Утро 19 августа 1991 года было утром внезапной и пьянящей Надежды.
К этому моменту в стране творилось нечто непонятное:
— у власти Коммунистическая партия, в СМИ разгул антикоммунистической пропаганды;
— три четверти граждан страны на неизвестно зачем объявленном референдуме о подтверждении существования и так существовавшей страны, пожав от недоумения плечами, проголосовали за ее сохранение – но ни власти части республик, ни президент страны практически на это не реагируют. Первые ведут себя так, как будто они от нее уже отделились, второй – как будто речь идет не о сохранении страны, а о создании новой;
— президентом является Генеральный секретарь Коммунистической партии, который твердит о неизменности выбора, сделанного в Октябре 1917 года и о безальтернативности социалистического пути развития, но СМИ уже объявляют Великую Революцию переворотом и зовут к суду уже и не только над Сталиным, но и над Лениным;
— правящей считается Компартия, но должностное лицо РСФСР, названное таковым голосами 42 процентов избирателей, издает указ о запрете действия ее организаций на предприятиях, то есть там, где она исторически и создавалась. Причем издает его, не имея полномочий на регулирование подобных вопросов и в прямом противоречии с действующим законом об общественных объединениях;
— правящую партию травят на каждом углу, а она даже не пытается сопротивляться и покорно выводит свои парткомы с предприятий;
в стране даже к 1991 году постоянно растет производство. В том числе товаров потребления — но в магазинах товаров становится все меньше.
Изумлял абсурд ситуации. И угнетало впечатление, что жизнь протекает в сумасшедшем доме, некой «Стране лжецов» Джанни Родари, где примерно пятый год стало принято называть кошку собакой, чернила – молоком, а белое — черным.
Утром 19 августа 1991 г. показалось, что бред остановлен. Слова о «невозможности Горбачева М.С. исполнять обязанности Президента СССР» казались неким подарком Деда Мороза. Чуть смущало, что не «отстранен от должности за допущенные ошибки», а «по состоянию здоровья».
Но, с одной стороны – формулировка была в рамках привычного. С другой –вызывала предположение, что речь идет о здоровье психическом: человек со здоровой психикой, если он не прокравшийся вражеский агент, не мог вести себя так, как вел Горбачев. Даже не по идейным соображениям, а просто по элементарной политической логике.
Версия о вражеском агенте была уж слишком конспирологической и экстравагантной, поэтому более вероятным казалось некое длительное помешательство. Правда, уже в более поздние годы стали появляться некие упоминания, что якобы во времена оккупации юный Миша Горбачев что-то подписывал у немцев насчет сотрудничества и чуть ли не выдавал кого-то в своем родном селе, и эти документы оказались в руках западных спецслужб. Но это — экзотика и официально никогда не подтверждалось.
Ясно было: Горбачева сняли – морок закончился, начинается жизнь.
Образование ГКЧП казалось приходом спасителей: ну, как для находящихся в оккупации жителей деревни – выкатывающаяся на расстоянии прямой видимости лавина советских танков. Эйфорию дополняли реальные танки, входящие в столицу, как будто вышедшие не из подмосковных гарнизонов, а прямо оттуда – с полей Великой Войны.
С предприятий пошли телеграммы искреннего восторга: «Наконец!». В парткомы стали выстраиваться очереди на уплату задолженностей по партийным взносам: «Теперь понятно, на что платим! На это и не жалко!»; «Компартия опять идет вперед, И коммунист в беде не пропадет!».
Многие беспартийные понесли заявления о вступлении (последние полтора года в основном из партии выходили): «Вот теперь мы видим ту партию, о которой читали в книжках!».
Что, собственно, сказал тогда в своем обращении ГКЧП:
Первое: «Перестройка» в том виде, в каком она была объявлена — провалилась;
Второе: Страна оказалась в тяжелом кризисе и стоит на грани катастрофы;
Третье: Ситуация настолько тяжелая, что для своего исправления требует чрезвычайных мер.
Для чего, собственно, и создается Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению, во главе с тем. кто в этой ситуации один и мог по Конституции вступить в должность главы государства – вице-президентом. Включающий в себя тех, кто и должен был бы руководить страной в этой ситуации: премьер-министром, министром обороны, министром внутренних дел, председателем КГБ, представителями промышленности и сельского хозяйства.
Вообще, все было:
— а) абсолютно естественно в ситуации, неблагополучие которой сознавал каждый;
– б). абсолютно оправданно не то что идеологически – оправданно политически, ситуация была чрезвычайной и требовала чрезвычайных мер;
— в) абсолютно конституционно: вице-президент заступил на должность президента в ситуации, когда последний не был способен исполнять свои обязанности.
В Конституции США близкая процедура даже специально оговорена: вице-президент может обратиться в Конгресс с уведомлением о том, что президент не может исполнять свои обязанности. Кроме вице-президента уведомление должно быть подписано не менее чем половиной членов правительства – и должность замещается. Если президент не согласен, он может уведомить Конгресс о своем несогласии, и только тогда Конгресс создает комиссию для того, чтобы разобраться в ситуации. Не уведомит – Конгресс и разбираться не должен.
За всю историю США такая процедура не использовалось ни разу – просто потому, что таких президентов, как Горбачев, там не было. Правда, время от времени там президентов просто пристреливают.
ГКЧП потому и проиграл, что на подобные цивилизованные политические действия оказался не способен.
Страна ликовала. Кто-то испугался – либо были реальные причины и специфические интересы, в основном восходящие в криминальную сферу, либо действительно поверив в мантры о том, что раньше «в стране был тоталитаризм, а теперь наступила свобода». Но страна ликовала.
К вечеру стало появляться недоумение. Пока легкое.
Непонятная и невнятная пресс-конференция. Трясущиеся руки, хотя, кстати, само по себе можно и понять и не осуждать – момент чрезвычайный. Напряжение – огромное. Та ответственность, которую брал на себя Янаев, действительно была несоизмерима. Руки – тряслись. Но голос-то был уверенный, спокойный и вполне твердый.
Беда была не в этом – беда была в невнятности постановки вопроса. И самой нелепой ошибкой были слова: «Михаил Сергеевич еще к нам вернется» — тут уже вообще можно было онеметь, главным ведь было даже не то, запретить ту или иную газету или нет. Закрыть кооперативы или нет.
Главным объединяющим для большинства в этот момент было: «Уберите Горбачева!». Одни вместо него хотели Ельцина, другие – Сталина, третьи – Рыжкова, но объединяло одно – «Убрать Горбачева!». Если бы Янаев объявил, что Горбачев арестован, все вздохнули бы с облегчением. Если бы сказал, что расстрелян, все бы аплодировали.
Кто-то вслух бы осуждал. Ликуя в душе. Но ни к капитализму, ни к социализму нельзя было идти с Горбачевым – с ним можно было идти только в пропасть.
Потом недоумение стало нарастать – центральное ТВ показало имитацию баррикад у Белого Дома и призывы Ельцина. Сомнения еще не довлели над надеждой, но все уже было странно: что это за ГКЧП, если Горбачев «еще вернется», Ельцин – на свободе, а невменяемые российские депутаты собираются на заседание и что-то осуждают.
Дело даже не в том, кто был хорошим, а кто плохим – дело в том, что ГКЧП, который все подобное допускает, это уже не ГКЧП, а что-то непонятное: как осуществлять чрезвычайные меры в трехсотмиллионой стране, часть которой уже взята под контроль сепаратистами, утихомиривать «демократов» и ликвидировать кооператоров, если нет готовности справиться с кучкой авантюристов в центре столицы…
Но тогда, вечером, все засыпали еще довольные и не расставшиеся с эйфорией: ведь утро прошедшего дня было таким счастливым! Утро было Утром Светлой Надежды! Наши – в городе!
Сказано то, о чем думал так или иначе каждый: — «перестройка», провалилась; — страна оказалась в тяжелом кризисе и стоит на грани катастрофы; — ситуация настолько тяжелая, что для своего исправления требует чрезвычайных мер. Правда — сказана. Пришло освобождение.
Для миллионов людей это был самый счастливый день жизни после 9 Мая 1945 года.
