Проект федерального бюджета на 2021–2023 годы предусматривает ощутимое сокращение расходов на оборону: с 3,31 трлн. руб. в 2020 году (по уточнённой росписи) до соответственно 3,11 в 2021-м, 3.23 — в 2022-м и 3,26 — в 2023 году. Для понимания масштабов сокращения стоит вспомнить, что в 2016 году Россия направила на обеспечение национальной обороны 3,8 трлн. руб. Понятно, что с учётом инфляции (которая, скорее всего, окажется выше официально прогнозируемой и заложенной в бюджетные расчёты) сокращение расходов на оборону России будет ещё болезненней.
Наиболее полно его отражает отношение военных расходов к ВВП страны. С прогнозных 2,85% в 2020 году его намечено снизить до 2,7% ВВП в 2021-м, 2,6% — в 2022-м и 2,5% — в 2023 году. Уже 2,7% ВВП — минимальный уровень оборонных расходов с 2011 года: минимум всё время мучительного выздоровления российской армии после пресловутой сердюковщины, минимум после преодоления основных последствий прошлого обострения глобального кризиса капитализма, произошедшего в 20082009 годах. В последующие годы сокращение расходов на оборону будет ещё сильнее.
То, что доля оборонных расходов в бюджете при этом вырастет (с 13,9% от общего объёма расходов в 2020 году до 14,5% — в 2021-м, 15.1% — в 2022-м и снова 14,5% в 2023 году), является весьма слабым утешением. Да, остальные расходы (не считая главного приоритета служащих финансовым спекулянтам либералов — расходов на обслуживание государственных займов) сократятся ещё сильнее, что позволяет официальным пропагандистам рассказывать о «неослабном внимании» к оборонным нуждам и повышении их приоритетности, а либералам критиковать бюджет за «возросшую милитаризацию» и даже «рост военных расходов», — но жизнь определяется не пропагандой.
Падение расходов не компенсируется улучшением управления
Безусловно, сокращение расходов само по себе отнюдь не обязательно подрывает обороноспособность. Вполне возможна ситуация (особенно на фоне нынешнего общего одичания «эффективных менеджеров»), когда повышение эффективности управления позволит достичь новых вершин даже при сокращении расходов. Например, за счёт их реструктуризации (отказа от неэффективных проектов прошлого), повышения их качества или банального (пусть в наших условиях и производящего впечатление политической революции) ограничения коррупции.
К сожалению, о подобном повышении качества управления не приходится слышать — ни применительно к армии, ни в отношении государства в целом.
Безусловно общее правило: чем меньше открытость, чем меньше прозрачность управленческой системы — тем выше возможность злоупотреблений. Столь же безусловна — хотя бы в силу развязанной против нас Западом гибридной войны на уничтожение, нарастание, а порой и сам факт которой так часто и нагло отрицается либеральными чинушами отечественной сборки — и необходимость усиления секретности в российском оборонном комплексе.
Противоречие между объективной необходимостью открытости управляющей системы и столь же объективной необходимостью усиления закрытости оборонного комплекса элементарно решается специфическими мерами ограничения коррупции как явления (столь модная у функционеров и пропагандистов «Единой России» борьба против коррупционеров вместо коррупции ведет лишь к трогательному писку в стиле «да где ж нам на вас напастись ангелами»).
Меры этого ограничения общеизвестны и предельно примитивны: автоматическое освобождение взяткодателя от всякой ответственности при условии его сотрудничества со следствием (опыт операции «Чистые руки» в Италии, когда за 5 лет сменилось 6 правительств) и конфискация у родственников не сотрудничающего со следствием мафиози всего имущества за исключением социального минимума (американские законы RICO). Однако в России в начале нулевых правящая бюрократия руками «Единой России» отменила даже несравнимо менее масштабную и потому менее эффективную (при большей жестокости) конфискацию имущества, унаследованную от Советской власти.
Более того, не ведётся и речи даже о такой гомеопатической мере ограничения коррупции, как перевод государства и всех его контрагентов на электронную систему принятия решений. Помимо большой экономии, в её рамках просто не остаётся времени на выстраивание и отладку коррупционных механизмов, а главное — появляется возможность скрытого, незаметного для проверяемого, а то и повсеместного контроля.
Соответственно, несмотря на подлинную истерику вокруг пресловутой «цифровизации», нет и реальных мер в сфере повышения эффективности государственного управления. В конце концов, у государства наглядно отсутствует цель его существования — главная задача, которую оно призвано решать в интересах общества (не путать с коррупцией!) А отсутствие цели лишает все усилия по повышению эффективности главного — системы координат, понимания, «зачем это всё».
В результате пляски по поводу повышения эффективности оборачиваются либо бессмысленным и только мешающим работать «укреплением дисциплины» до полного абсурда (в стиле Чубайса 1996-го или Шувалова середины «нулевых» годов), либо нелепыми «реформами ради реформ» — подобием поиска волшебной формулы, позволяющей рассчитать вклад каждого ведомства и даже чиновника в то или иное достижение (обычно вызываемое ещё и не связанными с ними событиями вроде удорожания нефти).
Возможно, многие действия по повышению эффективности оборонного комплекса незаметны для стороннего наблюдателя в силу его объективной закрытости.
Однако даже со стороны видно, как некоторые фельдфебельские меры «наведения порядка» подрывали эффективность, а не укрепляли её. Так, введение для удобства бухгалтерского контроля требования «один контракт — один счёт для поставщика» увеличил административные расходы бизнеса, в результате чего многие малые и даже средние предприятия, производившие достаточно простые изделия, были вынуждены отказаться от сотрудничества с ВПК, так как не могли нанимать дополнительное число требуемых этой схемой бухгалтеров.
На наших глазах ряд официально разрекламированных успехов обернулся болезненными поражениями. Скажем, танк «Армата» (который сначала рекламировался как целое «семейство» крайне разнообразных систем вооружения, а потом был свернут до единственного изделия Т-14), вопреки всем официальным восторгам, насколько можно понять, так и не принят на вооружение и, тем более, не запущен в серийное производство.
Серийное производство Су-57 (пока произведено 10 «лётных прототипов) началось летом прошлого года; о степени его «серийности» свидетельствует то, что первый самолёт разбился в декабре 2019 года, а о втором сообщалось, что он «почти готов» этим летом. После чего появились сообщения о том, что серийное производство (понятно, очень сложное) «находится под угрозой срыва».
Первый опытный образец дальнего бомбардировщика «перспективный авиационный комплекс дальней авиации (ПАК ДА)» (Су-57 назывался аналогичным комплексом фронтовой авиации — «ПАК ФА») начали собирать в мае 2020 года. До конца года намеревались начать испытание двигателя на Ил-76, осуществить первый полёт в 2025 году и принять на вооружение до 2027 года, однако общий управленческий принцип растягивания сроков реализации намеченного из-за недофинансирования (на современном бюрократическом воляпюке «перенос вправо») не позволяет даже надеяться на выполнение этих сроков — тем более, в условиях сокращения финансирования оборонных расходов
Кстати, растягивание сроков реализации проектов (по-советски — «омертвление средств в незавершёнке») драматически снижает эффективность использования даже имеющихся скудных средств и усугубляет разрушительный эффект внезапного сокращения финансирования.
А ведь изложенное касается только традиционных видов вооружения, находящихся в фокусе бюрократического внимания. Между тем нападение Азербайджана на Армению в Нагорном Карабахе показало важность новых методов и инструментов ведения боя, включая барражирующие боеприпасы и массовое использование дронов, которым у нас, насколько можно судить, уделяется совершенно недостаточное (даже по сравнению с Турцией) внимание.
Плачевное положение ВПК — результат спекулятивной ориентации либеральных властей
Значительная часть оборонных расходов является таковыми только на бумаге. На деле государство выделяет средства на погашение банковских кредитов предприятий ВПК, на которых в России всё ещё работают два миллиона человек. Здесь работает та же логика, что и в бюджетной политике в целом: либералы во власти рассматривают в качестве главного приоритета бюджетных расходов обеспечение сверхприбылей финансовых спекулянтов.
Именно поэтому федеральный бюджет неуклонно наращивает займы, даже захлёбываясь от денег: реальный приоритет Минфина — вскармливание финансовых спекулянтов деньгами российских налогоплательщиков через выплату процентов за никому, кроме кредиторов, не нужные займы.
Именно поэтому вместо прямой поддержки ключевых проектов государство занимается субсидированием банковских процентов, на деле субсидируя тем самым злоупотребление монопольным положением крупнейших банков.
Именно поэтому вместо прямых, достойных пособий на детей государство выделяет «материнский капитал», который можно использовать только на крайне ограниченные цели и только через 3 года после рождения ребёнка. Глумливое официальное обоснование этого издевательства тем, что иначе матери-де пропьют детские пособия, просто прикрывает заинтересованность в этом уродливом и донельзя нелепом инструменте финансовых спекулянтов, застройщиков, частной медицины.
Тот же подход применяется и в отношении ВПК. Иезуитской либеральной финансовой политикой его предприятия обрекаются на, по сути дела, принудительное взятие кредитов. В результате вице-премьер Борисов справедливо указывал, что ВПК работает, по сути дела, на банки: его прибыль примерно соответствует его задолженности, что практически исключает возможность самостоятельного развития.
Естественно, это соответствие существует лишь «в общем и целом», и необходимость спасения многих предприятий ВПК от банкротства с утратой жизненно необходимых для обороноспособности страны технологий требует выделения из бюджета средств на погашение банковских кредитов.
Понятно, что о реальном «импортозамещении» в условиях финансового удушения предприятий не может идти и речи. В результате критически значимая часть военной продукции производится с использованием импортных компонентов, в первую очередь — электроники.
Помимо очевидных угроз для безопасности и обороноспособности (яркой иллюстрацией которых стало объявление Западом полного прекращения всех поставок для российской авиации), высокая импортозависимость обеспечивает существенное повышение издержек при каждом ослаблении рубля.
А неадекватность государственного управления, по-прежнему, как в святые для них и кровавые для всех остальных 90-е, осуществляемого российскими либералами в интересах финансовых спекулянтов против народа России, обеспечивает неизбежное падение курса нашей национальной валюты. Хотя бы потому, что это единственный способ поддержать приток средств в бюджет при продолжении либеральной политики разграбления и разрушения России, её дебилизации и блокирования всяких попыток развития на территории нашей страны.
Понятно, что государство, сокращая общее финансирование национальной обороны, не будет увеличивать расходы для компенсации роста издержек, вызванных девальвацией рубля, — точно так же, как это было в 90-е. И, соответственно, реальная покупательная способность выделяемых средств сократится ещё сильнее, чем предусмотрено в федеральном бюджете. При этом сокращение это будет принципиально непредсказуемым, так как, например, демонстративное награждение главы Банка России Набиуллиной после полностью рукотворной и крайне разрушительной двукратной девальвации рубля в 2014 году не могло не исказить систему даже бюрократических мотиваций отечественных либералов до полной неопределённости.
Стратегические последствия финансового голода в ВПК
Концентрируя в федеральном бюджете колоссальные средства (по данным Минфина, за июль-август неиспользуемые остатки выросли почти на 1 трлн. руб. — до 12,9 трлн. руб. на 1 сентября) в рамках единой для либералов парадигмы «деньги России не должны служить России» — этого финансового воплощения принципа «Россия не для русских», либеральные власти удерживают на голодном пайке весь реальный сектор, в том числе и ВПК.
Это является надёжным способом блокирования развития и вымаривания населения, по сути дела, перманентной социальной катастрофой, однако недопущение системного развития ВПК играет в этой стратегии особую роль.
Ведь расходы на ВПК как наиболее технологически развитую часть российской экономики не просто максимально эффективны с точки зрения сохранения (или создания) рабочих мест и обеспечения здоровой общественной психологии. Развитие ВПК сохраняет и создает привычку общества и управляющей системы к сложным технологиям (хотя бы на уровне «это хороший инженер, ему можно перечить заместителю директора»), — и тем самым сохраняет хотя бы потенциальную конкурентоспособность России на мировой арене.
Именно в этом (помимо страха Запада перед российской армией) главная причина животной ненависти российских либералов к ВПК и постоянному стремлению всеми силами, под любыми предлогами, в том числе самыми лживыми, сократить его финансирование.
Ушедший от земного правосудия Гайдар в 1992 году заявил директорам ВПК, что будет не отказываться от обязательств бюджета по гособоронзаказу, а просто не исполнять их. В результате финансирование ВПК было урезано более чем втрое, — пока в многочисленных усилиями Горбачева и его камарильи «горячих точках» не начало массово всплывать оружие заводского изготовления, но без заводских номеров.
В последние годы непревзойдённые вершины либерального иезуитства демонстрирует возвращённый в руководство страны Кудрин, призывающий сокращать оборонные расходы ради… развития науки и технологий! При этом он старательно делает вид, будто даже не догадывается, что едва ли не единственная сфера, в которой его единомышленникам и ему самому во время 12-летнего пребывания на посту министра финансов не удалось уничтожить науку и технологии, является именно оборона. Развитие науки и технологий, к которым он на словах призывает, на деле требует не сокращения, а всемерного наращивания оборонных расходов.
Впрочем, это естественно для либерального бухгалтера. Кудрин, как и его коллеги по либеральному клану, похоже, в принципе не подозревают об инвестиционном характере деятельности государства, то есть не сознают, что расходуемые бюджетом деньги должны приносить не только абстрактную пользу, но и совершенно конкретное общественное благо: вло-женные в экономику — будущие налоги от созданных предприятий; вложенные в социальную сферу — будущие налоги от хорошо зарабатывающих образованных людей; и сокращение расходов на правоохрану, вложенные в оборону — и то, и другое (помимо самого существования общества и сохранения его хотя бы формального суверенитета).
Для либералов расходы бюджета — это не инвестиции, а исключительно бессмысленные и бесполезные «траты», которые надо сокращать любой ценой (кроме, разумеется, расходов на содержание самих этих либералов). В данном случае сам их язык изобличает Кудрина и ему подобных, — но им можно не тревожиться об этом, так как Россия почти полностью находится под их контролем.
Удерживая ВПК на голодном финансовом пайке, либералы исключают возможность не просто развития, но и создания новых, пусть даже жизненно необходимых направлений, так как для этого нужны дополнительные расходы на перепрофилирование производств, — а у них в самом лучшем случае есть средства только для линейного, монотонного продолжения своей прежней деятельности, даже если эта деятельность уже не очень-то и нужна.
Российское государство попалось в ловушку либерального подхода: проведя в общем и целом перевооружение армии, оно стало сокращать расходы, по сути, удушая производства, только-только, впервые за десятилетия национального предательства, вдохнувшие полной грудью.
Сохранение финансирования могло позволить этим предприятиям выйти на качественно новый уровень, освоить новые виды изделий, в том числе и гражданского назначения. Но, чтобы не допустить этого, государство прихлопнуло их сокращением финансирования.
В результате сегодня финансирование ВПК в значительной степени носит социальную, а не оборонную функцию: заводы поддерживают не потому, что их продукция необходима, а потому, что их закрытие вызовет чрезмерное недовольство. Это с неизбежностью понимают и руководители, и работники этих заводов, результатом чего служит включение механизмов жесточайшего отрицательного кадрового отбора.
Либералы против обороноспособности
Правящий и владеющий Россией либеральный клан с предельной жёсткостью выступает против ВПК как символа всего ненавистного им: интеллекта, патриотизма, свободы и независимости.
Однако в основе этой ненависти лежит простой коммерческий интерес: служа финансовым спекулянтам против своих народов, либералы вполне справедливо считают каждый рубль, вложенный в реальный сектор, украденным у финансовых спекулянтов.
Коррупционер копит деньги и имущество, которые служат ресурсом для финансовых спекуляций (особенно когда, наворовав достаточно, он выводит активы в «фешенебельные» страны). Поэтому современные либералы, используя обвинения в коррупции как универсальную политическую дубинку, на деле всячески поощряют коррупцию и, как свидетельствуют скандальные хроники, сами становятся эффективными коррупционерами при первом же удобном случае.
А вот оборонные предприятия (ещё во многом засекреченные) ресурсами для финансовых спекуляций, как правило, не являются. Поэтому для либерала вложение в любое развитие страны, в том числе в оборону, — чудовищная бесхозяйственность, разбазаривание и наглое разворовывание денег, которые он привык считать по праву принадлежащими своим спекулятамхозяевам.
Разумеется, служба глобальным финансовым спекулянтам совершенно несовместима с признанием суверенитета какого бы то ни было государства, кроме США как оргструктуры глобальных финансовых спекулянтов, а также Англии и Израиля как убежищ для воров всего мира, к настоящему времени приведших себя в опасную близость к состоянию криминальных помоек.
Среди прочих суверенитетов отрицается и суверенитет России, причём, поскольку Россия наименее зависима от глобальных спекулянтов из всех относительно развитых стран, не считая разве что Китая, её суверенитет воспринимается как нечто абсолютно недопустимое, а инструмент обеспечения этого суверенитета, оборонный комплекс — как нечто, подлежащее максимально полному уничтожению.
Ярчайшей иллюстрацией отношения либералов к суверенитету России представляется то, что созданный для интеллектуального обеспечения президентства Медведева его «мозговой центр» — Институт современного развития — уже после попытки грузинских фашистов устроить геноцид южных осетин в 2008 году последовательно настаивал на том, что главной преградой на пути эффективного социально-экономического развития России является… наличие у неё ядерного оружия.
Напомню: нас не бомбят, не уничтожают, не стирают с лица земли, как это было с другими ненужными Западу народами и как это продолжается прямо сейчас, только потому, что у нас есть ядерное оружие и средства его гарантированной доставки на территорию любого агрессора.
Таким образом, российские либералы (по крайней мере, обслуживающие бывшего и, вероятно, будущего президента России — Медведева) вполне открыто и официально сочли главным тормозом развития России то, что нас нельзя бомбить.
Это отношение к нашей обороноспособности объединяет, насколько можно судить, весь захвативший нашу Родину и подчинивший её себе либеральный клан, — и находит яркое и убедительное выражение в бюджетной политике Российского государства.
