– Иван, вы недавно решали квартирный вопрос. Успешно?
– О, у нас целая интрига была. Мы ведь жили раньше в Тушино, уже тогда нас было 8 человек, но тушинские панки умеют приспосабливаться и вообще довольно аскетичные и привыкли довольствоваться тем, что есть. Но со временем жилищный вопрос таки встал. А где деньги брать? И тут, слава тебе господи, «Интерны»! Я прожил на съемочной площадке пять или шесть лет. Мы все долги отдали, старую дачу, где я иногда пытаюсь уединяться от нашей богемы и цыганщины, отстроили заново. Купили еще квартиру в Сергиевой лавре, и надеюсь, что в будущем, когда детей поднимем, мы с Оксанкой туда переедем. И тут неожиданно нам дали вот это социальное жилье. Это был последний проект Лужкова для многодетных семей. Суть была в том, что, когда Савве, младшему ребенку, исполнится 18, мы должны съехать. Но таких, как мы, тут уже целая улица, и во многих семьях у старших детей уже свои дети. Как тут быть? И на самом верху решили разрешить выкупить этот дом. И мы встали перед вопросом, что опять нужно в кино сниматься, а я, честно говоря, так надеялся это закончить. Я же не артист по профессии, я режиссер и сценарист. Ну, смирился, и вроде все нормально, выкупили этот дом, и еще осталось отдать долг 15 миллионов.
– Кроме кино, вы ведь новую книгу сейчас пишете?
– Пишу. Сначала я сделал Мише Ефремову – дай бог все получится и он соберет золотую гвардию – пьесу «Дюма». Забавная вещь. О парадоксах взаимопроникновения высокого искусства и жизни. Вся интрига вокруг трех актеров, всю жизнь играющих Атоса, Портоса и Арамиса и не желающих выходить из этой схемы, потому что она гораздо комфортнее, чем внешний жестокий, несправедливый и грязный, по их мнению, мир. Сделал еще сценарий – называется «Улисс», сейчас я его редактирую. Мне показалось, что я уже сто лет не видел у нас хорошей мелодрамы.
И еще мне надо дописать фантастический роман «Магнификус III». Потом я буду делать «Магнификус 1». А «Магнификус II» уже вышел. Мне так интереснее: сделать сначала насыщенное движухой повествование, а первую часть, которая мотивирует эту движуху, оставить на сладкое. А вся эта сражающаяся вселенная – последствие того, что девочка когда-то, в далекие звонкие 90‑е, просто не получила ответа на любовное письмо.
– И как все это успеть?
– Тут воля нужна! Потому что демоны же везде! Как только садишься писать – тут же кто-то звонит в дверь или нужно налить себе чаю, потом не помешает включить и музычку, сходить в туалет и так до вечера. Ай, говоришь себе, ой-ой, и времени уже нет, остался час и нужно судорожно что-то сделать. А потом это такое счастье – сидеть в полупустом зале кинотеатра и видеть, как на экране живут люди, которых ты придумал полгода назад, попивая чай с бергамотом! Это у меня синдром Бога – эх, гордыня моя, но это для меня радость и наслаждение.
– Вы, кстати, верующий или религиозный? Это, мне кажется, разное.
– Думаю, я все же человек, стремящийся к вере, мне очень много дала церковь, и все, что у меня есть хорошего – этим я обязан церкви по большому счету.
– А то, что происходит сейчас с нашей церковью, вас от нее не отталкивает? Крестные ходы по раздолбанной дороге во имя снижения количества аварий, окропление космических ракет, которые потом падают.
– Есть церковный чин освящения оружия. И оружие благословляется не для насилия, а для противодействия насилию. А что касается дороги, тут есть три варианта развития. Первый: лучше не ходить, а дорогу отстроить. Второй: ничего не надо, ни ходить, ни строить, пусть будет все как есть. И третий, пусть даже немножко, может, абсурдный: ну гаишники со священниками и с хоругвями на дороге – это лучше, чем просто дорога, это хоть какое-то намерение и движение в лучшую сторону.
– Обосновать можно все что угодно. А людей вот этот цирк от церкви не отталкивает?
– Мы ищем в церкви не удобства, а любви, которая всегда жертвенна. Сейчас основная моя потребность в церкви – это возможность выразить благодарность за мое незаслуженное счастье. Конечно, у меня есть моменты слабости, раздражения и желания от всего освободиться, но это желание меня тоже приводит в церковь. Мы существа земные, мы неловкие, глуповатые и корявые. Но если обращать внимание на внешнее, а не на главное, то мы в царство Божие никогда не дойдем. Одна из причин революции была в том, что церковь тогда очень сильно была формализована синодальным управлением, священники получали зарплату от государства и люди ходили туда примерно как в домоуправление. Потом семьдесят лет советской власти. И только сейчас церковь начинает восстанавливаться, строятся новые храмы. Да-да, я знаю, что вы сейчас скажете. У меня вот давеча был разговор с сыном Васей. Он не понимает, зачем золото на куполах, если эти же деньги можно было направить на детский дом. Но большая часть детских домов, где все более-менее, и так находится под попечением церкви. При этом общественность обращает внимание только на представительский класс церкви. А его грех осуждать за дорогие машины и часы, потому что генералы должны думать о жизни солдат, а не о том, на чем они едут. Но я знаю в церкви людей, не имеющих своего угла и при этом отстраивающих детские дома. Отец Димитрий Смирнов, отец Владимир Волгин, отец Алексий Исаев – много кого могу назвать. Они не фигурируют в СМИ, но они та самая соль земли. А исследования, сколько стоят часы Патриарха, мне смешны.
– Да ладно часы. А вас не смущает, что наш Патриарх кагэбэшник?
– Знаете, отец Николай, епископ Ярославский, прошедший в этой жизни всё – репрессии, лагеря и возвращение в церковь, говорил: в те времена, в которые мы жили, было два варианта – либо ты работаешь на ЦРУ, либо на КГБ. Третьего не было. То есть вот для того, чтобы можно было кормить голодных нищих бабок хлебушком, купленным на пожертвования, не было другого варианта.
– А ваши чувства верующего бывают как-то оскорблены?
– Мои чувства очень сложно оскорбить. В случае чего я же драться могу полезть. Я мало реагирую на абсурд, понимая, что человек слаб и глуп. История с Pussy Riot, например. Я же талдычил, и Кураев талдычил, что не надо ничего, кроме как надавать им по заднице проводом от утюга. Или просто за уши надрать. Ну они же дети глупые. Но из этого сделали целую историю. В итоге искалечили им жизнь и поставили церковь в странную ситуацию. То же самое с «Матильдой» этой. Надо было пропустить мимо ушей. Потому что спекуляции на подобного рода событиях были всегда. Алексей Учитель очень неглупый человек, он всю жизнь живет здесь, он знает, что в приходской среде есть определенная часть психбольных, которые обязательно начнут возмущаться.
– Вы кого имеете в виду сейчас? Поклонскую?
– Нет, Поклонская – девочка, а я всегда выступлю в защиту девочки, и к тому же искренне верующей. Она же символ русской весны, она девчонка героическая, она милиционер, с пистолетом бегала, и у нее контузия не на пустом месте. И то, что она верует, можно только поощрять, но ее накрутили. И ничего не надо было тут делать, прежде всего Учителю.
– Так он ничего и не делал, он просто вынужденно отбивался.
– Нет, не вынужденно. Я работал у него, я знаю, что и как. Там все сложнее. Он знал, что было много вопросов по поводу канонизации Николая Второго. Он знал, что этот фильм вызовет скандал. И понадеялся, что этот скандал станет рекламной акцией – будут дураки с капустой в бороде ходить и возмущаться. С его стороны это был абсолютный расчет. Но он не ожидал, что дело до прокуратуры дойдет.
– Но Наталья Поклонская при всем ее героизме и романтизме ведь в Госдуме сидит и решения принимает за всех нас. Это не страшно, как думаете?
– Нет, не страшно. Госдума, как все дополнительные управленческие институты у нас, – это абсолютно пустая инстанция. При этом думские выборы стоят нам десятки миллиардов рублей, которые можно было бы направить на те же самые детдома. Мы своеобразный народ, у нас своеобразная архитектура власти. Мы всегда были монархисты. Что Брежнев, что Сталин – мы ко всем относились, как к царям. Я много лет пытался обратить на это всеобщее внимание. Как и на то, что у нас странная Конституция, сделанная на коленке. Например, там есть 13-я статья о запрете единой идеологии. Но что значит «нельзя иметь единую идеологию»? Что на простые вопросы мы должны по-разному отвечать? Должен ли человек любить Родину? Должен.
– Вы тоже предлагаете переписать Конституцию?
– Ее надо сделать более цивилизованной. В нашей же один пункт противоречит другому, и ею можно вертеть, как кубиком Рубика. Если же нормальные юристы и политологи, а не психопаты какие-нибудь перепишут 13-ю статью, то единая идеология позволит нам создать некий внутренний кодекс. Опорные ценности.
– Ну это наши любимые грабли. Кто будет выбирать эти базовые ценности и самые правильные правила? Откуда в вас эта уверенность в своей правоте, в том, что вы-то знаете, как надо?
– Во-первых, я человек верующий и надеюсь, Господь не попустит, чтобы это все в дикость шарахнулось. Да и общество в информационный век у нас не такое, чтобы можно было сделать то, что сделали с несколькими поколениями до нас – фашизм, коммунизм. Не дойдем мы до массовых репрессий. А попытки могут быть как раз в том случае, если мы этого кодекса не сделаем. Как это ни дико звучит, но если нет запротоколированных идеалов, то обязательно будет приходить что-то нелепое или радикальное. Поэтому нам и нужна монархия, чтобы был над нами кто-то здравомыслящий. Мы же не имеем меры ни в чем: нам если что не так, то расстреливать, если извращения, так нам надо без штанов бегать с утра до вечера, если репрессии, то надо всех убить и канарейку тоже задушить заодно. Бескрайние мы. У нас всего через край. Иной раз нас разрывают наши собственные таланты и возможности. И меня устраивает эта жизнь. Мне она нравится. Мне нравятся не только те люди, которые меня хвалят, но и которые ругают. У нас прекрасная страна. Я влюблен в нее.
– Иван, но в ваших собственных постах или колонках на Russia Today тоже часто все через край и хватает радикальных заявлений. При всей любви к вам, ими нельзя не возмущаться.
– Я вынужден быть провокационным и более резким и жестким, чем есть на самом деле. Иначе это не работает. Потому что написанное проходит через информационную сферу, как метеор проходит через атмосферу – он сильно обгорает. Так и здесь, какой-то нравственный посыл растворяется. Если ты не вставишь то, что заденет и заставит тебя сконцентрироваться, то растворится и смысл, и посыл. Если буквально следовать всему, что я предлагаю, то я же и пострадаю в первую очередь, подпадая под свои же максимы.
– Ну а что вы на геев так ополчились?
– Мне не нравится, что они определяют вкусы общества – у меня в этом обществе дети будут воспитываться. А мне важно, чтобы моя семья расширялась – это базовый инстинкт.
– Понимаю, жизнь – это экспансия. Но геи никого не вербуют, не кричат о том, что гомосексуализм – это хорошо.
– Кричат. И это постоянное навязывание. Среди них есть хулиганы. Возьмем прежние времена. Вот был Богатырев. Он был гомосексуалист. Все об этом знали. Он любил какого-то оператора. Бедный дядька-оператор был женатый человек, а тут великий артист, и все знали о его чувстве, все его жалели. И Богатырев никогда ничего не навязывал, он сам переживал, понимал: это не норма. Но никто не ставил ему это в укор. Это была его внутренняя аномалия. Или взять балетный круг. Мы же не критикуем то, что там у них. Пусть они будут, но я против того, чтобы это преподносилось как норма. Приходит моя дочь из института и говорит: вот, пап, у нас курс нормальный, там девочка из нашей школы, мальчик, который на самбо ходит, ты его знаешь, паренек-дагестанец, еще кто-то и два гея есть. И вот это «два гея» как перечисление в ряду нормы – это меня как родителя зацепило. Я не стал, конечно, навязывать свое мнение – ну, есть и есть.
Но когда-то в далекие времена, когда я учился в школе, слухи про геев примерно так же шокировали, как страшилка, что в девятой школе десятиклассница забеременела от физрука. Представляете уровень нашей тогдашней морали? Я сейчас езжу с программой «Новая русская философия» и еще в начале выступления обговариваю, что все новое – это хорошо забытое старое. Так давайте вспомним, что мы с вами забыли. И мы приходим к выводу, что есть вещи, которые мы должны сохранять в девственной чистоте. Я же не за то, чтобы бегать и ловить, поймите. Мне самому агрессия не нравится.
– Недавно была очередная раздача кремлевских грантов. Вы получали?
– Никогда ничего не получал. Несколько раз пытался получить господдержку на какие-то фильмы, но это мне так и не удалось. Благодеяния Минкульта меня не коснулись. Так что государство ко мне вообще не милостиво. Может, они и правы – фигура я противоречивая. С другой стороны, все, что я хочу, я так или иначе делаю, находя другие пути и ресурсы. Нашли же мы финансирование на «Иерей-сана», на «Соловья-Разбойника». Хотя знали, что не окупится. Потому что отечественный прокатчик в этом не заинтересован, там совершенно другие схемы работают и другая логистика.
– Ну зато государство немереные деньжищи вваливает в плохие пропагандистские фильмы. А вы вот могли бы сделать по-настоящему хорошее патриотическое кино.
– А я написал сценарий, да. Он лежит на «Ленфильме», называется «Запах фиалки». Он о сирийской войне, о злоключениях хипстера, случайно оказавшегося в этих обстоятельствах и изменившегося в этих обстоятельствах. Там хорошие диалоги и вообще технически все сделано очень правильно. Но что-то никак дело не двигается. Здесь опять же личностный фактор. Видимо, есть идеологический заказ, но дается он, наверное, кому-то более управляемому. С другой стороны, меня дрессировать было бы глупо. Такие, как я, нужнее. Потому что в ином случае мы бы все утонули в формальной рутине. Да и вымерли бы.
– А почему о сирийской войне? Почему не об украинской? У вас даже паспорт Донецкой народной республики есть.
– В сирийской теме можно абстрагироваться, поскольку мы не принадлежим к той культуре. А здесь мы непосредственные участники событий. Я много позволил себе резких высказываний на эту тему, много лишнего было, и все на эмоциях. Но по сути мы друг друга-то даже не различаем. Что украинцы, что русские. Есть в принципе один народ. Происходящее там, конечно, несправедливо, абсурдно и ужасно, потому что люди страдают. Но нагнетать ситуацию тоже не стоит. Я всегда буду на донецкой стороне – потому что считаю, что они были правы и имели право. Но ситуация еще не разрешена. И если сейчас с помощью художественного произведения попытаться формализовать происходящее, то можно причинить больше вреда, нежели пользы. Мы не знаем, что произойдет дальше. Но до сих пор дети там в школу ходят, выскакивая из подвалов. А бабки набирают воду для чая из луж. Это же продолжающаяся катастрофа. Вот поэтому об Украине пока не имеет смысла делать кино. Не закончено это все. Картина не завершена.
