощью войны прийти к миру, это вечный философский вопрос. Когда мне говорят: Захар, в XIX веке Пушкин, Достоевский и Гумилев себя так вели, а сейчас все иначе, люди просто не понимают, что по количеству вооруженных конфликтов современный прогрессивный мир оставляет далеко позади самое мрачное Средневековье, и Римскую империю, и XIX век. Сейчас в мире одномоментно идет 60 войн. В большинстве таких конфликтов прямо или опосредованно виновны прогрессивные демократии. Россия участвует опосредованно в двух войнах. А кто участвует в других 58? Задайте себе вопрос, кто же все это сделал? Не те ли люди, которые нас обучают демократическим ценностям, но сеют хаос на всех континентах.
Поэтому надо исходить из реального контекста. Я задавался вопросом: а не лучше ли было все миром решить, им пряник принести, а они принесли бы нам, затем обняться, поцеловаться, побрататься? Конечно, лучше, но никто не предлагает. А по сути, Донбасс втянут в эту ситуацию. Мы не сами ее придумали и инициировали. Мы ведомы. Нас втянули в это, мы не собирались воевать. Поначалу, когда ополчение и ВСУ сталкивались, не было даже военного противодействия, старались не стрелять друг в друга. Однако потом в Киеве отдали приказ, полетели самолеты, начали долбить танки. Деваться было некуда. Стали дети гибнуть и церкви гореть.
– Может ли в России повториться сценарий, который был воплощен на Майдане? Нам вообще нужна смена власти или все нормально?
– Иногда народ сам по себе является законом. Право народа на разрешение своих проблем законным или незаконным образом для меня выше, чем то, что написано в законе. Потому что люди приходят к власти и тут же переписывают законы: делают законным то, что вчера было незаконным. Что касается России, условно говоря, если завтра люди, которые захотят вернуть Крым и продать Донбасс, а еще и ввести войска, чтобы его задавить — а у нас есть персонажи, которые этого не скрывают — придут к власти, я выведу свой батальон из Донбасса и приду в Москву. Буду вопреки всем Конституциям и уголовным кодексам выносить их из Кремля. В том числе и для этого я создавал свой батальон, чтобы иметь возможность повлиять на ситуацию в России.
В нынешней России, конечно, не все хорошо, есть колоссальное количество проблем. Мы, консерваторы, говорим, что внешняя политика у нас более или менее интересная, а во внутренней есть проблемы. Конечно, это так. Мне далеко не все нравится в России. Но в целом я пока не вижу никакой третьей силы, которая может претендовать на власть между действующим Кремлем и либеральной оппозицией. Мне либералы говорят: если ты за Путина, значит ты за коррупцию и нищих стариков. Это слишком легкая и бессмысленная манипуляция. Сам приход к власти либералов вовсе не гарантирует ни пенсий, ни искоренения коррупции.
– Вы упоминали об украинских СМИ. На российском телевидении нагнетается постоянная истерия, связанная с Украиной. Это просто поливание грязью Украины и создание атмосферы ненависти между двумя народами. Те, кто отвечает за федеральные каналы, разве не такие же преступники, отвечающие за разжигание войны как и украинские телевизионщики?
– Я живу на территории Донбасса и вижу украинские СМИ. Вы не очень понимаете степень сравнения. На российском ТВ всегда представлены все точки зрения, и за любые деньги готовы приглашать любых выступающих из Украины — любого уровня, от политиков до писателей. Им говорят: приезжайте и давайте сравним вашу и нашу правоту в прямом эфире. Ничего подобного себе Украина не позволяет, она не желает слышать никакой другой точки зрения. По количеству фейков они обыгрывают нас в сотни раз, потому что целые украинские СМИ поставлены на непрестанное воспроизводство лживой информации. Это десятки, если не сотни сайтов. Сравнивать некорректно.
Что касается атмосферы ненависти, поймите, война идет, людей убивают. У вас есть полное право выключить телевизор и не смотреть на все это. Но это реально большая и значимая тема — ежедневные обстрелы, люди теряют руки, ноги. Мы сидим в Донецке, прилетает снаряд в дом, но чтобы вас не огорчать, мы не должны обсуждать это по телевизору? Я не могу подобное воспринимать всерьез. Мне кажется, напротив, этому слишком мало уделяется внимания во многих медийных источниках. Есть два-три ток-шоу, но вся прекрасная медийная повестка, направленная на обслуживание молодых людей, развлекательные каналы, глянцевые журналы, 90% СМИ вообще никак этой проблемы не касаются. Люди в принципе даже не знают, кто и где воюет. А ведь с колоссальным количеством людей, считающих себя русскими, происходят зверские вещи. Давайте еще из телевизора это уберем и перейдем в состояние полного благоговения? На Украине-то этого не произойдет. Они нас не станут поддерживать.
– На вашем литературном прикладе, образно говоря, 17 зарубок в виде изданных книг. А сколько зарубок на вашем боевом прикладе?
– Послушайте, я не буду на этот вопрос отвечать. По той элементарной причине, что я являюсь командиром и периодически в некоторых операциях несу полную ответственность за все происходящее. Я могу сам не брать в руки оружия, но находиться на пульте управления. Тем более, если буду говорить об этом, это будет размножено в миллионе украинских СМИ.
Вообще, я думаю, если можно кого-то не убивать, лучше не убивать. У меня позиция такая, у моих бойцов тоже. Никто просто так не убивает. Снайперы в принципе не работают без необходимости, иначе убивать можно по два-три человека каждый день. Любой военный это понимает. Если ничего не происходит на той стороне, то мы не занимаемся отстрелом людей.
– Дайте характеристику роли униатской и католической церкви в катаклизме, который происходит на территории Украины?
– На той территории, которую контролируем мы, проблем нет. Деятельность униатов и католиков не запрещена, но никакой социальной необходимости в их присутствии нет, потому что люди к ним не расположены. Религиозный компонент в большей степени имеет значение на той стороны Украины. Недавний скандал с Филаретом — раскольником, преданным анафеме, — отличная тому иллюстрация. Деятельность Украинской церкви Московского патриархата обладает колоссальным значением на территории Украины, что подтверждают огромные многотысячные крестные ходы, которые там совершают. Не имея других социальных возможностей хоть как-то проявить неприятие той ситуации, которая наблюдается на Украине, люди обращаются в лоно православной церкви. Такая авантюра Филарета была связана с тем, что он хотел перестать быть раскольником, войти в состав Украинской церкви Московского патриархата в Киеве и изнутри ей овладеть. В силу разных причин не получилось. Эта ситуация характерна для киевского бодания. Вся государственная машина работает на то, чтобы любых пророссийски настроенных деятелей церкви выдавливать и заменять их своими.
– Вы говорили, что изменить ситуацию на Украине способны лишь новые власти. А есть ли такие силы сейчас на Украине, которые смогут сделать это?
– Оформленных сил нет, потому что, как только эта сила заявит о том, что она сила, что она нацелена на консолидацию с Россией и поддержку Донбасса, ее посадят в подвал СБУ. Это не Россия, где может появиться свой Касьянов, свой Явлинский. На Украине таким людям просто головы посвинчивают сразу, и они забудут, что такие слова можно произносить. Вообще, таких людей, конечно, очень много. Россия без проблем может создать 35 украинских правительств в изгнании из самых видных чиновников. Там достаточное количество разнообразных симпатизантов. Разговоры мы имеем со всеми, думаю. Ведется активнейшая работа в этом направлении, чтобы хоть на кого-то поставить. Россия в этом очень заинтересована, и ей нужно решить это как можно скорее.
– Есть ли надежда, что ваши читатели вновь будут говорить с вами не как с солдатом, а как с литератором?
– Я книг не пишу с того момента, как вошел в должность и начал создавать батальон, то есть примерно 1,5 года. Продолжаю писать небольшие статьи на донбасские темы, чтобы какие-то вещи проговаривать. Я просто как часть работы это воспринимаю. Прозу я не пишу. Надеюсь, что к этому вернусь.
