Евразийцы никогда не были материалистами. Уже в этом они находились в оппозиции основным направлениям современной науки. При этом для них важно было не просто утвердить приоритет вечных начал — принципов, откуда главный евразийский тезис об идеократии, идее-правительнице, власти идей, — но настоять на том, чтобы весь мир, вся действительность — от политики до экономики, от религии до науки — были пронизаны идеями. Пётр Савицкий настаивал на таком концепте, как «месторазвитие». Месторазвитие — это как раз сочетание физического пространства и последовательности исторических смыслов, событий. Территория здесь неразрывно связана с историей, а история есть, в свою очередь, последовательность идей, обнаруживающая единый образ монументальной вечности, развёртывающейся через человечество и его духовный путь по времени. Этим и определяется евразийское понимание космоса.
Евразийский космос — это обобщающая территория месторазвития духа, то есть это духовный порядок, пронизывающий все уровни реальности — тонкие и грубые, душевные и телесные, социальные и природные. Евразийский космос пронизан тонкими траекториями, по которым движутся огненные вечные идеи, крылатые смыслы. И прочтение этих траекторий, выявление их из сокрытия, извлечение из телесной плазмы разрозненных фактов и явлений смысловых комплексов и есть цель жизни, задача человечества.
Космос для евразийцев — понятие внутреннее. Он открывается не через расширение, а, скорее, напротив, через погружение вовнутрь, через концентрацию на скрытых аспектах той действительности, которая дана здесь и сейчас. Космическое сознание развёртывается не вширь, а вглубь, внутрь человеческого субъекта. Именно нахождение в той или иной точке мира субъекта и делает эту точку месторазвитием.
Сам греческий термин κόσμος означает «порядок», «структуру», «организованное и упорядоченное целое». Космос находится в становлении, в развитии, оказываясь всё более и более самим собой. Мир как таковой, как простая фактичность окружающего ещё не космос. Мир только должен стать космосом. И это происходит не само по себе. Мир превращается в космос благодаря субъекту, носителю ума и духа. Только тогда, когда в мире фиксируется мыслящее присутствие, этот мир и превращается в месторазвитие. И дальше — как только оба полюса, субъектный и объектный, установлены, они движутся в неразрывной паре, образуя особое умное поле бытия.
Снова подчеркнём: евразийцы категорически не приемлют материализма. А значит, человек не есть простое отражение внешнего мира. Не он создаётся природой — напротив, дух и природа в тесном взаимодействии, а иногда и в диалектическом противостоянии совместно конституируют космос. Космос невозможен без природы, но он невозможен и без человека. Он всегда сущностно двухполярен, и полюса переплетены друг с другом сложной сетью взаимоотношений. Эта драматическая взаимосвязь и развёртывается как история — не просто история субъекта, а история субъекта, взаимодействующего с объектом. Космос, таким образом, живое существо. В каком‑то смысле он и есть история. Не просто её фон или декорации, не сам объект, а субъектно-объектный синтез.
Русский космос
Из такого философского анализа становятся понятными все остальные — прикладные — аспекты евразийского мировоззрения. Когда евразийцы настаивают на том, что Россия является не просто государством, не просто страной, а русские не просто одним из периферийных европейских обществ, они опираются именно на своё глубинное понимание космического измерения бытия. Русские — суть субъект. Но этот субъект помещён не в пустоту (в действительности пустоты не существует), но на особую экзистенциальную территорию, сотканную, прежде всего, из идей, смыслов и событий, но подчас обёрнутых в оболочку ландшафта, пейзажа, природной среды. Русская земля, как и русский мир, составляет объектный полюс русского космоса, поскольку сущностью его являются именно идеи. А другой полюс русского космоса — русский человек. Русский космос включает в себя оба полюса — если мы вычтем любой из них, мы тут же разрушим живое световое смысловое единство, единство святой сакральной Руси.
Русский мир есть месторазвитие русского космоса. Поэтому он включает в себя и пространство, и время, и географию, и историю. Разделить русских людей и русскую природу невозможно, так как они вместе составляют нечто цельное — единый духовно-телесный ансамбль.
С этой позиции евразийцы рассматривали главный элемент своей философии: Россия-Евразия и есть месторазвитие, то есть прямое и вполне конкретное выражение русского космоса. При этом евразийцы настаивали на том, что интерпретация этого космоса, его изучение, его проживание и его познание требуют именно русского субъекта. Если мы будем изучать русский ландшафт с позиций немца, француза, англичанина, шире — любого европейца, — сам объект исследования необратимо изменится. Исчезнет его космическая составляющая. Объект оторвётся от субъекта и тем самым утратит свой смысл, своё значение, своё идейное наполнение.
Точно так же происходит, если иностранцы попробуют построить модель русской истории: они увидят в ней только те события, которые что‑то значат для их субъектности, для критериев и оценок европейского космоса. Но для евразийцев, как ранее для славянофилов или Н.Я. Данилевского, было очевидно, что цивилизации или культурно-исторические типы многообразны и не могут быть сведены к какой‑то одной нормативной модели. Поэтому они и настаивали на том, что Россия есть континент, особый мир, отдельная цивилизация. Иными словами, мировоззрение евразийцев строится на признании космического плюрализма.
На трудном пути к универсуму
Здесь может встать теоретический вопрос. Евразийство, в таком случае, строится на принципе относительности: если существует много космосов, то речь идёт о своего рода культурном субъективизме? Но не является ли стремление к утверждению единого космоса глубинной волей человечества к высшей истине?
На это можно ответить следующее. Космический плюрализм отнюдь не исключает единого космоса. Но такой космос не может быть получен как простая сумма локальных космосов, и тем более не следует принимать за нечто всеобщее и универсальное то, как понимает космос какая‑то одна из цивилизаций, навязывая другим опыт осмысления своего собственного месторазвития. Космос — чрезвычайно тонкое понятие. Мы приближаемся к нему по пути внутрь нас, в область ума, души и Духа. Именно там, в центре субъектности, причём всегда конкретной, всегда связанной именно с данным окружающим его объектным миром, и хранится ключ к схватыванию целого. Не расширение вовне, не диалог с другими космосами, не механическое сложение локальных представлений, но погружение в световое ядро идеи — России как идеи, Европы как идеи, Китая как идеи и т.д. — приближает нас к общей истине. Если каждый идёт вглубь своего собственного космоса, он приближается к общему — скрытому, апофатическому — истоку субъекта и объекта как таковых. Иными словами, русский становится всечеловеком по мере того, как он становится всё более и более русским, а не наоборот, не утрачивая своей русскости в обмен на нечто формально и внешне заимствованное у других народов и культур. То же можно сказать и о представителе любого другого космоса. Но наличие этого сверхкосмического единства не может быть заведомой данностью. Это надо пройти на практике. Весь путь. Можно надеяться, что там, в конце пути к самому себе, в своих космических корнях, человек достигнет общего ядра человечества, то есть матрицу космоса как такового, его тайный центр. Но это нельзя утверждать заранее, а тем более ошибочно подменять конкретный опыт отдельной культуры, заранее выставляя его как нечто всеобщее и универсальное.
Потому евразийское отношение к плюральности космосов не представляет собой релятивизма. Это лишь ответственное и основанное на глубоком уважении к различиям всех культур и обществ отношение тех, кто стремится к универсальности, но идёт по этому пути честно, открыто и последовательно, всячески избегая принимать желаемое за действительное. Философ Мартин Хайдеггер говорил: «Вопрос о том, существует ли единый Бог, или нет, надо предоставить решать самим богам». Только те, кто дошёл до сердцевины своего космоса, могут вынести весомое и основательное суждение относительно всеобщего. Прекрасна воля к всечеловеку, но она не может быть реализована без важнейшего необходимого и предварительного этапа становления совершенным русским — всерусским — человеком. Движение в каком‑то ином направлении лишь отдалит нас от поставленной цели.
Отрицание национализма
Космос не один, космосов много. И русский космос может быть познан, расшифрован и утверждён только русским субъектом, неотъемлемой частью которого он является. В этом нет никакого национализма. Евразийцы признавали космический плюрализм не только в отношении русских, но и в отношении других культур и цивилизаций. Более того, сам русский космос не был для них монолитом со строгой этнокультурной доминантой. Особенность России-Евразии в том, что она включает в свой континентальный космос множество отдельных галактик, созвездий, солнечных систем и планетарных ансамблей. Николай Трубецкой называл это не слишком удачным термином «общеевразийский национализм», который означал в его интерпретации именно многоуровневую гармонию этнических констелляций в общих границах единой евразийской космической системы. Упоминание нации, политического концепта, основанного на индивидуальной идентичности и заимствованного из исторического опыта буржуазной Европы Нового времени, искажает мысль Трубецкого, который имел в виду как раз гармонию культурных констелляций, а не механическое объединение граждан в навязанной сверху политической системе. Евразия есть космос космосов. Но при этом она не претендует на всеобщность, так как и за пределами евразийского космоса существуют другие космосы, другие цивилизации — европейская, китайская, исламская, индийская и т.д.
У всех своё месторазвитие, у всех своя модель и свой рисунок сочетания субъекта и объекта, человеческой мысли и окружающего ландшафта. И большинство исторических цивилизаций, даже будучи убеждёнными в своей универсальности, по факту допускало за своими пределами другое, то есть другой мир, другой космос, более или менее известный — подчас враждебный, подчас экзотически притягательный, подчас безразличный. Лишь Европа Нового времени, став на путь технического прогресса, атеизма, секуляризма и материалистической науки, нарушила этот доколумбовый баланс цивилизаций, который может быть назван эпохой империй. Именно империи представляли собой политическое выражение того космического единства, о котором учили евразийцы. Реформация и Просвещение начали войну с самим принципом империи и постепенно разрушили эти космические структуры, — соединённые чаще всего религиозными, духовными и небесными началами, — вначале на самом Западе, а затем на Востоке и в других частях света. Так колонизация стала процессом уничтожения космического плюрализма.
Европейцы в Новое время насилием и обманом стали устанавливать в человечестве веру в то, что только этот научно-материалистический космос, описанный и исследуемый современной западной наукой, есть истина в последней инстанции. А все остальные представления, построенные иначе, нежели рациональная западная философия Нового времени и выведенная из неё наука, являются мифами, заблуждениями и предрассудками. Запад в Новое время принялся «расколдовывать мир» (М. Вебер), то есть отделять субъект от объекта, а значит — уничтожать тонкую диалектическую связь космоса, разрушавшегося от такого противоестественного расщепления. Так Запад — его наука, его политика, его философия, его экономика, его техника — стал угрозой для всего человечества. Куда бы ни приходил Запад — или как колониальная администрация, или как предмет для подражания в науке, политике, общественной жизни, культуре и искусстве, — происходило расщепление космоса (на субъект и объект), а следовательно, его упразднение. Больше нельзя было говорить о Святой Руси или Русском мире. Империя, религия, традиция, предания, идентичность стали отрицательными понятиями, и лишь естественнонаучные концепции, отражающие историю — само месторазвитие — Западной Европы Нового времени, стали считаться заслуживающими доверия и единственным критерием прогресса.
Против этой колониальной стратегии современного Запада и выступили евразийцы. Не просто Запад, а именно современный материалистический, атеистический секулярный Запад стал в их глазах главным вызовом и даже главным врагом. И самое страшное в этом враге было не столько то, что он отвергает русский космос, а навязывает нам свой собственный — европейский. Это было бы полбеды (хотя тоже ничего хорошего). Всё обстояло ещё более сурово: современный Запад стремился уничтожить космос как таковой, упразднить само субъектобъектное единство человека и мира, диалектическую гармонию ума и тела. И это затрагивало не только русских, представляемых как объект постоянных исторических притязаний со стороны Запада. Современная западная цивилизация Нового времени уничтожила и свой собственный грекоримский — позднее средневековый — космос и выкорчёвывала космическое самосознание у всех народов, которые принудительно или добровольно оказывались под его влиянием. Эту идею последовательно проводит в своём программном труде «Европа и человечество», положившем начало евразийскому движению в целом, и сам Николай Трубецкой. Современный Запад не просто одна из цивилизаций, это историческая аномалия, это результат духовной — космической — катастрофы. Такой Запад — гносеологический и онтологический вирус. Он сам построил противоестественную техническую цивилизацию, отвергающую свои истоки, и стремится проделать то же самое с остальными народами. Поэтому, чтобы противостоять ему, недостаточно защищать только один мир — один космос, — пусть даже такой большой и многомерный, как русский, евразийский. Необходимо, считает Трубецкой, образовать единый фронт всех традиционных цивилизаций, которые в едином строю будут отстаивать против современного Запада каждый свой космос, непохожий ни на какой другой и понятный только этой цивилизации, этой культуре, этому народу, этой религии. Евразийство, таким образом, с самого момента своего возникновения было не просто апологией русского космоса, но и призывом к космическому альянсу народов и цивилизаций против агрессивной чумы антикосмического западного Модерна.
Космос, но не космизм
Представление о космосе лежит в самом ядре евразийской философии. Это станет особенно очевидно, если мы учтём тот раскол, который произошёл среди первых евразийцев в конце 1920‑х годов, когда парижское крыло открыто взяло на вооружение философию русского космизма Николая Фёдорова. Это вызвало отторжение со стороны основателей и главных теоретиков евразийства Трубецкого и Савицкого. И хотя в спорах двух фракций преобладали политические мотивы и особенно отношение к СССР, с которым парижские евразийцы стремились соединиться на условиях большевиков, показательна философская подоплёка этого печального «кламарского раскола».
Для русского космизма было характерно смешение субъекта с объектом, признание определённых сторон материалистической науки и искусственное сочетание её со своеобразно понятым христианством, далёким от ортодоксии. Неудивительно, что многие русские космисты — такие как Андрей Платонов или Мариэтта Шагинян, — изначально примкнули к большевикам, не видя в материализме, атеизме и прогрессизме ничего противоестественного и неприемлемого. Для глубоких православных интеллектуалов и философов Трубецкого, Савицкого и близких к ним евразийцев первой волны такое отношение было невозможно. Космос евразийцев, будучи исполненным смыслов и пронизанным идеями, мыслился несопоставимым:
— с выкладками материалистической науки, с атомизмом и технократией (в духе мечтаний Фёдорова об управлении природными явлениями);
— с тёмными мечтами о воскрешении мёртвых с помощью научных технологий;
— с вольным — подчас чисто еретическим — толкованием христианской догматики;
— с экзальтированным упоением природой;
— с апологией большевистского фанатизма в отношении общества, религии и природы.
Космос ортодоксального евразийства не имеет ничего общего с космизмом. Это совершенно иной космос — структурированный как язык (неслучайно Трубецкой был лингвистом мирового уровня) и проявляющийся в истории (историческую линию в евразийстве развивали историк Г.В. Вернадский и философ Л.П. Карсавин). Евразийский космос представляет собой скорее экзистенциальный горизонт с чётко выраженной субъектной вертикалью, с ясным умом, опирающимся на платоническую иерархию идей и полноценное ортодоксальное христианское мировоззрение. В этом изначальные евразийцы были прямыми наследниками русских славянофилов. Среди них мы не видим и намёка на экзальтированную одержимость натурализмом и тем более техническим прогрессом, в котором выражается как раз антикосмический удар западноевропейского Модерна. Русский космос евразийцев онтологически резко отличается от русского космизма, и тот же «кламарский раскол» только подчеркнул это ещё более ярко.
Космос в неоевразийстве: судьба великого сердца
Остаётся затронуть тему о статусе космоса в неоевразийстве. Неоевразийство существенно расширило философский аппарат евразийства во многих направлениях. Мы рассмотрим сейчас лишь те, которые напрямую касаются евразийского понимания космоса.
Прежде всего, сближение евразийства с платонизмом. Прямое обращение к Платону, платонизму и неоплатонизму, в том числе к христианскому платонизму в Западной и Восточной церквях, качественно обогащает евразийскую философию, подводя онтологическое основание под теорию евразийской идеократии. Стоит только расшифровать типично евразийский тезис об идее-правительнице в контексте полноценного — не затронутого западным Модерном — платонизма, она открывает весь свой глубинный потенциал. Это же касается тезиса о евразийском отборе, необходимом для формирования евразийской элиты, и о вертикальной организации общества. Всё это прямое приложение принципов «Государства» Платона, во главе которого стоят философы, руководствующиеся в своём правлении светом идей. Так политика приобретает смысл построения на земле аналога небесного государства Вечности, что отсылает нас к христианской эсхатологии — нисхождению Небесного Иерусалима и основаниям византийской теории симфонии властей. Власть должна быть сакральной. Государство должно быть отражением вечного архетипа. Правящий класс должен состоять из идеалистов и аскетов, преданных своему Отечеству и народу именно в силу того, что они, в свою очередь, являются носителями священной миссии.
В платонизме космос играет важную роль как образ божественной идеи и как живое священное существо. Поэтому русский космос мыслится неоевразийцами как живой образ русской идеи, являющейся высшим ориентиром как русского субъекта, русской политики, русской государственности, русского общества, так и для проникновенного отношения к русской природе, к Русскому миру, который отнюдь не сводится к прагматическому измерению природных ресурсов или экономического потенциала. Космос в одном из значений можно перевести как «красоту», и в таком случае формулу Фёдора Михайловича Достоевского «красота спасёт мир» можно перефразировать: «Русский космос спасёт мир».
Ещё одной чертой неоевразийства является обращение к традиционализму (Р. Генон, Ю. Эвола, М. Элиаде) как философскому обоснованию традиционного общества и всеобъемлющей критики европейского Модерна. Традиционализм вводит понятие сакрального как центра общественного устройства. Сакральность должна определять не только религию, но и политику, хозяйство, быт, отношение к природе. Это предопределяет и интерпретацию космоса. Космос — это область сакральных стихий, могуществ, сил. С ним нельзя взаимодействовать как с отчуждённым бездушным материалом. Космос — это территория священного, и именно на этом надо строить отношение и к русской земле, и к государству, и к природе.
И наконец, геополитика — неоевразийство осмысляет географию России как космическое избранничество. В геополитике именно Россия играет роль Heartland»а, «сердечной земли», то есть главного полюса «цивилизации Суши» и «оси мировой истории» (согласно основателю геополитики Х. Макиндеру). Так, само понятие Евразии включает в себя идею синтеза Востока и Запада, Европы и Азии, ту точку, где антагонистические силы сакральной географии могут и должны найти равновесие. Геополитика в сочетании с сакральной географией и неплатонической топологией (в духе комментариев Прокла к истории об Атлантиде из «Крития» и «Государства» Платона) придаёт Русскому миру, русскому космосу ещё одно измерение: это не просто один из миров, но тот мир, которому суждено стать важнейшим пространством мировой истории, где столкнутся исторические антитезы и судьба человечества достигнет своей кульминации. В этом и состоит русская миссия, судьба всего русского космоса — включая его субъекты (людей, государство, общество, культуру) и его объекты (природу, территорию, стихии, бесчисленные виды и формы жизни, включённые в изобилие Русского мира).
