Стенограмма заседания Изборского клуба 17 декабря 2018 г.
Олег Розанов — первый заместитель председателя Изборского клуба: Уважаемые друзья, мы сегодня проводим круглый стол, который, вероятно, завершит политический сезон 2018 года, по теме «Современная мифология: жизнь и политика». Главным спикером является Дмитрий Егорченков — директор Института стратегических исследований и прогнозов РУДН, ему слово для доклада.
Дмитрий Егорченков: Добрый вечер! Наш институт появился пять лет назад. Мы начали заниматься на тот момент очень актуальной темой цветных революций по периметру нашей страны и попытками применения этих технологий у нас в стране. Также мы начали заниматься молодежной политикой.
А начинал я как карьерный дипломат, сотрудник МИДа России, работал в Ираке при Саддаме Хуссейне, затем в Алжире четыре года, потом поработал в Африке (примерно половину стран Африки я проехал). И именно с Африкой связана «запевка» моего сегодняшнего выступления.
Пять лет назад я оказался в Республике Бенин — это северная часть Гвинейского залива, глубокая, «классическая» Африка, одно из беднейших государств мира на сегодняшний день. Закончив переговоры в Бенине, мы поехали на машине в Того и остановились около очень необычного для нас с вами храма — храма змеи (там живут живые змеи, которым поклоняются местные жители). На одном из основных алтарей лежали шестеренки, какие-то механизмы непонятные, и все это было завалено пеплом, жертвами и жертвенной кровью. Я спросил: «Что это?» — Мне объяснили, что это алтарь Богу механизаторов. И в этот момент мне показалось, что прошлое, с совсем древней мифологией, объединилось с настоящим, когда идеи, появившиеся сотни тысяч лет назад, вдруг оказались абсолютно жизнеспособными в нашем настоящем.
Вот о мифе, о том, как этот миф живет, как он развивается в нашем современном обществе, и почему он не остался в архаике, а все еще живет среди нас, я бы хотел сегодня поговорить.
Я считаю, что говорить сегодня только о политическом мифе было бы неправильным. Надо говорить вообще в целом о мифе как о структуре общества, которое живет по своим собственным законам. Итак, мы говорим о понятиях — о диалектике, о мифе и о политике.
Под политикой мы имеем ввиду то, что имели ввиду Аристотель и Платон, а именно: знание о том, как наилучшим образом организовать совместную жизнь людей в государстве или обществе. Под диалектикой мы понимаем не то, что первым пунктом значится в Большой советской энциклопедии и в современном толковом словаре русского языка, — не философское учение, а процесс движения и развития.
Миф движется и развивается вместе с обществом, развивается внутри любого общества, как какого-то конкретного, так и в целом, человечества. Миф — это некая сущность, которая объединяет высшее и человечное, объединяет наш бренный мир. Миф при этом является представлением людей об этом высшем. Представлением о том, как человек существует в обществе, как он движется, какие цели перед ним стоят, и в какую сторону он может идти. При этом противопоставление «миф и наука» — обычное для современного нашего мира, — на самом деле ложное.
Миф и наука изучают на самом деле одно и то же, но по-разному. Как только миф и наука начинают смешиваться, появляются те химеры, которые мы видим в СМИ, например, на канале РенТВ, когда научные вещи начинают объяснять с помощью какой-то совершенно дурацкой мифологии, пытаются заместить науку мифологией или наоборот.
Обратимся к истории. Почему я начал говорить о том, что миф, появившись очень давно, жив до сих пор? Сегодня мы себе уже даже представляем, на каком моменте он появляется. Современные данные культурной антропологии говорят о том, что 50 тысяч лет назад (на моменте выхода человека из Африки) миф уже был совершенно точно, потому что большое количество мотивов мифических распространены на всем промежутке расселения человека по миру, и случайным это быть не может хотя бы с точки зрения статистики. Например, мотив о смерти человека совершенно точно старше 50-ти тысяч лет. Есть и другие такие же мотивы. Миф в этом смысле объясняет происхождение мира, появление человека, получение культурных благ и, что очень важно, обоснование социального устройства уже на том архаичном этапе. Мы видим, что уже тогда миф занимается обществом, объясняет, почему общество такое, куда общество должно двигаться и по каким законам — и эта функция мифа, наверное, для нас сегодня будет самой важной.
Давайте теперь попытаемся почувствовать миф. Миф — это, прежде всего, эмоция, это диктат эмоций над логикой, диктат эмоционального восприятия и эмоционального объяснения мира над строго логическим. Поэтому, когда мы говорим «мифологическое сознание» — это небольшая ошибка, нужно говорить о мифологическом подсознании.
Все знают стихотворение Пушкина «Зимний вечер», когда он в Михайловском сидел с Ариной Родионовной и писал:
«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя».
С точки зрения модерна, с точки зрения современного литературоведения «то, как» — это сравнение. А теперь давайте уберем «как». И мы увидим миф. Буря будет и зверем, и тем странником-путником, который стучится в дверь. И это совсем другое восприятие. Не знаю, как у вас, у меня уже мурашки пошли. Это то же ощущение, которое может возникнуть у вас, когда вы часов в 12 ночи оказываетесь на станции Площадь Революции — затемнённой, со стоящими выступающими фигурами. Это диктат эмоций, диктат восприятия мира через какие-то нелогические инструменты.
Из архаики и эмоций перепрыгиваем в настоящее. Нам с вами выдалась очень любопытная эпоха — эпоха постмодерна, эпоха крушения больших нарративов, эпоха «believe in anything» (верь во все, что угодно). Эпоха, появившаяся на свет после двух мировых войн, когда ощущение рациональности мира начало уходить из массового сознания. Люди, которые до Первой мировой войны были уверены, что все в мире разумно, логично, подчиняется определенной логике и законам и подвластно человеку, после двух мировых войн осознали, что это не совсем так, что человек во многом нерационален, во многом склонен к разрушению и саморазрушению, что большие идеи не спасают человека от этого саморазрушения.
В этой современной ситуации умирают все идеологические модели, и это тоже признак нашего времени, когда все старые идеологии (будь то коммунизм, либеральные идеологии, фашизм) сегодня — мертвые тени прошлого, за ними ничего не стоит. Их можно пытаться реанимировать, но они уже оторваны от того самого коллективного подсознания, о котором мы с вами говорим.
В базисе мы видим сегодня информационное общество. Постмодерн лег на информационное общество. Если раньше, в период индустриального общества, постмодерн был некой оторванной философской конструкцией, то сегодня он очень плотно сжился с реальностью. Миф становится таким же хаотичным, каким является современное общественное массовое сознание. Это объективная совершенно вещь, потому что объемы данных растут. Наш человеческий мозг не справляется с объемами информации в современном мире. И тут мы вспоминаем Платона, который 25 веков назад сказал, что «Невежество — это еще полбеды, значительно хуже — это бессмысленное накопление бессмысленных знаний». Это то, с чем наш сегодняшний мир сталкивается. Знаний все больше, а смыслов все меньше. При этом манипуляция этими знаниями, этой информацией тоже становится приметой времени — социальные сети, СМИ являются агентами этих, на мой взгляд, негативных изменений. Удивительным образом складывается ситуация, когда миф в условиях крушения больших нарративов, крушения логики обработки информации остается единственной структурой мышления, которая помогает рядовому человеку объяснять мир вокруг себя. Человек не может объяснить его научно в 90% случаев, не может объяснить с точки зрения общественных теорий, так как они либо устарели, либо не действуют совсем в современных условиях, и он полагается на миф. Все классические мифологические сюжеты живы в полном объеме. Достаточно посмотреть наше ТВ, чтобы в этом убедиться: у нас и метеориты прилетают, и инопланетяне пирамиды строят, и масоны, и рептилоиды в нашем мифологическом сознании тоже присутствуют и каким-то образом объясняют реальность. Более того, СМИ и современные развлекательные концерны тоже в значительной степени основывают свою нынешнюю бизнес-модель на мифе.
Именно этим объясняется такое количество фильмов о супергероях, которые теперь уже выходят чуть ли не каждый месяц, и эти герои удивительным образом повторяют старые, почти юнговские, архетипы. Супермен — это, казалось бы, человек, но с другой стороны — это бог, который прилетел с другой планеты. Он всесилен по мифологии DS-комиксов. Это всесильный бог, прилетевший на землю, ставший человеком, живущий на земле среди людей, помогающий людям во всем, с чем он может справиться, а справиться он может почти со всем, он умирает и воскресает — понятная коннотация. Суперженщина — тоже очень понятная мифологическая схема. Это если не мать, то жена, которая защищает всех остальных от того же зла. Бэтмен — это человек, который стремится приблизиться к божеству, который в какой-то момент даже замещает его в рамках той Вселенной, которая описывает эти мифологемы.
Другими словами, мы видим: то, что было раньше, повторяется, но уже совсем на другом уровне, с применением законов рынка, законов бизнеса. Сегодня экономика в значительной степени мифологична. У нас экономика человека, а человек — существо мифологическое. Именно с этими мифологемами пытается сыграть сегодняшний бизнес. Но играть он начал не сегодня. В 2001 году выходит книга «О мифологическом архетипичном маркетинге» — как бизнесу больше зарабатывать, если опираться на архетипы, на подсознательное стремление человека найти себе героев, реализовать потребность в стабильности, потребность в обладании чем бы то ни было. Любая современная марка (неважно, одежды или автомобиля) создает себе собственный миф. Вот цитата из книги: «Значение продукта не может быть продано, не воздействуя на коллективное сознание эпохи». Бизнес сегодня, может быть даже раньше, чем политический класс, понял важность и наличие мифологического сознания в современном мире.
Политика. Перед тем как начать о ней разговор, я приведу вам маленькую цитату 1993 года из Жака Дерриды: «Весь мир разрывается не между национализмом и его противоположностью, а между разными типами национализма». Я бы его немножко подправил, потому что сегодня мир разрывается уже между разными мифами, между разными идеологиями, между разными мифологическими системами. В этом смысле миф предельно диалектичен, потому что он, с одной стороны, отражает реально существующие мысли, желания, интенции, подсознательные стимулы и импульсы, которые есть в мировом коллективном бессознательном, а с другой стороны, он работает и как политтехнологическая схема. Хороший политтехнолог пытается угадать то, что есть в базисе и выкинуть это наверх, сделать соответственно правильную политическую конструкцию.
Политический миф как форма общественного сознания — способ восприятия, описания и объяснения политических событий при акценте на идеологическую и символическую основу. При этом все те политические мифы, которые мы видим сегодня, в значительной степени восходят к более старым, архаичным мифологическим типам. Но настоящий «Золотой век» может быть произведен (это мое личное субъективное мнение) только из объективной реальности сегодняшнего дня. Мы должны понимать, какие у нас есть возможности, и использовать миф о Золотом веке как вектор движения, к которому мы идем. Этим занимаются большие игроки на международной арене.
Про американскую мечту рассказывать много не надо. Единственно, что я бы отметил: она не имеет ничего общего с классической историей о маленьком домике, машинке, бытовой технике и о прекрасной семье, которая резвится на лужайке. Миф об американской мечте — это Стартрек. Корабль, который летит в отдаленном космосе, на фронтире и который при этом странным образом называется ЮСС-Энтерпрайз. Это американский корабль в отдаленном будущем, где Америка станет единственной — если не страной, то единственной реальностью на планете Земля. Вот такой американский миф на самом деле.
Есть другой миф, китайский. Он предельно понятен — это, с одной стороны, определенная ревизия всего, что было с Китаем в прошлом, в том числе попытка вернуть былое величие, а с другой стороны — это совершенно четкий вектор в будущее, в пространство общей судьбы не только для Китая, но и для всего остального человечества. Обратите внимание, что все мифы, о которых я говорю (американский, китайский, и даже черный игиловский миф) — не узконациональны. Они все, в хорошем смысле слова, глобальные и глобалистские. Они говорят о том, к чему должно идти все человечество, а не только один какой-то народ.
Если посмотреть на представленные слайды (демонстрация на экране — прим.). Первый — это восприятие китайской мечты. Китайцы не сомневаются, что китайская мечта существует. Более того, для 70% молодёжи достижение китайской мечты является очень важным. Больше всего таких людей в возрастной группе от 30 до 39 лет. На втором слайде мы видим, что 71 % американцев считает, что для воплощения американской мечты важна текущая политическая ситуация и политический климат. С русской мечтой все печальней. Если мы вобьем в гугл запрос «русская мечта», то заголовки статей и видео будут удручающими. Все это приводит к следующей социологии, которую делал наш институт, поэтому я могу сказать, что она правдивая.
«Структура жизненных ценностей российской молодежи» (Возраст: студенты 1-5 курса):
- Служение Родине и совершенствование общества — 3.8%,
- жить в свое удовольствие — 23%,
- духовная жизнь и вера в Бога, образование и познание — в районе 10%,
- личная свобода и независимость — 26%.
Это говорит о том, что современное российское молодое общество, те люди, которые через десять лет будут определять, как принято говорить, «политический климат в нашей стране», вообще пока ничего не знают про русскую мечту. Они пока единственной своей мечтой видят личное. А это значит, что общей идеи, общей цели и общей мечты у нашего молодого общества нет. Основной вопрос, который мне задают ребята на моих встречах с молодежью в самых разных городах нашей Родины: «Скажите, ради чего все это? Зачем? Вы объясните нам. Мы готовы. Мы уже даже денег у вас не просим. Дайте СМЫСЛА!»
Так что, коллеги, я считаю одной из самых важных задач Изборского клуба начать постепенно внедрять в российское коллективное сознание и в бессознательное какой-то позитивный образ русского будущего и образ русской мечты. И это не должно быть исключительно узконаправленное русское в этническом смысле понимание — это некая мечта для всего мира, которую Россия может предложить. Кстати, этот вопрос задают и за границей довольно часто, когда встречаешься с ребятами из Латинской Америки, Африки, Арабских стран: «Русские, объясните, чего вы хотите, кратко, в двух словах. Что хотят американцы и китайцы, — мы поняли. А как нам с вами развивать сотрудничество и вести диалог, если вы не может объяснить, чего вы хотите?» Так что задача выработки русской мечты и, может быть, на основе этой мечты какой-то идеологии — это важнейшая задача на ближайший политический цикл. Спасибо.
Олег Розанов: Коллеги, мы прослушали выступление Дмитрия Егорченкова. У кого возникло желание по этой теме выступить и изложить свое видение сложнейшей темы, которая называется «Русская мечта»?
Валерий Коровин — директор центра геополитических экспертиз: Я давний знакомый Д.А. Егорченкова. Мы не раз пересекались на разных мероприятиях, и я хотел бы в некотором роде продолжить наш диалог, развитие нашей общей мысли, отталкиваясь от того выступления, которое сейчас прозвучало. И в этой связи хотел бы обратить внимание на то, что миф, в первую очередь, создает некий сакральный архетип общества, то есть он отсылает человека к изначальному, лежащему в основе мира. Дальше из этого мифа каждый человек выбирает свое, и в зависимости от того, что человек выбрал из мифологии того общества, в котором миф разворачивается, и определяется тип человека. Если мифологию воспринимает человек-жрец, человек-герой, то он делает из этого свой героический вывод, начинает созидать этот миф в политической реальности, т.е. реализовывать его в окружающей действительности. Это как раз мифология сознания — активное восприятие мифа с дальнейшим, вызванным этим мифом, действием. Но жрец и герой — это редкий тип человека.
Совсем иначе воспринимает мифологию человек, которой относится к более низким кастам или, если использовать современный социологический язык, относится не к элитам, а к массам. Массы воспринимают миф как раз на уровне подсознания через какие-то символы, считывание, абсорбирование этого мифа. И поскольку массы представляют собой большинство любого общества, тот социологический опрос, который был здесь представлен, совершенно четко демонстрирует различие в процентном соотношении между элитами и массами.
Служение Родине и совершенствование обустройства окружающей действительности 3.8% — это элитный тип, люди, которых Л. Гумилев определял понятием «пассионарии», которые раньше, до смешения сословий и каст относились к касте жрецов, воинов, клиру или дворянству. Это люди — все еще носители высокого типа происхождения. Это героический тип, идеалисты, которые, действительно, составляют меньшинство в любом обществе и всегда составляли. Вот их 3.8%. А 83%, выбирающих семью, и 44% — профессиональное развитие, это массы. Это функция масс. Они живут сегодняшним днем, бытовыми темами, бытовыми вопросами.
Мы живем сегодня в рамках мифа модерна, который исходит из некой прогрессивности и линейности. А на самом деле, скорее всего, человечество движется от Золотого века обладания всей полнотой знаний к нынешнему вырождению — обладанию информацией бессмысленной и беспощадной в 40 зетабайтах.
Русская мечта находится в рамках разделения этого прогрессистского мифа Запада, который имеет конкретную точку происхождения (конец XVI — начало XVII вв.), когда Европа жила, вдохновленная материально- техническим прогрессом. Европейские мыслители начали перекладывать это технологическое развитие на философскую основу — и общество также развивается, механически. А русская мечта все-таки должна разделять материально-технический прогресс, как некую прикладную основу, и недвижимое существование вечности сакральной мифологии базовых архетипически неизменных вещей (религии, Бога, традиции), — как недвижимую основу, вокруг которой и мельтешит научно технический прогресс нынешнего современного мира.
Без этого мы получаем понятийную кашу: мы накладываем парадигму модерна на премодерн (на традиции) и еще сверху присыпаем приправой постмодерна, получая слоенный эклектичный пирог парадигмалий, из которого очень сложно не то что вычленить суть русской идеи, но и вообще понять, как нам жить дальше. Если же мы разделим эти вещи (недвижимые вещи вечности и сакральности и материально-технического прогресса, как прикладной некой мишуры, оболочки), тогда все становится на свои места. Можно сказать, в этом вопрос: почему вы, Дмитрий, смешали мировоззренческие парадигмы?
Дмитрий Егорченков: Вполне осмысленно я их смешал, потому что я считаю, что разделить пространство мышления и бытие невозможно. Они влияют друг на друга непосредственно. Мы можем попытаться их разорвать, но тогда окажется, что те максимы, вечные, казалось бы, неразделимые, неуничтожимые и так далее, не имеют никакого отношения к реальности. А реальность движется в каком-то другом направлении, в других смыслах. У нас такие случаи бывали. Советский Союз на этом и сломался — разделилось пространство идеи и реальность, которая была совсем другой. Другой вопрос, что наука XXI века и конца XX века уже давно сказала, что все было не совсем так — не было исключительно прямой ветки, а было сложное сетевое движение.
Олег Розанов: Коллеги, спасибо. Овчинский Владимир Семенович — член Изборского клуба, доктор юридических наук.
Владимир Овчинский: Я с огромным интересом выслушал ваши выступления и с первых же слайдов увидел, что само выступление основывается на определенных мифах. Берем вашу схему от ползающего человека и до киберчеловека. Как она появилась, если кто-то не знает. В конце 19 века в Париже проходит выставка, посвященная Чарльзу Дарвину, в музее антропологии. И выкладываются предметы, которые Дарвин привозил из разных путешествий и доказывал, что некая эволюция существует. Он же никогда не был примитивным эволюционистом, он был глубоко верующим человеком, это сейчас его сделали сумасшедшим атеистом и прочее. И вот выкладываются эти предметы, а ночью приходит директор этой выставки, как сейчас говорят, «креативный журналист», который говорит: «Что это вы тут разложили ерунду всякую?» Он берет и выкладывает от ползающего до современного человека предметы так, как ему кажется правильным, рисует эту линию (это зафиксированный исторический факт). Утром люди приходят и — вот она, теория Дарвина. Но это не теория Дарвина. Это уродливое представление некого креативного журналиста, который решил создать рекламу вокруг этой выставки, а мы ее кладем в основу развития человека. Также, когда мы говорим 50 тысяч лет — это нормально, но всегда существовали такие моменты, что обнаруживались останки и сообщали, что это человеческие кости возрастом 2-3 млн. лет (то в Грузии, то в Африке, то в Австралии). Открытие генома человека — это очень важно. Вот вы начали свою точку отсчета с 50 тыс. лет…
Дмитрий Егорченков: С выхода человека из Африки. По-другому было бы5 долго.
Владимир Овчинский: Давайте все-таки основываться на научных достижениях. В чем суть вообще генома человека? — Мы взяли пробы у тысяч наций и народов по всему миру и посчитали на суперкомпьютере зиготы. Оказалось, что у всех тысяч людей они сводятся к тому, что берет начало 150 тыс. лет назад, в одном месте — в Африке, в районе Евфрата. Оттуда все пошло. Там появилось понятие «праматерь Ева», которая, исходя из генома человека родила семь дочерей, как написано в Торе и Ветхом Завете, а эти семь дочерей родили людей, которые уже были от нас ничем не отличимы, ни по способностям, ни по головному мозгу, только волосяной покров был у них другой. Как это получилось? — Наши ученые-антропологи говорят, что это мутации. Вероятность мутации одна какая-то там миллионная-триллионная. Теологи говорят — это дар Божий, который вселился в это человекоподобное существо. Уфологи говорят, что это клонирование, которое некие цивилизации произвели. В любом случае, это произошло 150 тыс. лет назад. Чем больше мы получаем информации, тем ясней становится, что наш вид существует именно столько. И это уже не мифологема.
Дальше. Перехожу к более конкретному — ваши исследования по поводу служению Родине. Знаете, я 40 лет занимаюсь оперативными криминологическими исследованиями в системе МВД и безопасности в целом, я знаю, что такое все опросы по всем видам. Все эти опросы действуют только на сегодня, на тактическую ситуацию, а не отражают тенденции. Потому что все проявляется не в момент опроса, а в момент экстремальной глобальной ситуации: войны, катастрофы и т.п. И тогда все становится ясным. Вот началась Чеченская война, когда говорили, что общество распалось, деградировало, но появились свои герои, которые штурмом брали, амбразуры закрывали, причем ребята из разных социальных слоев, и все они герои! До этой войны у всех констатировали заниженное социальное служение Родине, а когда началась война, они все героями стали. Большой вопрос ставлю и по поводу того, что Советский союз сломался из-за того, что произошел разрыв мифов. Не из-за этого он распался. Мы с Александром Андреевичем (Прохановым — прим.) 30 лет занимаемся этим вопросом, ищем врагов, которые развалили СССР. Мы их нашли, мы их знаем поименно — всех шпионов и предателей. Но самое главное, что никакого разрыва мифа не произошло. Та общность, которую мы назвали «великий советский народ» — жива. До сих пор миф о социальной справедливости преобладает в нашем обществе. Притом в республиках, как всегда, на окраинах, это сохранилось еще больше. Я только вернулся из Средней Азии, там людей с советским мышлением в процентном соотношении гораздо больше, чем у нас, которые в любом порыве готовы все опять стать одной общностью.
А теперь самое главное. Мое субъективное мнение: два главных мифа глобальных, которые влияют на мироустройство сейчас. Первый глобальный миф — климатическая катастрофа, которая надвигается. Определенная группа тех, кто управляет мировыми процессами в закрытых политических клубах, не будем называть их масонскими, просто закрытые и полузакрытые клубы, вроде Бельведерского и прочих. Вся группа Клинтона и Обамы и все, кто за ними стоит, они поддерживали климатический миф о том, что грядет катастрофа, поэтому нужно сворачивать все то, что связано с углеводородами, развивать зеленую экономику. Для чего это все? Сворачивая углеводороды, они убивают, прежде всего, русскую и иранскую политическую и экономическую систему, блокируют доступ в Китай. Тем самым они решают свою глобальную политическую задачу, получают гиперприбыль за счет развития этой новой экономики. Приходит Трамп, который является сторонником другого — индустриализации, реиндустриализации, он полностью отрицает глобальный климатический миф, говорит, что это бред, на который потрачены миллионы, он не верит в этот миф и выходит из климатических соглашений.
Кто такой Макрон? Макрон — это ставленник климатической группы. Сейчас происходит борьба климатологов, и она не закончена, потому что деньги там и там вложены, и группы примерно равные. Это мифологическая война идет на глобальном уровне.
Вторая мифологическая война, которая сейчас разгорается, касается технологической революции. Она появляется в Давосе. В позапрошлом Давосе, в прошлом. Председатель Давоса сказал, что будущее человечества — за искусственным интеллектом. Вот вы говорите, что информация растет, а инструментов нет. Инструмент есть, это алгоритм искусственного интеллекта и нейросети. Мы недавно проводили самую крупную в стране конференцию на базе нашей Академии управления, и ясно, что сейчас речь идет об искусственном интеллекте первого уровня, примитивного поколения. Нас пугают, что искусственный интеллект будет владеть людьми — но это пока все футуристика, которая не имеет отношения к настоящему. Здесь разгорается борьба — развивать или не развивать технологии? Какое строить общество: алгоритмическое или неалгоритмическое? Общество управляется технократами или политиками? У нас в стране эта ситуация уже возникала в конце 60-х годов, когда академик В.М. Глушков пришел к Косыгину и Брежневу и сказал, что у нас все готово для перехода на кибернетическо-алгоритмическое общество. Они должны были подписать уже Постановление о введении системы специального математического управления экономикой СССР, но группа, которую, возглавлял в то время министр финансов Гарбузов, прорвалась к Косыгину и Брежневу раньше. В результате, по распоряжению Косыгина, Гарбузов создал группу, в которую включается Глушков. Они заслушивают его. И после этого, как мы видим из стенограммы, Гарбузов сказал: «Все, что говорит Глушков — правильно. И мы выделяем ему здания и миллиарды рублей — пусть развивает искусственный интеллект. Но пусть он сначала построит один свинарник и в нем введет искусственный интеллект. А потом мы посмотрим, вводить его на всю страну или нет».
Что получилось? — Номенклатура того времени заблокировала технократическое развитие страны. Поэтому, когда сейчас вводится этот миф, что у нас, что в Германии, что в Японии, — номенклатура этих стран заблокирует цифровую экономику. Почему? Потому что теряется власть политиков. Тогда власть переходит к алгоритмам, к технократам. Зачем политики, когда искусственный интеллект знает, что делать и когда делать? Значит, все мифы рождаются структурами, которые управляют политическими процессами и разрушаются структурами, которые управляют политическими процессами. Вот мое замечание.
Дмитрий Егорченков: Если позволите, очень кратко, буквально несколько ремарок. С точки зрения советского мифа, я с вами соглашусь только, наверное, в одном: значительная часть людей на постсоветском пространстве все еще этот миф разделяет. Но давайте посмотрим, какая возрастная категория имеется в виду? — Если говорить о людях младше 30 или 35 лет, они его просто не знают. Когда тебе в Белоруссии задает вопрос студент-историк 5 курса: «Зачем Россия тащит независимую Белоруссию в конфликт с Западом?» — о каком советском мифе в его голове можно говорить? — Ни о каком. Ровно так же и в других постсоветских республиках. Советский Союз сломался в значительной степени на несоответствии базиса и той мифологемы, которая была. Кто его разрушал? Не молодые ли демократы, которые жили в рамках совсем другой мифологемы?
Что касается искусственного интеллекта. Наверное, я с вами соглашусь, что политические элиты не дадут ему захватить власть, как бы нам это не предсказывали фантастические фильмы. Другой вопрос, что новое общество, может быть, даже не на искусственном интеллекте будет строиться. Сегодня речь, прежде всего, идет о внедрении робототехники в производстве.
Виталий Аверьянов — директор Института динамического консерватизма, заместитель председателя Изборского клуба: Я тогда короткую реплику позволю себе. Мне очень понравилось начало доклада, когда речь зашла о храме змеи, о боге механизаторов. Меня это очень обнадежило. Я в этом увидел какой-то не постмодернистский синтез, а синтез технократического традиционализма, как я его называю. Но, к сожалению, в самом докладе это развернуто не прозвучало. В значительной степени я согласен с тем, что говорил Валерий Коровин. Хотя там были отдельные перегибы, например, называть научно-технические достижения мишурой — мне кажется, это перегиб.
Я бы хотел заострить внимание на нескольких моментах. Нас все время хотят убедить, что мифы — это некая субстанция для массового человека, для, скажем «стада», тогда как миф и рождается, и производится, и находится в наиболее горячей своей фазе в сознании творца, в сознании святого, пророка, героя. Здесь у нас полное совпадение взглядов с Валерием Коровиным. Это глубинная точка, на которой все это колесо проворачивается в обратную сторону.
Мы все время обсуждаем, как работать с массами и как устраивать бизнес через мифологические маркетинговые ходы. Возникает вопрос: а сама постановка вопроса, что бизнес является краеугольным камнем в мифологии, она, вообще, справедлива? Имеет ли она право на существование, такое, какое она имеет сегодня? И вот здесь я бы процитировал выдающегося русского пастыря, ныне упокоившегося о. Иоанна Крестьянкина, который еще в год тысячелетия крещения Руси пророчествовал следующим образом: несмотря на то, что мы оказались в таком тяжелом положении, у русского народа великая будущность. Мы вступаем, как он говорил, в седьмую фазу истории Святой Руси, которую он сравнивал с таинством рукоположения. То есть он всю историю разбил на семь частей: Крещение, Миропомазание, Причащение и т.д. Он говорил, что мы находимся на пороге вступления в седьмую стадию, когда народ станет народом-священником. Есть противоречие между этим и цифрами, которые мы видели, когда 80% думает только о личной жизни и личной реализации. Потому что народ-священник — это когда он не на 3% состоит из пророков, героев и святых, а когда культивирует в себе это начало. То есть, если прав о. Иоанн Крестьянкин, тогда ваша социология, действительно является чем-то преходящим и сиюминутным. Если же он ошибся, тогда мы катимся вместе со всем прогрессивным и глобальным либеральным человечеством по линии конвертации святыни в деньги. Вот где главный вопрос мифологии сегодня, он в этом должен заключаться. В этом смысле, конечно, миф — это эмоция. Но эмоция — это редукция, усечение до неких остатков в психологии человека. А в ядре своем миф — это, скорее, некое волевое сказание, и именно оно определяет, в конце концов, форму, содержание, структуру и даже механизмы трансляции мифа. Мне кажется, в докладе несколько вот этой информации не хватало.
Сергей Глазьев — постоянный член Изборского клуба: Меня такой вопрос занимает, как человека, который в Академии наук провел всю сознательную жизнь. Мифология — это имманентное состояние общественного сознания? Оно всегда, так или иначе, в мифе находится? Или, может быть, возможно какое-то демифологизированное состояние общественного сознания, основанное на каком-то осмысленном понимании, как раньше нас учили, законов исторического материализма?
Есть такая теория происхождения человека Б.Ф. Поршнева и его последователь — Б.А. Диденко, который предложил классификацию людей в обществе по четырем группам: 1) палеоантропы — властные животные, заряжены на власть в обществе; 2) суггесторы, которые их обслуживают и которые формируют мифы как раз; 3) диффузное стадо, которое эти мифы потребляет и слепо следует некоторым мифологиям; 4) некоторое количество неоантропов — человека разумного по-настоящему, который руководствуется какой-то логикой, здравым смыслом, у которого есть рефлексия. Эти люди могут отличить миф-выдумку от реальности, критично относятся к действительности. Согласно концепции Б.Ф. Поршнева, а Б.А. Диденко ее развивал, — постепенно доля неоантропов будет возрастать. Вообще говоря, последние 20 лет этого не заметно.
И у меня будет второй вопрос, я его тогда сразу задам: если мифотворчество, мифологический склад общественного сознания — это данность, которая неизбежна, то какой миф нам, как Изборскому клубу (понятно, что православие — наша духовная традиция) нужно изобрести для того, чтобы общество стало здоровым, процветающим?
Дмитрий Егорченков: Я в общем об этом сегодня и говорил. По моим ощущениям и по моему анализу не было такого момента и, наверное, не будет, когда миф полностью растворится, исчезнет или будет полностью побежден какой-то другой формой анализа реальности или ее объяснения. Проценты могут меняться, но миф, особенно в сегодняшних условиях информационного общества, создает те внутренние связи, которые не способна создать наука и даже религия, потому что религия и миф — это принципиально разные вещи. Они иногда объединяются в каких-то совместных походах, но чаще всего идут параллельными курсами. Из этих кубиков можно складывать разные инструменты, разные идеологемы. Американцы складывают свои, китайцы — свои, кстати, примерно из тех же элементов. Нам нужно складывать свои.
Я соглашусь абсолютно, что идея русской мечты — правильная и позитивная. Другой вопрос, что нам нужно наполнять это все смыслами, устремленными не только к горнему, но и к материальному, уж простите. Русская мечта, как идея развития ради чего-то, а не просто развитие ради развития, то, ради чего Россия эту мечту предлагает всему остальному человечеству, если на то пошло. Потому что мечта только для себя — это хорошо, но о ней можно мечтать у себя на кухне. Мечта все-таки должна быть идеей, а идея — это то, что отвечает на вопрос: что именно делать и ради чего.
Михаил Кильдяшов — председатель Оренбургского отделения Изборского клуба: Приснопамятный Алексей Лосев когда-то предложил определение мифа от противного. Помните? Миф — это не это, не это… не сказка… И все, что после этого остается в сухом остатке — и есть миф. Вот что меня смущает последнее время, наверное, начиная с книги «Мифология» Роллана Бардта: миф стремятся свести к рекламе, культуре повседневности, в лучшем случае, экономики и политики. А мы ведь с вами понимаем, благодаря чему мы знаем древнегреческую мифологию — благодаря «Илиаде» и «Одиссеи», благодаря поэзии. Вот, я думаю, что если мы говорим о русском мифе, то тут составляющая поэтическая обязательная, ее не может не быть. И проблема преемственности мифа, создания мифа состоит в том, что современные поэты перестали быть мифотворцами. Они живут не в вертикали поэтической, а в горизонтали. Они читают друг друга и размножаются почкованием, а что было до них, лет 30-40 назад, они не знают. У меня сейчас есть творческая задача: так или иначе вернуть в сознание читателя представление о поэтах второй половины ХХ века, наших советских. Их не только в школьной программе не знают, их сегодня даже эрудированные читатели оставили на периферии своего читательского знания. Взять, например, того же Кузнецова, у него есть замечательные поэма «Четыреста» — это миф бессмертного полка, созданный за сорок лет до самого бессмертного полка. Далее, миф Николая Тряпкина о вдохновлённом народе. В одном из своих стихотворений он пишет, что вдохновляет не только поэт, но и народ может вдохновить поэта в эпоху великих свершений.
Когда эта связь утрачивается, она может интуитивно восстановиться со временем, но если она восстанавливается по интуиции, а не от знаний, то мы теряем историческое время, вот что плохо. Поэзия, как ничто другое, убеждает нас в том, что водораздел между мифом и реальностью проходит не по принципу реальное или нереальное. Миф зачастую убедительней реальности, поэтому водораздел там, где убедительней. Миф убедителен. И вот поэтому у меня к вам, Дмитрий, вопрос следующий: у меня сложилось такое впечатление, что вы говорили о русском мифе, но с точки зрения западной методологии.
Дмитрий Егорченков: Я даже не пытался говорить о русском мифе. Я говорил о мифе в целом.
Михаил Кильдяшов: У меня после вашего выступления сложилось такое впечатление, будто вы перевели пять западных учебников и пересказали нам. К сожалению. А у нас целая практика существует в отношении к мифу, методологии мифа, от Лосева и Флоренского и дальше.
Дмитрий Егорченков: Я не просто так лекцию назвал «Диалектика современного политического мифа». Я имел ввиду Лосева безусловно, и у меня там несколько цитат из него были. Другой вопрос, что я попытался подойти к мифу, как к объекту не медитации, а объекту исследования. Когда ты занимаешься научным исследованием объекта, у тебя должна быть строгая методология, иначе эксперимент не сработает. Вы правильно сказали, поэзия и поэтика, как инструмент описания и изучения реальности тоже возможен, как и религия.
Тут несколько раз звучало, что экономика у нас сегодня определяет миф. Я говорил немного о другом. Я говорил, что современная экономика эксплуатирует мифологические сюжеты для достижения собственных целей, что современный бизнес видит перспективность этой темы, и не отрицает, что миф является серьезным образующим конструктом для любого общества. Видя эту структуру, бизнес использует ее в своих, очень корыстных интересах. Это значит, что должны появиться люди, которые смогут использовать их в интересах построения общества чуть лучшего чем то, которое есть сегодня.
Олег Розанов: Уважаемый докладчик затронул сегодня очень важную для всего Изборского клуба тему — тему позитивной мифологии в современном обществе. Из-за своей глубины и многогранности она так сложна для осмысления, и Дмитрий лишь в первом приближении представил нам наброски диалектики мифа.
Во многих смыслах тему мифа можно назвать даже ключевой для группы единомышленников, которая причастна изборским смыслам и идеям. Миф для нас — это не только сказка, мифологический рассказ древней Греции или создаваемый современными маркетологами продукт. Миф — это способ постижения мира, который со временем никуда не исчез, но только усложнился. Массы по-прежнему приводятся в движение грандиозными национальными мифами — верой в общих героев, общих предков, историческую миссию и единую судьбу.
Поэзия, газетные публикации, высказывания политиков и экспертов, рок-музыка и кинематограф, реклама и предвыборная агитация апеллируют исключительно к мифологическим пластам сознания. Даже в таком, казалось бы, оторванном от мифа институте, как современная наука, в базовых научных предпосылках лежат сугубо мифические представления, основанные только на вере. В первую очередь это относится к гуманитарным наукам: истории, политологии, психологии, философии. Мифы о прогрессе, верности политическому курсу и пути развития не доказываются математически — в них можно только верить.
Ровно об этом писал наш классик Федор Тютчев:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Не только наше, но и любое общество основано и поддерживается усилиями мифотворцев, талантливых сказателей и пророков. Без общей веры, мифологических представлений о коллективном прошлом и будущем общество атомизируется и распадается. Лучше всего это понимают отнюдь не архаичные народы Африки и Востока, а самые передовые страны современности — США и Китай. У каждой из них есть своя мечта, которую нельзя взвесить на научных весах, придумать ей финансовый эквивалент или общую с другими мечтами меру.
На эту мечту, в конечном счете, тратятся деньги. Для ее защиты создается армия, ее обслуживает образование, кинематограф и литература. Для нее создаются огромные фабрики воспроизводства мифов: Голливуд, средства массовой информации, образовательные программы и так далее. Миф в XXI веке становится смертоносным и высокотехнологическим информационным оружием, которым можно уничтожать или вновь создавать целые государства. Они распадаются ровно тогда, когда народ перестает верить в общий миф — религиозный или революционный, монархический или республиканский, коммунистический или национальный. Умирает великая мечта — а за ней, как карточный домик, разваливается страна. Мы уже несколько раз такое переживали.
Безусловно, в современном мире поддержание живучести своего национального мифа стало информационной и политической технологией. Общая мечта уже не передается в устной форме детям от их родителей, но взращивается через мультфильмы, кинематограф и даже компьютерные игры. В том, что героями для наших детей стали Человек-паук и Бетмен, а не русские богатыми и герои, виноваты только мы — и никто другой. Значит, наш кинематограф недостаточно или некачественно занимается национальным мифотворчеством — поддержанием мифов о наших героях.
Мы в Изборском клубе, как никто, близки к русскому мифу и русской мечте, о которой всегда вдохновенно говорит Александр Андреевич, и которой верно служим все мы.
Александр Нагорный — заместитель председателя Изборского клуба: Конечно, такая огромная страна как Россия не может жить без своей идеологии и своего мифотворчества, и сейчас стоит задача воссоздать новую идеологию через новые мифы, взяв все, что только можно взять из советского прошлого и из русского всех периодов. Как это сделать? — Это очень трудно. Но мы пытаемся как-то сдвинуть эту огромную скалу, хоть пока это особо не получается. Если вы посмотрите и проанализируете наше телевидение, которое воспитывает и молодежь, и среднее поколение, то поймете, что потребительский инстинкт у всех становится доминирующим. Глобальная роль России скукоживается, потому что мы отказались от идеи альтернативного мира. В свое время мы были страшны и Вашингтону, и Лондону, а когда это убралось, у нас практически ничего не осталось. Хотя, если мы посмотрим на выступления Путина, то иногда у него были такие «всплески». В 2013 году на Валдае он выдвинул те идеи, которые проповедовал и Александр Андреевич (Проханов — прим.), и многие люди, связанные с Изборским клубом, и показалось, что процесс пошел. Но вскоре это все было отставлено в сторону и сейчас мы видим абсолютную деградацию политико-идеологического процесса. Сейчас нужно говорить о том, как найти те точки опоры, которые так или иначе будут востребованы государством и обществом в самое ближайшее время.
Мы живем в удивительный момент. Если взять США, там сейчас происходит разлом в идеологическом состоянии общества. Все их базовые идеи, которые фокусировались десятилетиями, неожиданно начали распадаться, потому что появилась совершенно новая идеологема, которая проводится значительной частью американских элит (то, о чем сегодня говорил Владимир Овчинский). Голливуд втягивает сегодняшнее американское общество в это новое состояние однополых браков и уничтожения биоцивилизации. Если вы посмотрите фильмы, которые сделал Голливуд в последние годы, вы увидите, что образ необходимости уничтожения человеческого вида там абсолютно точно зафиксирован. У России, естественно, остается возможность конструирования своей идеологии, которая бы базировалась на традиционализме и конструктивном консерватизме. Я не уверен, что нашему верховному руководству это пригодится (они могут захотеть к этому прибегнуть, когда будет уже поздно), но это не исключает того, что об этом надо писать, говорить, анализировать и выдвигать на первый план. Спасибо за внимание.
Дмитрий Егорченков: Один буквально только комментарий. У нас с американцами абсолютно разный уровень проблемы. У них на уровне мифа более-менее понятно, куда они идут. У них не понятно, как именно.
Александр Нагорный: Не очень. Если вы посмотрите, то Трамп — это тоже традиционалист. И он борется.
Дмитрий Егорченков: Но никто не отрицает, что в итоге должно получиться одно американское общество. Ни демократы, ни республиканцы. Они дерутся между собой — какой дорогой пойдем? У нас пока не решена задача, куда мы идем. Нам о дороге еще пока рано разговаривать. Нам нужно определиться с тем, что наше общество видит для себя целью движения и саморазвития. Оно такое же, как на Западе? Или, может, другое, основанное на каких-то наших глубоких традиционных и прочих моментах. Но под традицией мы не должны понимать исключительно архаику. Мы должны понимать только движение вперед. А вот куда вперед — это вопрос.
Олег Розанов: Уважаемые друзья, так как высказались уже почти все, слово предоставляется председателю Изборского клуба — Проханову Александру Андреевичу
Александр Проханов: Дмитрий, я поздравляю, блестящий доклад, который вызвал цветущую и многоаспектную дискуссию. Все замечательно! Теперь пять суждений. Пять суждений о русской мечте.
Мечта была изначальна. Она пришла одинокая, как таинственная субстанция, стала собирать вокруг себя людей, и получился народ. Народ — это вместилище мечты. Причем не народ порождает мечту, а мечта порождает народ. И пока существует мечта — есть народ. Исчезает мечта — народ пропадает. Какое количество народов исчезло! — Это те народы, от которых излетела мечта, потому что ей (мечте) было в этих народах неуютно, она искала гнездо в других образованиях, в других народах. Мечта — это то, что движет народ по всей исторической линии его существования. Мечта помогает народу не исчезнуть во время катастроф, во время нашествий, пленений, непосильных нагрузок, по время великих заблуждений и ересей. Мечта — это то, что ведет народ по пути исторического творчества. Мечта таинственна тем, что, только появившись, уже знала о себе, как о чем-то конечном. Мечта, с одной стороны, — это вожделение о будущем, а с другой стороны, она знает, во что превратится. Она влечет к себе народ, и народ находится под воздействием двух сил, которые составляют мечту: той изначальной, которая толкает народ в историческое творчество и той силы, которая втягивает, всасывает в себя народ — это магнетизм грядущего. Мечта нуждается в том, чтобы ее определили, но определили так, чтобы она осталась неопределимой. Этим мечта очень отличается от цели, которую можно поставить, можно сформулировать, к ней можно приблизиться. Мечта же удаляется за горизонт, как только человек касается ее, она становится зарей, и в этом ее магическая сила.
Как определить русскую мечту? Американская мечта здесь была определена прекраснейше. Америка — это град на холме (или космический корабль, как сегодня говорили), крепость, которая созерцает ведение народов в посёлках где-то там в долинах. И если жизнь этих народов не устраивает насельников крепости, то они вносят в эту жизнь поправку, в частности, с помощью крылатых ракет.
Китайская мечта действительно внесена в документы КПК не как сказка, а как политическая доктрина. Она связана с восстановлением китайского достоинства, которое попиралось на протяжении двух столетий Западом, ну и японцами в том числе. Это мечта о самоутверждении, чтобы занять свое справедливое место в мире, то, которое отвел им Господь.
Русскую мечту трудно определить словами, но ее можно почувствовать. На протяжении всей русской истории эта мечта находила свое проявление в лучших представителях русского сознания. Первый период — это волшебные русские сказки. Русские сказочники — это были колдуны, маги, ясновидящие, придворные советники. Это были люди, которые во многом направляли движение русских светил. О чем русские сказки? — Они о живой и мертвой воде — это о воскрешении из мертвых. Они о молодильных яблоках — это о преодолении ветхости, старости для жизни вечной. Русские сказки об оборотнях, когда Иван-Царевич превращается в серого волка и наоборот — это о единстве жизни, о трансформации, ты можешь кинуться через левое плечо и превратиться не просто в волка, ты можешь превратиться в цветок или в бабочку.
Русская мечта — о справедливом обществе, когда простой человек, мужик (Иван-дурак) за ночь строит потрясающие замки, храмы, ему достается потрясающая Жар-птица, то есть счастье — у дурака. А вот люди, превосходящие дурака в знаниях, силе, остаются за бортом истории. Так думали наши древние пращуры, и ничего другого мы практически из нашей древности не достаем.
Второй период — это православный. Огромный период. В этом православном периоде у нас есть два гения, два гиганта. Первый гигант — это старец Филофей, который сформулировал теорию Третьего Рима. Вы эту теорию все знаете, конечно. Он писал Василию третьему, потом Ивану третьему о том, что «твоя задача, князь, не стяжать казну, не усиливать армию и не расширять пределы, а беречь православие, беречь учение о Царствие небесном, учение о том, что людская жизнь может превратиться в жизнь идеальную, где нет насилия. Нет угнетения, где царит гармония, и где главное — нет смерти». И это самое главное отличие его от всех других царств. Но величие старца Филофея в другом — он украл у Запада Рим и поставил его в Москву. А Рим для него был синонимом православия. Это русская мечта, которая была реализована таким удивительным способом старцем Филофеем.
Другой гигант этого русского мистического сознания — патриарх Никон. Если Филофей «упер» у Запада Рим, то Никон упер Иерусалим. Он взял просто и перенес его сюда, под Москву. Иерусалим строился Никоном, как площадка, куда должен явиться Иисус во время своего второго пришествия. Русская мечта была о том, что Иисусу хорошо будет здесь, на Руси. Россия через это мышление Никона становится прелюдией Царства небесного. Там, где кончается Россия, начинается Царство Небесное. Так думали об этом наши великие православные мужи, так думала об этом русская словесность. Например, А.С. Пушкин мечтал о мощном государстве, в котором будет царить божественная благодать, божественная справедливость, будет сиять «звезда пленительного счастья». Л. Н. Толстой боролся со злом, он не хотел царства зла, он хотел царства любви, где все равны. Что делал Ф. М. Достоевский? Он всю жизнь боролся с демонами. Он боролся с ними не только в книгах, но и воочию, он, как Александр Матросов, закрывал дыру в ад своим телом. Вообще вся русская словесность — это псалом, в котором Россия, устами своих поэтов, обращается к Небесам.
Николай Гумилев написал стихотворение «Память»:
Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Над Русью расцвел космический райский сад. Райские сады близко, до них можно дотянуться через стих. Это была поразительная русская мечта, изложенная перед расстрелом, перед началом большевистской революции.
А что большевики? Большевики только и думали о Царстве Небесном. О том, что его не нужно откладывать на потом. Зачем ждать? Его нужно получить здесь. У них был чертеж этого Царства небесного, они знали его размеры, что он начинается на Северном полюсе и заканчивается на Южном, а на Западе на Гринвиче, и заканчивается там же. Они это знали и строили его. Правда, они строили его в период страшной войны, поэтому торопились его построить, и страшно хрустели кости. Царство большевиков — это было царство справедливости, построенное на дыбе. Россия весь ХХ век провисела на дыбе. Но в результате этих пыток, расстрелов была достигнута победа. Мистическая победа рая над адом. Фашистские демоны пришли в Россию, чтобы вернуть себе царство небесное, откуда они были изгнаны, и русские, советские красноармейцы в это время стали ангелами. Это были битвы ангелов краснозвездных с демонами, нам стоило это 30 млн. людей, но как иначе рай добывается? Одним батальоном? Такие победы получаются громадными тратами. В результате этой победы появились врата в рай — это русские врата, и мы затянем с собой в рай все остальное человечество. Когда кончился большевизм — мечта, обнародованная в начале века, как бы закрылась в результате событий 1991 года. Сегодняшняя, пятая империя, находится под дыханием, под воздействием всей череды высказываний, связанных с русской мечтой. И мы сегодня тоже живем в пору реализации русской мечты. Если все наши неудачи, скверну, а также и все наши победы и свершения истолковывать как фазу, через которую проходит русская мечта, то сегодняшний абсурдизм становится логичным, объяснимым.
Русская мечта, как сказал Пушкин — это сильное, могучее, цветущее государство, которое достигается с помощью крылатых ракет, авианосцев, а также прочных институтов, но это государство должно оформлять собой справедливое, блаженное идеальное общество, имя которому — Царствие небесное. И эта мечта остается и сегодня таковой. Просто все сегодняшние процессы, повторю, их следует объяснять и интерпретировать с этой точки зрения.
Вот я был в Калуге. Чем она интересна, в отличие от остальных городов? Это Чижевский и Циолковский. Мы все знаем, что Циолковский был учеником русского космиста Федорова, который занимался такими пустяками, как воскрешение из мертвых, преодоление смерти. (Таким образом, весь наш русский космос — это задача по преодолению смерти). А как Федоров хотел достичь этого? С помощью соединения сверхсовременных научных знаний и духовного преображения. Соединение этих двух начал должно породить такую человеческую силу, что зашевелятся могилы, поднимутся кости и облекутся плотью. Что такое Калуга? С одной стороны, это могучий центр познания, построенный в Советское время. А с другой стороны — это Оптина Пустынь. Это поразительное место, где дышит святость. Сегодняшнюю Калужскую губернию можно трактовать как воплощение русской мечты, как и Брянскую губернию, где Пересвет родился. Миф о Пересвете, о том, как он без доспехов пошел на Челубея, пожертвовав своей жизнью, воспроизводился во всей русской истории.
Кто такой Александр Матросов? — это Пересвет 1943 года. И таких примеров много и в 1941, и в 1994, как сегодня уже говорилось. Те сказочные мифы никуда не делись, они живут и будут жить дальше. Задача сформулировать русскую мечту — очень актуальная. Ее можно сформулировать даже с того, что я сказал. И если американская мечта — это град на холме, то русская мечта — это храм на холме. Холм — это то, что мы насыпали всей своей историей: все наши ГУЛАГи, монастыри, все наши погибшие на фронте отцы, все наши моления у алтарей — это все холм нашей истории. Этот холм мы хотим нарастить, чтобы дотянуться до Царства небесного. Мы хотим поставить там храм, чтобы с него снизошел фаворский свет на наши семьи, гарнизоны, школы и т.д.
Этим мы отличаемся от американской мечты. Эти две мечты несовместимы. Отсюда извечное противоречие. Это противоречие онтологическое. Храм на холме и град на холме — они не могут сосуществовать вместе. Там идея господства, а здесь идея абсолютной гармонии и братства.
Мне кажется, что направление о русской мечте, которое берет Изборский клуб — очень актуально, оно необходимо сегодняшним нашим правителям, нужно просто вложить им это в голову. Исходя из моего опыта общения, губернаторы очень заинтересованы в этом, заинтересованы в появлении губернских идей, идеологий. Поэтому возможно создание Академии русской мечты, как части нашего изборского проекта, где она пройдет все тончайшие разработки и исчисления. Поэтому я еще раз поздравляю вас, Дмитрий, с прекрасным докладом. И мы рады видеть вас в числе нашего «масонского» собрания!
