После войны стало ясно, что военно-патриотическое участие церкви в войне с фашизмом свою роль выполнило, а РПЦ в условиях нового витка противостояния с Западом оказалась малоэффективной. С 1948 года власть больше не разрешила открыть ни одной русской православной церкви, как и ни одного культового строения других конфессий.
Одна из спекулятивных манипуляций отечественной истории – искажение сути и роли в ней личности Сталина. И среди прочих подобных – попытка лишить его образ ореола революционера, большевика и коммуниста и представить человеком, отказавшимся от ленинских установок, от марксистского мировоззрения и сменившим его на нечто вроде «православия, самодержавия и народности» времен Николая Первого или реакционеров начала 20 века.
При этом его образ, с одной стороны, примитивизируют до сына сапожника, недоучившегося семинариста, не нашедшего себе другого места кроме места в подполье, и не видят того, кем он был: поэтом, математиком и астрономом, романтиком байроновского типа и преемником традиций Века Просвещения. С другой – из той же его учебы в семинарии выводят утверждение об отказе Сталина от борьбы с религиозностью и принятие курса на «восстановление патриаршества» и расширение полномочий церкви.
Причем одним из доводов в этом утверждении является спекуляция о «разнице» в выступлении Молотова 22 июня 1941, где тот использовал обращение «Граждане и гражданки Советского Союза!», и выступлении Сталина 3 июля 1941 года, в котором, как утверждается, Сталин заменил это светское обращение словами «Братья и сестры», характерное для церковного лексикона. Это утверждение повторяется так часто, что подчас принимается на веру как нечто аксиоматичное. Но если посмотреть сами тексты выступлений, становится очевидным, что это ложь.
Если Молотов действительно использовал слова «Граждане и гражданки», то Сталин дополнил их рядом других, в первую очередь, использовав партийно-советское «Товарищи!». Он сказал тогда: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!». То есть на первое место поставил обращение к товарищам, идеологическим единомышленникам, на второе – общеконституционное «граждане», и только на третье, – религиозное «братья и сестры». А еще было обращение к тем, кому предстояло защищать страну непосредственно на фронте: «Бойцы нашей армии и флота», а еще – к тем, для кого значим был его личный человеческий авторитет: «К вам обращаюсь я, друзья мои!». Каждое из этих обращений – не противоречило друг другу, а переплеталось и дополняло друг друга.
Он не был «недоучившимся семинаристом» – просто потому, что курс обучения он прошел практически полностью, с высокими оценками по всем предметам: математике, греческому языку, русскому языку. Из-за неявки на экзамены на пятом курсе был из семинарии исключен. Но получил свидетельство, в котором указывалось, что может преподавать и работать учителем народных училищ. Это был 1899 год, ему было 20 лет, и он начал преподавать.
Но еще раньше, когда ему было только 15 лет, он познакомился с марксизмом и освоил марксистскую литературу. Его семинарское прошлое часто становилось для определенных кругов поводом приписывать ему религиозность, уверять, что он навсегда остался верующим. Что касается отношений с церковью и религией, о необоснованности приписывания Сталину религиозных взглядов на основании его семинарского обучения говорят его же слова: семинарию и все связанное с ней он ненавидел, считая иезуитством. Их Сталин ненавидел всегда, именно ее «иезуитство» стало, по его словам, одной из причин его прихода в революцию:
«Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма…»
Любят вспоминать то, что он «восстановил патриаршество в России». Что там было с этим «восстановлением» осенью 1943 года – тема отдельная, но, во всяком случае, обратился он к этому вопросу тогда, когда коренной перелом в ходе войны был уже завершен, а не тогда, когда судьба страны висела на волоске. Период, когда власть не допускала избрание нового патриарха после смерти Тихона, начался через полгода после смерти Ленина и вытекал не из его личной позиции, а из того, какую позицию заняла официальная церковь, встав на путь поддержки контрреволюционных антисоветских движений.
Решение Сталина о восстановлении патриаршего престола было естественным шагом лидера страны, собирающего все национальные силы перед внешней угрозой для отражения смертельной опасности. Церковь для него была не лично сакрально-религиозным началом, а одним из институтов, существующих в обществе и действующих в прописанных советским устройством рамках.
Но это решение было и оценкой прогосударственной и просоветской политики нового церковного руководства того времени, давно отказавшегося от поддержки контрреволюционного движения, проводившейся во времена Гражданской войны и сразу после нее в 1920-е годы. Видеть в этом расхождение с линией Ленина, при котором был и избран предыдущий патриарх, и принят Декрет об отделении церкви от государства, гарантировавший гражданам свободу совести и вероисповедания, и при котором более года – до конца сентября 1918 года действовал Поместный Собор – не приходится.
После войны, примерно к 1948 году, стало ясно, что военно-патриотическое участие церкви в войне с фашизмом свою роль выполнило, а РПЦ в условиях нового витка противостояния с Западом оказалась малоэффективной – и Сталин к ней как союзнику охладевает: с 1948 года власть больше не разрешила открыть ни одной русской православной церкви, как и ни одного культового строения других конфессий.
Но дело было не только в выявившейся политической слабости церкви как возможного союзника в борьбе с Западом. Все было сложнее: вопрос был во многом в том, что религия вообще, по своей природе выступая хранителем принятых ценностей, способна к защите и сопротивлению. И это проявилось в защите страны и ее независимости в ходе гитлеровского нашествия. Но при этом религия тем и отличается от идеологии, что не ставит своей целью преобразования мира: его устройство представляется ей трансцендентно детерминированным.
Быть союзником в защите страны она могла, в ее восстановлении – тоже, в преобразовании мира – уже нет. А вслед за восстановлением страны встает уже задача проектного Преобразования: как раз к 1948 году подготовлен первый вариант третьей программы партии – Программы строительства коммунизма.
Вставали задачи коренного изменения мироустройства, вплоть до преобразования всей окружающей среды (Проект преобразования природы) – это были уже другие задачи, не вписывающиеся в религиозно-трансцедентные представления о мире.
И уж о религиозности Сталина и его политики вообще не говорит ничто. С таким же успехом его союзнические отношения с Черчиллем и Великобританией можно было бы объявлять приверженностью Британской короне.
Церковь и мнимая семинарская религиозность, погоны и офицерские звания, обращение к образам дореволюционных правителей, полководцев и введение орденов их имени… В общем, все это отдельная интересная тема, о которой можно говорить особо, но которой придается значение маркера в противопоставлении мифологемы «сталинизма» ленинизму и большевизму – в конечном счете для придания Сталину образа «Анти-Ленина» и смены его восприятия как революционера и строителя Нового мира на реставратора мира старого, с восприятия и видения его в качестве Народного Вождя – на образ Нового Царя.
И эта подмена затуманивает в действительности им совершённое, мешает осознанию реальной масштабности его просветительской и преобразующей роли, отрицающей религиозно-трансцендентную детерминированность.
И, защищая независимость страны, он помнил и другое: «Но у нас есть еще другие, более серьезные и более важные обязательства. Это – обязательства перед мировым пролетариатом. Они совпадают с обязательствами первого рода. Но мы их ставим выше». И, отражая нападение Гитлера, он не просто защищал Россию от Германии: он защищал будущее социализма и мировой революции от атаки ударной силы мировой контрреволюции – гитлеровского, и не только гитлеровского, фашизма. Защищал восходящий проект Сверхмодерна – от ниспровержения усталого остывающего Модерна нисходящим проектом Контрмодерна.
