Самое парадоксальное в наших размышлениях о национальной идее – то, что вот уже третье столетие русские ум и сердце тревожит словосочетание, в котором нет исконных слов. Древнерусский язык знает слова «народ» и «мысль», но не «нация» и «идея».
Латинское natio, что, погружаясь в этимологическую глубину, можно перевести как место рождения, сперва обозначало иноземцев, затем общность земляков, а после аристократическое сословие. И лишь в начале ХХ века это понятие на Западе распространилось на целые народы, когда первостепенным стало осознавать их политически и экономически.
Извилистыми путями слово пришло и в русский язык, что обрекло нас на кропотливое разграничение этноса, народа и национальности. Даже сталинское определение нации как «исторически сложившейся устойчивой общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющейся в общности культуры», не внесло ясности, а скорее, привело к еще большим спорам.
Нацию уничтожили те, кто ее породил. Уничтожили мультикультурализмом, глобализмом, лукавой толерантностью. Запад вверг свои народы в новое вавилонское столпотворение, смешал всех и вся, когда нации не обретают единства, а лишь свою историческую память – культурные коды, пассионарность. Россия же славит Духов день: ищет смыслы, что способны воспринять все народы, не изменяя самим себе, смыслы, что укрепляют душевное здоровье и не колеблют волю к жизни. В России все неслиянны и нераздельны.
Греческое eidos, при всей сложности толкований Платона, Аристотеля и их предшественников – вид, видение, т. е. образ будущего, явное в неявном. То, к чему должно прийти всему сущему. В отличие от мира вещей, мир идей незрим, но он мыслим, представим, он первичен, он первостепенен. Первостепенен как вектор, как движущая сила. Но нынешний Запад предал Платона, воспев устами Бодрийяра «систему вещей», овеществив самого человека, сведя его к потребителю, сказав: «Ты, человек, хочешь жрать и веселиться и ничего кроме». И западный человек в это поверил. Запад предал идею как сущность – и благословенным приютом для нее осталась Россия.
Сохранение идеи, наполнение ею всего мироздания – вот наша нынешняя задача! Идея идеи. Россия спасает идею, спасает нацию. Россия теперь единственная, кто всерьез продолжает размышлять о национальной идее. Но с такой абстракцией к людям не выйти: Платон, В.С. Соловьев, Бердяев, Лосев, Сталин слишком умозрительны для сегодняшнего сознания. Нужна конкретика образа. Нужно емкое, сокровенное слово.
Это слово – «пост». Во всех смыслах. В том, о котором писал Пушкин: «Во дни печальные Великого поста». И печаль здесь не только скорбь, а забота, попечение о ближнем. Дни заботные наступили для каждого из нас. Пост – отсечение всего лишнего, суетного, праздного. Пост – сосредоточение, собирание сил. Пост – оживление «духа смирения, терпения, любви и целомудрия».
Это и пост, о котором говорил поэт-фронтовик Егор Исаев: «У памяти великой на посту» – сбережение, спасение Отечества, служение ему. Это оборона памяти, собирание русских времен. Проживание истории как настоящего, прозрение в ней будущности, потаенных путей, которыми еще предстоит пройти.
Сегодня Россия подобна Христу в пустыне. Тяжелые думы томят ее. Весь мир, кажется, остался в каком-то ином бытии. Но такая уединенность спасительна. Она влечет за собой преображение. Пустыня оживотворится: из-под глыб пробьются источники и живые ростки. Среди камней расцветут сады.
Россия в духовной борьбе. Она неколебима. Она – столпник. Она сражается за Божию правду: она сохраняет камни камнями, чтобы воздвигать на них храмы, а хлебы сотворяет только из хлебов. Она говорит: «Отойди от меня, сатана!»
Россия смыкается с Царством Небесным, и русский человек стоит на этом рубеже, не дает разлучиться земному и небесному. Россия встречает Пасху на посту.
