в 2014 году Вы объявили перемирие российской власти. Какова судьба этого перемирия спустя четыре года: Вы его продлеваете, прекращаете или готовы установить прочный мир?
— Это просто фраза, брошенная мной в определенном контексте. Понимаете, я никогда не воевал с российской государственностью, но у меня всегда были вопросы к определенным тенденциям, к тому порядку вещей, который установился в 1990-е годы. Либерализм, особенно в российском изводе, я не воспринимаю, смириться с ним мне крайне сложно. Поэтому любые либеральные тенденции вызывают у меня разные чувства, от неприятия до раздражения. Это было и это остается. Но я отдаю себе отчет в том, что являюсь сыном своего государства, и против некоторых вещей выступать никогда не буду в принципе.
Я думаю, что это традиционная позиция русского писателя. У Александра Сергеевича Пушкина и Сергея Александровича Есенина была масса вопросов к действующей системе власти, и при этом их связь с Родиной была нерасторжима.
Сегодня мы видим и либеральных психопатов, которые кричат, что все продались Кремлю, и государственных патриотов которые чуть что — обвиняют всех в «оранжизме». И с одними дураками не о чем говорить, и с другими. Поэтому мы живем в сложном мире, каким он всегда был и остается до сих пор.
— Пару лет назад мы наблюдали попытки начать культурный диалог между Украиной и Донбассом. Украинский «17 канал» организовывал телемосты с Донецком и Луганском. Во время одной из передач общались донецкие и украинские писатели, а член Союза писателей ЛНР Елена Заславская по приглашению Сергея Жадана даже приезжала на конференцию в Харьков. Но на этом все закончилось. Это закономерный итог? Диалог невозможен?
— Диалог возможен с определенной частью украинской культурной элиты. Но эти люди не станут вслух говорить о своих взглядах, потому что им за это в буквальном смысле могут нанести очень серьезные увечья.
Я веду тайную переписку с рядом украинских деятелей культуры, очень заметных и очень известных. Они прекрасно все понимают, хотя и вынуждены молчать (пример Олеся Бузины у всех перед глазами). В отличие, кстати, от российских культурных деятелей, которые могут говорить все что угодно и поддерживать не только отдельных людей вроде Савченко и Сенцова, но и украинскую агрессию на Донбассе (ныне политический деятель Украины Надежда Савченко была осуждена в РФ за причастность к убийству журналистов ВГТРК, украинский режиссер Олег Сенцов осужден российским судом по обвинению в терроризме — прим. RuBaltic.Ru).
Очень сложно вести конструктивный диалог, когда у вас такая колоссальная разница в реальных демократических институтах, в возможностях открыто высказывать свое мнение. Но как только произойдет какое-то замирение или переформатирование украинской власти, мы вдруг выясним, что у нас на Украине огромное количество друзей и деятелей культуры, которым отвратительна была позиция условных Бориса Херсонского или Андрея Куркова (украинские писатели, известны своей антироссийской позицией — прим. RuBaltic.Ru).
— Во время одного из телемостов украинские и донецкие писатели сошлись во мнении: если ты разговариваешь на языке ненависти, то лучше тебе вообще ни о чем не писать. Вы задавались вопросом, на каком языке нужно писать — на языке мира или языке войны? Или этого разделения не существует?
— Разумеется, язык ненависти существует. Взять того же Аркадия Бабченко — он только на этом языке и разговаривает. «Не скорблю» — его второе имя.
Меня же с 2014 года самые ретивые патриоты (которые до Донбасса, как правило, ни разу не доезжали) обвиняют в украинофилии, в призывах поддерживать украинскую культуру; условно говоря, в том, что я любитель вышиванки. Потому что я с самого начала был уверен: с украинцами нужно вести диалог. Нужно поддерживать Украину, украинскую культуру и украинство как таковое. И я не воспринимаю тезис о том, что украинство придумано как антироссийская идеология. Мне это кажется чуждым и ложным.
Чем спокойнее мы будем говорить о том, что уважаем и верим в украинство Ковпака, Леси Украинки, Тараса Шевченко, в украинство того полумиллиона галичан, которые воевали в составе Красной армии, и тех украинцев, которые в гражданскую войну были на стороне «красных» и брали власть в Киеве, тем скорее мы сможем найти язык понимания.
Радикальная уверенность в том, что на Украине все сошли с ума, неадекватна. Это нездоровое мироощущение людей, которые зачастую не знают внутриполитического украинского расклада. Я убежден, что даже сейчас до половины населения понимает чудовищность майдана и отвратительность происходящего в Донбассе.
— То есть ксенофобия присутствует не только в украинском обществе, но и в российском?
— Сравнивать некорректно. Все-таки в процентном соотношении количество агрессивных, возбужденных и психопатичных людей на Украине гораздо выше. Там оно измеряется в сотнях тысяч, а у нас — просто в сотнях. У нас есть 25 блогеров и небольшое количество сочувствующих им людей, а на Украине — многотысячные зигующие колоны и колоссальное количество откровенно инфицированной интеллигенции. Но, повторюсь, огромные массы украинского населения смотрят на это с болью, ужасом и недоумением.
— Комментируя события в Армении, Вы говорили, что эта страна в экономическом плане не нужна России, но ею нужно заниматься. Это утверждение распространяется и на другие постсоветские страны?
— Наши армянские слушатели сильно возбудились, когда я озвучил, на каком месте в торговом балансе РФ находится Армения, и заявил о сложности использования там военных баз. Они решили, что это моя категоричная точка зрения, и принялись обвинять меня во всех смертных грехах. Но я, по сути, пародирую российскую власть, которая о постсоветском пространстве (или о большей его части) рассуждает сугубо материальным образом.
На самом деле я полагаю, что любого рода экспансия (культурная, дипломатическая, географическая) — вещь благая вне зависимости от материальных расчетов. Это неизбежная задача России. Нам от нее никуда не деться, таков наш крест.
— Сейчас популярна другая точка зрения, особенно в контексте стран Балтии: дескать, России больше и в голову не придет присоединять Прибалтику, кормить ее, вкладывать в нее ресурсы…
— Я не разделяю такой подход. Американские и европейские игроки отчего-то не стыдятся кого-то кормить, и у них нет никаких сложностей с размещением в этих странах военных баз, НКО, культурных центров. А мы вдруг стали такие экономные!
Вы должны были заметить: Советский Союз, что называется, кормил колоссальную часть планеты, а потом мы весь этот балласт с себя сбросили. Но я бы не сказал, что мы стали во много раз лучше жить. Сегодня сложно сопоставлять российский уровень жизни и советский, хотя очевидно, что уровень социальной защиты у большинства населения раньше был выше и стабильнее. Поэтому все призывы кого-то сбрасывать и от чего-то отказываться — от лукавого.
Я за взаимодействие с Прибалтикой. К тому же давайте представим (как говорится, чисто гипотетически), что у Путина с Трампом сложатся такие договоренности, при которых президент США заявит: «Прибалтика нам больше не нужна, забирайте ее вместе с Украиной». И что мы ответим? «Нет, нам тоже не нужна»? Она нам нужна, потому что потом придет другой американский президент и скажет: «Прибалтику никто не забрал, размещу-ка я там самую большую бомбу и поставлю четыре армии». И нам с этим придется иметь дело.
Если можно чем-то пользоваться и что-то контролировать, то это нужно делать.
Россия сегодня заходит не только в Азию, но и в Африку. Как говорил президент Владимир Путин, у России нет границ. Можно еще вспомнить Райнера Рильке: «Все страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом». Если Россия граничит с Богом, то Прибалтика находится где-то посередине.
Вы отметили, что Прибалтика России нужна. Но складывается впечатление, что страны Балтии уже слишком сильно оторваны от России. Если возникнет новый интеграционный союз, не будут ли жители Прибалтийских республик неистово сопротивляться ему, вплоть до организации вооруженной борьбы?
— Послушайте, Вы описываете какой-то радикальный вариант: российские танки заходят в Латвию, и она к нам присоединяется…
Во-первых, в этих республиках есть проблемные регионы, с которыми нужно работать. Во-вторых, есть элиты, которые могут повернуться к России, если с ними правильно разговаривать. Это тихая, поступательная, неспешная работа. Ни первый, ни даже десятый ее пункт не предполагают немедленное возвращение Прибалтики в состав Российской империи или Советского Союза. Речь идет вовсе не об этом. Есть ведь разные формы таможенных союзов, военных блоков, экономических доктрин.
Нам просто нужно вернуть трезвость рассудка и постепенно напоминать прекрасным прибалтийским народам, как много для них, на самом деле, сделала Россия за долгие века сотрудничества.
А она сделала больше, чем немцы или американцы. По объему вклада в культурное, экономическое и политическое развитие этих территорий Россия уж точно может с ними поспорить.
О Литве я даже не говорю. У нее с Россией богатейшая совместная история, в том числе и военная. Это большая тема, о которой стоит говорить отдельно.
— В таком случае возникает главный вопрос: а как Россия должна работать со странами постсоветского пространства? Многие эксперты считают, что Россия потеряла Украину из-за того, что неправильно выстраивала с ней отношения. Позиция Кремля была такой: мы всегда сможем договориться с правящими элитами, предложить скидки на газ, кредиты, поэтому не стоит особо волноваться из-за того, что там происходит. Даже с экс-президентом Виктором Ющенко Москва пыталась договариваться. А в итоге Запад, который потратил на Украину значительно меньше средств, чем Россия, выиграл эту «войну». Как Вы думаете, Россия должна извлечь из этого урок?
— Конечно, должна извлечь. Но Вы слегка преувеличиваете, когда говорите, что Запад победил на Украине.
— Назовем это тактическим успехом.
— Да, Запад подумал, что выиграл после победы майдана. Но спустя четыре года он предпочитает, скажем так, «накрыть Украину тазом» и как можно меньше о ней думать. На Западе не понимают, что делать и как использовать этот актив (или пассив, попробуй теперь разберись). Словом, в нынешней Украине приятного мало, и за какие-то призрачные преференции, опять-таки, ее еще нужно кормить. Поэтому Запад не победил.
Но то, что сугубо материалистическая политика российской элиты не сработала и никогда срабатывать не будет, — это совершенной очевидный вывод.
Я много раз бывал на Украине, в том числе и в компании российских политиков. Я прекрасно помню, что украинские чиновники им буквально докладывали, как проходят выборы, как обстоят дела и т.д. Российским политикам и околополитической финансовой приблуде там принадлежали поля, луга, отели, спа-салоны… Все на свете им принадлежало. Они были уверены: раз мы все на Украине скупили, то она у нас под контролем. А потом выясняется, что можно вывести «за печеньки» несколько сотен тысяч человек, которые все на своем пути сметут, и все ваши отели в политическом смысле гроша ломаного не будут стоить.
Вера в бабло ни к чему хорошему не приводит. Действовать нужно не только деньгами (хотя и деньгами тоже), но и на тонких энергиях — на культурных, политических и прочих. И Россия умеет это делать, у нее это тоже получалось. Мы же создали самую большую на планете империю! Надо просто восстановить некоторые традиции, в том числе и советские.
Нас призывали забыть советский опыт и брать пример с того, как Европа смогла объединиться в Евросоюз. Но уже в 1990-е годы было понятно, что это совершенно глупый и нелепый подход.
Евросоюз на деле оказывается недолговечным, а Российская империя (она же Советский Союз) — куда более прочная конструкция.
Разнообразная, сложносочиненная, многовекторная национальная политика в советский и предсоветский период — это то, что сегодня нужно вспоминать. И какие-то вещи совершенно спокойно использовать.
— Так есть ли надежда, что 2014 год подействовал на российские правящие круги отрезвляюще? Или мы лишь говорим о том, как должно быть?
— Есть надежда, что какие-то процессы идут. Но не скажу, что это зримо и заметно. Все-таки элита у нас формировалась, условно говоря, с 1987 по 2014 (а то и 2017) год. То есть российская элита была сформирована в компрадорское и бесстыдное либерально-демократическое время. И как бы она сегодня ни выкатывала свои оловянные патриотические глаза, последние тридцать лет она представляла собой коллективного «уренгойского мальчика» (осенью прошлого года школьник из Нового Уренгоя рассказал в Бундестаге, что не все немецкие солдаты хотели воевать, его слова вызвали широкий общественный резонанс — прим. RuBaltic.Ru). Этим людям крайне сложно перестроиться и начать мыслить иначе. Все они — птенцы гнезда [первого президента РФ Бориса] Ельцина, все получили сильнодействующие инъекции веры в Запад, либерализм и подобную мишуру.
Поэтому сейчас нужно вести колоссальную работу по созданию новой элиты, которая будет мыслить по-европейски, но твердо знать, что никаких общих интересов в политике нет. Есть только личные, частные, государственные интересы, которые нужно отстаивать совершенно деспотическим образом. Деспотическим в первую очередь по отношению к самим себе.
— Вы наверняка не раз встречали такую схему: в Российской империи было православие, в СССР была коммунистическая идея. А в Российской Федерации? В России 90-х доминировала идея демократии, но она себя изжила. Какая идеология есть в современной России и нужна ли она вообще? Ведь существует мнение, что не нужна: дескать, работайте честно, не воруйте, вот и вся идеология.
— Идеология нужна. Мы должны что-то предложить миру, ведь он требует не просто сильную Россию с красивым лидером, прекрасно организованными чемпионатами мира и жесткой риторикой по отношению к терроризму. Должно быть нечто большее.
Миру, безусловно, не хватает ощущения традиции, консервативных ценностей, которые подвергаются тотальному пересмотру. Россия может это предложить. Еще она может предложить очередной осмысленный поворот влево.
Консервативные национальные интересы, соединенные с антибуржуазной и антиолигархической (в самом широком смысле слова) левой повесткой, — сегодня этого катастрофически не хватает. Мир в эту сторону и движется. Левый поворот — тенденция очень актуальная.
— В одном из интервью Вы упоминали, что новый вектор развития «большой» России (хотя бы экономически) может предложить Донбасс.
— Да, но для этого Донбассу нужно предоставить больше преференций. Сегодня регион находится в мировой изоляции. Даже у Кубы было больше возможностей для проведения экспериментов — у нее за плечами был Советский Союз, помогавший преодолеть последствия отделенности от мировой экономики.
Не мешало бы предоставить Донбассу толковых экономических советников левого толка. Условно говоря, дать задание [советнику президента РФ по вопросам региональной экономической интеграции Сергею] Глазьеву, [экономисту Михаилу] Делягину или [политическому деятелю Юрию] Болдыреву: приехать и отработать здесь какие-то вещи, которые в России по объективным или субъективным причинам не запускаются.
Пока что этого не происходит. Донбасс в ручном режиме самостоятельно справляется с тем, с чем может справиться. Своих ресурсов, к сожалению, не хватает, потому что война еще не кончилась.
— Вашу книгу недавно обнаружили в книжном магазине в Киеве. Можно предположить, что со временем их там станет гораздо больше. Не задумывались о том, чтобы написать произведение, которое будет ориентировано не на российскую аудиторию, а на жителей других стран (к примеру, той же Украины)?
— Ерунда какая-то. Зачем я буду писать отдельно для украинцев? А потом отдельно написать книгу для чеченцев, казахов, прибалтов? Если книга хорошая, ее читают везде.
О Донбассе я хотел бы написать, но не уверен, что этого ожидает украинская публика (смеется).
