Трудно сравнивать мелодраму «Блондинка за углом», боевик «Бандитский Петербург», фантастические «Собачье сердце» и «Мастер и Маргарита», исторический блокбастер «Тарас Бульба» и экранизацию классического романа «Идиот». Кажется, создавали их разные люди, но все эти картины объединяет имя и талант одного творца. О жизни в кино да и просто о жизни, о политике, о России и её месте в этом мире — наша беседа с одним из самых известных современных режиссёров, сценаристом, продюсером, депутатом Государственной думы, народным артистом России и Украины Владимиром Бортко.
— 11 ноября мы будем отмечать 200-летие со дня рождения Достоевского, и тут самое время вспомнить ваш телефильм «Идиот». Режиссёрские интерпретации классиков почти всегда вызывают споры — говорят, даже вдова Достоевского, Анна Григорьевна, была против постановок по его романам. Ваша экранизация «Идиота», если не ошибаюсь, шестая в нашем кино, начиная со снятой в 1910 году немой короткометражки Петра Чардынина. А был ещё и фильм Ивана Пырьева 1958 года. Не страшно было браться за этакую махину?
— Страха не было, но ответственность, конечно, давила, это же Достоевский! Я шёл от противного, от того, как не надо делать этот фильм, и «антипримером» для меня была как раз картина Пырьева. Очень люблю этого режиссёра, не раз с удовольствием смотрел его комедии «Трактористы» и «Свинарка и пастух». Но вот пырьевский «Идиот» вызывает у меня много вопросов. Вся духовная проблематика тут осталась в стороне. Первую часть, про Настасью Филипповну, ещё можно как-то переложить на язык кино, но что делать дальше, Пырьев не знал, да ему бы и не позволили рассуждать на экране о Боге и о смертной казни, поэтому картина осталась незаконченной. «Идиот» — это история о Боге, о жизни и смерти, а в фильме 1958 года всё упёрлось в персону Настасьи Филипповны, и суть романа Достоевского ушла, остались какие-то бледные люди-символы: Рогожин — представитель проклятого слоя буржуазии, Мышкин — жертва проклятого капитализма… Бедным актёрам оставалось только пучить глаза и изображать дикие страсти.
— А как вы вообще пришли к идее «Идиота»? До этого было «Собачье сердце», потом — «Бандитский Петербург». И вдруг — Достоевский!
— Как-то я приехал в Москву, чтобы поговорить с телевизионщиками о возможности новой картины. Никого из тех, с кем хотел встретиться, не застал, решил вернуться в Питер. Ну, еду, рядом жена, на заднем сиденье — собака, дорога вся в рытвинах, и настроение не сказать чтобы радостное. И тут — звонок от Петра Тодоровского, он тогда занимался экранизациями на канале «Россия». Спрашивает: «Вы хотели нам что-то предложить?» Но у меня ничего нет! А надо отвечать, и на ответ — три секунды, другого звонка может и не последовать. А то, что я ему предложу, Тодоровский должен знать, и это должно быть значимо. И тут меня осенило: «Хочу экранизировать «Идиота» Достоевского». На канале идею одобрили. Так и появился этот фильм. Сразу скажу, «Идиот» — одна из любимых моих книг, а Фёдор Михайлович — один из моих любимых писателей.
— Повествовательное произведение вообще трудно переделывать в драматическое, а когда речь идёт о Достоевском — это же стократ труднее?!
— Знаете, когда я уже «с прицелом» перечитывал роман, ужаснулся: монологи — на три страницы! Как это снять?! И я придумал — надо превратить монолог в действие. Вот Мышкин у Достоевского рассказывает о смертной казни расстрелянием. Полторы страницы текста. Но в фильме он показывает генеральше и её дочерям, как это было: приговорённый стоял здесь, солдаты стояли напротив, там сиял купол церкви… И зрителю становится интересно. Это, правда, не исключает точность самого рассказа и таланта актёра. Пришлось немного адаптировать и текст романа — не осовременивая его, сделать чуть проще для зрительского восприятия. Изменили мы и порядок первой сцены. Вы же помните, с чего всё начинается у Достоевского?
— В купе поезда купец Рогожин рассказывает князю Мышкину историю своей любви к Настасье Филипповне…
— Да, но кто она — Настасья Филипповна? Читая роман, мы знаем, что она бывшая содержанка богатого дворянина Афанасия Ивановича Тоцкого, красавица со сложной судьбой. Но если зритель этого не знает, то на экране весь рассказ в поезде покажется скучным. И я решил первую сцену сделать с Настасьей Филипповной, генералом Епанчиным и Тоцким. А потом уже была встреча Мышкина с Рогожиным, и рассказ об этой женщине. На мой взгляд, перестановка пошла на пользу картине. Дело-то не в Настасье Филипповне. Возможно, она — самая яркая фигура, но не она — главная героиня, как и все эти генералы, купцы, чиновники и прочие персонажи. Главный — князь Мышкин. Кто он? Больным ребёнком оказался в Швейцарии, ничего не зная о России, прочитал о ней много книг, уверовал, что русские — богоизбранный народ, и возжелал принять активное участие в судьбе этого народа. Вот цитата: «— Это всё философия, — заметила Аделаида, — вы философ и нас приехали поучать.
— Вы, может, и правы, — улыбнулся князь, — я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать…»
— Прямо-таки универсальный символ русского идеализма: стоять на краю бездны и печься о судьбах мира…
— Именно так! Только вместо богоизбранного народа Мышкин видит клубок страстей, где люди вокруг едят друг друга, превращая жизнь в кошмар. Мышкин пытается что-то сделать, но видит тщетность своих усилий, хочет уехать, однако решает, что это будет отступлением, и возвращается. В результате Настасью Филипповну убили, Рогожина судили, а Мышкин окончательно сошёл с ума. Вот такая история последователя Христа в реальном обществе!
— Игорь Волгин как-то сказал, что вашего Мышкина из «Идиота» и Иешуа Га-Ноцри из «Мастера и Маргариты» объединяет простодушный идеализм…
— Простодушный ли? Намёки на Христа имеются и в «Идиоте», и в «Мастере и Маргарите». Они действительно похожи: и там и там в основе — идеи некоего персонажа, которого распяли. И если Мышкин в романе внешне ничем не напоминает Спасителя, то у Га-Ноцри просто портретное сходство с каноническим образом Христа при том, что мы решили, что это всё-таки не Христос. Но основа образа этих персонажей — оттуда, от Христа. Тут и мысль главная — жить Христу в этом мире невозможно, его обязательно распнут. Та же тема звучит и в «Братьях Карамазовых». Увы, ничего хорошего из попыток спасти мир на основании любви и прощения не получится, распнут — и всё тут. Но пытаться это делать надо.
— А как вы относитесь к фантасмагорическому охлобыстинскому «Даун Хаусу»? И вообще, как вам нынешняя мода на «осовременивание» классики, когда Гамлет щеголяет в джинсах, а Офелия болтает по смартфону?
— «Даун Хаус» — странная история, но суть романа передана абсолютно точно. Мне это понравилось. Вообще, любое искусство хорошо, кроме плохого, все жанры хороши, кроме скучного. Ради Бога, пусть Гамлет ходит в американских штанах, в искусстве нет и не может быть ничего запретного.
— Несколько лет назад вы собирались снимать фильм о Донбассе по книге Александра Проханова «Убийство городов», там должен был сниматься Владимир Меньшов. Почему мы так и не увидели этой картины? Денег не хватило?
— Нет, как раз с деньгами всё было нормально. Так случилось не только с фильмом о Донбассе, у меня сейчас есть четыре сценария, уже написанных и оплаченных, но по которым ничего не снято. Я в последнее время ничего не снимаю, потому что мне просто-напросто не дают снимать. А история с картиной о Донбассе началась в 2015 году. Александр Андреевич Проханов показал мне свою книгу и сказал: «Посмотри, может, что-то можно сделать». Я прочитал и понял — да, можно и нужно сделать фильм. Написали сценарий, выбрали натуру на Донбассе, в Москве, Ростове, подобрали актёров и приступили к съёмкам. Нам было важно сделать фильм по горячим следам, ведь тогда со времени описанных в романе Проханова событий прошёл всего год. Но всё остановилось в первый же съёмочный день. Проханов пошёл к царю-батюшке, который в своё время написал резолюцию «разрешить и дать деньги», и сказал, что съёмка «Донбасса» остановлена. Дальнейшие события я знаю в пересказе. Путин тут по громкой связи поинтересовался у одного важного чиновника «от культуры», почему проект остановлен, и получил ответ: «Это провокация против вас, Владимир Владимирович!» Похоже получилось и с фильмом о Сталине, потом — с фильмом «Владимир Красное Солнышко». Для меня Владимир — это не «уверовал и прозрел». Он мне интересен не просто как креститель Руси, а прежде всего как основатель Русского государства, и именно это событие надо бы отмечать как дату рождения государства Российского. Казалось, уж в фильме о князе Владимире ничего крамольного нет. Но фильма не случилось.
— Так ведь у нас то и дело звучит мысль: давайте делать патриотическое кино…
— Давайте! Как вы думаете, победа над Наполеоном и вход русских войск в Париж — патриотическое кино? Несомненно. Но и это не нужно. Я написал сценарий фильма «Александр и Наполеон», охватывающий пятнадцать лет правления императора Александра — начиная с первого года после убийства его отца Павла I и заканчивая входом русской армии в Париж, со всеми войнами и отношениями между русским царём Александром I и французским императором Наполеоном, ибо отделить судьбу одного от другого невозможно. Наполеон, например, сватался к сестре Александра. Но главной темой фильма была бы победа России и русского оружия. Кстати, до 1914 года в России праздновали вход наших войск в Париж примерно так же, как мы отмечаем взятие Берлина в мае 1945 года. Потом, правда, случилась Первая мировая война, у России были союзнические отношения с Францией, и это событие решили замять. Так до сих пор и «заминают». Но кто скажет, что это — не патриотическая тема? Однако не нашлось средств! На другое кино деньги есть, а на это — нет… Хотя, возможно, где-то решили, что вдруг да помрёт старик Бортко во время съёмок, а деньги-то большие!
Я ушёл из кино, теперь занимаюсь театром. Ещё в 1993 году поставил «Царя Эдипа» Софокла в «Эрмитажном театре» Петербурга, а в 2010 году в питерском театре «Балтийский дом» — спектакль «Молот ведьм» по пьесе Червинского, автора сценария «Блондинки за углом». Сейчас там же идёт поставленная мною пьеса француза Ануя и Софокла «Я/МЫ Антигона». Я работаю для театра, я завязал с кино, не хочу больше этим заниматься. Это не усталость от кино, а усталость от того, что ты хочешь что-то делать, а тебе это делать не дают.
— Владимир Владимирович, вы родились в творческой семье: папа — театральный режиссёр, мама — актриса, да и отчимом вашим был знаменитый драматург Александр Корнейчук. А вы вдруг поступаете в Киевский геологоразведочный техникум, после армии работаете электриком в институте «Военпроект». Согласитесь, как-то это нетипично для отпрысков богемных семей…
— Да, типичного тут мало, но я и не был «богемным отпрыском». Жил не с родителями, а с бабушкой в коммуналке на девять семей, с одним туалетом и хронически не работающей ванной. Отца я до 13 лет не видел, мама, правда, брала в театр, на киностудию, когда подрабатывала на озвучке. В школе учился плохо, и мама, отправившая меня в техникум после седьмого класса, до конца жизни искренне удивлялась, что из её сына вообще вышло что-то путное. Но, наверное, «путное» вышло благодаря книгам. Тут надо сказать спасибо моему соседу Евгению Георгиевичу Адельгейму и борьбе с «безродными космополитами» в начале пятидесятых годов. Адельгейм, главный редактор журнала «Украина», скрылся от преследования весьма оригинальным способом — женился на маме моего друга и переехал в коммуналку рядом с нами. Туда он перевёз часть своей библиотеки и давал мне, мальчишке, читать книги. Я проглатывал по три книги в день, чем вызывал его удивление. Когда я осилил в 14 лет «Успех» Томаса Манна, он спросил, понял ли я что-нибудь. Пришлось пересказать прочитанное. Возможно, прозвучит банально, но всем хорошим, что во мне есть, я обязан отцу, отчиму, Евгению Георгиевичу и — книгам, это было настоящее самообразование. Школа, увы, мне ничего не дала. Если честно, она оказалась самым страшным из всего, что я видел в жизни, — а я всё-таки побывал на двух войнах и пережил одно землетрясение в Таджикистане.
— Но, в конце концов, вы всё же поступили в театральный институт?
— Только с третьего захода. На первых вступительных экзаменах в Киевский институт театрального искусства я сделал в сочинении пятнадцать ошибок. На второй год ошибок было уже только четырнадцать. Прикинув, что при таких темпах институт светит мне лет через сто, я к третьим вступительным экзаменам — дело было в 1969 году — подготовил шпаргалку, но только на одну тему, на большее меня из-за лени не хватило. А на экзаменах была именно эта тема, и я поступил. После института работал ассистентом режиссёра на киностудии Довженко, а в 1975 году снял первый фильм, «Канал». Так я и стал кинорежиссёром.
— В последнее время и театр стал местом не очень удачных хотя и весьма эффектных экспериментов…
— Возможно, голой задницей и можно завлечь публику, но это не моё, и моё слово на этом поприще будет резко отличаться от того, что делают эти смелые ребята. Уверен, можно делать спектакли столь же интересно и столь же увлекательно, как и там, но не опускаясь до нижеплинтусных фантазий. И классическую пьесу Толстого «Смерть Ивана Грозного», которую я собираюсь ставить, можно делать совершенно по-другому, не так, как это делал искренне уважаемый мною Станиславский. Но «осовременивание» постановки — не самоцель, а только средство создания значимого для нашего искусства спектакля.
— Какого зрителя режиссёр Владимир Бортко считает «своим»?
— Расскажу одну историю. Мне было пятнадцать лет, я приехал к папе в Одессу, он был режиссёром Одесского русского театра, и, кстати, хорошим режиссёром. И вот пошёл я на спектакль «104 страницы про любовь». Вышел взволнованный, направился в гостиницу, где жил папа. Летний вечер в Одессе, публика расходится из театра, толпа редеет. И вот вижу, рядом идёт такой же джентльмен, как и я. Он идёт по Дерибасовской — и я иду, он сворачивает — и я сворачиваю. Идём в одном направлении и в одном темпе, и я понимаю, что он испытывает от этого спектакля те же чувства, что и я. Но разговаривать неудобно, мы же не знакомы… Ну, на одном перекрестке свернул он направо, а мне налево идти. Слышу, кто-то свистит. Поворачиваюсь, а это он машет мне рукой. Вот так мы с этим незнакомцем совпали в ритме чувства, в ритме восприятия искусства. И каждый раз я думаю, что в зале сидит этот парень.
— Увы, нам не избежать и разговора о политике. В 2017 году вы предложили создать конституционное собрание. Без него — никак?
— Необходимы дальнейшие поправки к Конституции. Имею в виду не продление полномочий президента, а важнейшее упоминание в Конституции о государствообразующем русском народе и превалировании принимаемых Думой российских законов над международными законами, принимаемыми Бог знает где и кем. Демократия, бесспорно, лучший способ управления. Но для её внедрения на наших просторах нужно изменить сам способ управления Россией. То есть изменить Конституцию. Вот для этого и нужен первый шаг — созыв Конституционного собрания. А пока страну объединяют три вещи — царь-батюшка, Росгвардия и телевидение. Уберите что-то одно, и начнётся распад. Россия так управлялась веками. Только вместо телевидения изобретались другие способы воздействия на сознание масс. Пора придумать что-то новое.
— Не могу не спросить о не чужой вам Украине. Вы прожили там немалую часть жизни, у вас есть звание народного артиста Украины. Не больно за происходящее в этой стране?
— Больно. Существует общая тысячелетняя история одной страны, называемой вначале Киевской Русью. Не мешало бы вспомнить «Повесть временных лет», написанную на рубеже XI–XII веков в Киеве. Вот цитата оттуда: «Словѣне же сѣдоша около озера Илмера, и прозвашася своимъ именемъ, и сдѣлаша городъ и нарекоша и Новъгородъ». То есть земля славянских племён простиралась от Киева до Новгорода. На каком языке это написано? На русском. Тысячелетнее совместное проживание и культура — не основание ли считать одним народом людей, исповедующих одну веру и говорящих на одном языке? Но есть и более неоспоримый довод — генетический анализ. Один и тот же ген у русских, украинцев, белорусов и поляков. R1A1. С этим не поспоришь. Мы с украинцами — генетически единый народ, как и белорусы и поляки, у нас один основной генетический маркер, разве что у поляков-католиков другой менталитет. Но теперь некоторые люди в Киеве, говорящие в кругу семьи на русском языке, сомневаются: братья ли русские и украинцы? Да мы, панове, не братья, мы — одно и то же! И я согласен с Путиным, который утверждает, что мы — один народ. Украинская культура хорошо дополняет общую культуру нашего единого народа, но самостоятельное её существование оставляет сомнение в значимости её для мировой культуры. Собственно, украинская литература — по преимуществу литература села, а город всегда говорил по-русски. Киев, который триста пятьдесят лет был русскоязычным городом, таким и останется. А сегодня в Киеве утверждают, что Репин был украинским художником, а Чайковский — украинским композитором. Ребята, да ведь даже «истинно» украинский философ Григорий Сковорода писал на русском языке! «Всякому городу нрав и права, / Всяка имеет свой ум голова…» — на каком языке это написано? И мне будут рассказывать, что Украина — не Россия?! То, что они называют истинно «украинской культурой», начинается и заканчивается на казаках, а дальше идёт история Российской империи и русская культура. И выдающиеся мастера слова, писавшие на украинском языке, являются частью русской культуры и обогащают её. Вот за то, что я так думаю, мне, народному артисту Украины, и запретили въезд в эту страну, заодно запретив и фильм «Тарас Бульба»…
— Завершим беседу на философической ноте. На какой вопрос не ответил в своей жизни Владимир Бортко?
— Что будет дальше?
— Вы можете назвать себя счастливым человеком?
— Пожалуй, да. Я снимал фильмы, которые, как мне кажется, любят зрители, сделал что-то заметное в политике. А вообще, просто продолжать жить — это и есть счастье.
