НЕ МЫ НАЧАЛИ ВОЙНУ СПИСКОВ

Юрий Поляков

— Про деятелей культуры давайте поговорим. Когда идут предложения составлять некие черные списки тех, кого не впускать, не выпускать, причём это идет и у нас, и на Украине. Война списков ширится. Это что вообще? Деятели культуры причем? Зачем это?

— Знаете, насколько мне известно, это не мы начали войну списков. Списки сначала появились оттуда. Так что тон и темп задаем не мы. И это агрессивное неприятие, на грани паранойи, России идет оттуда. Я недавно был в Крыму, украинское ТВ слушал. Это на грани нездоровья психического. При всей жесткости нашей сегодняшней риторики, близко ничего нет того, что говорят они. Это прямые оскорбления и в адрес русских как народа, и в адрес России как государства, и в адрес президента не только как государственного деятеля, но и как человека. Я считаю, что это недопустимо. А дальше уже начинается взаимное ожесточение.

— Здесь вопрос в том, насколько культура должна быть в стороне или нет. Вы же как раз обращаете внимание на то, что ситуацию нужно не обострять, а замирять.

— Да, но я считаю, что это, конечно, неправильно, когда перестают пускать исполнителей. Я вижу охлаждение литературных связей. Сначала, конечно, с Украины последовало. Там как-то те люди, которые сотрудничали с «Литературной газетой», многие просто честно сказали: мы не можем больше с вами сотрудничать, потому что у нас будут крупные неприятности. Публикации, причем нейтральные даже… Вот нам звонили, мы давали несколько подборок поэтов Украины из разных регионов, 5 или 6. И потом нам звонили поэты. Хотя абсолютно стихи не связаны с событиями. У нас, говорят, неприятности, потому что отслеживается все. Тут беда заключается в том, что когда задается такая нетерпимость, когда позиция, которая высказывается, скажем, отрицательная к Майдану, она воспринимается как, скажем, покушение на украинскую государственность. Хотя, например, мне как здравому человеку, как я могу еще относится фактически к насильственному свержению президента, которому еще оставалось полгода.

— Но это же не ваш президент?

— Это не мой президент, но я могу к этому относиться отрицательно. В конце концов, Путин не американский президент, но они все время нас учат, как быть.

— Послушайте, ведь вот эта непримиримость и некая радикальность с обеих сторон. Или мы тут в позиции обороняющегося?

— Поверьте, что она несопоставимая. Радикализм, конечно, прежде всего, идет с той стороны. Но закон любого противостояния заключается в том, что даже та сторона, которая в этом отношении пассивна, пытается обороняться, она постепенно заводится и тоже начинает действовать жестче. Достаточно вспомнить противостояние перед мировой войной. Упаси бог, я не провожу параллели, но все начинается с достаточно, казалось бы, не очень значительных противопоставлений. А заканчивается уже таким серьезным ожесточением.

— Вы сказали, что были в Крыму. Ощущение российского Крыма есть? Мне просто интересен взгляд писателя. Регион пережил серьезное потрясение.

— Понимаете, регион пережил серьезное потрясение в середине 50-х, когда он оказался частью Украины. Потом пережил в 1991 году серьезное потрясение, когда его никто не спросил при распаде Советского Союза, с кем он хочет остаться. Понимаете, у нас парадокс заключался в том, что процедура входа в СССР была прописана, в выход – нет. Понимаете, вообще не было прописано! И если бы там было написано, что республика выходит из Советского Союза в том территориальном виде или объеме, в котором она вошла, а территории, которые были присоединены к ней в период пребывания в СССР, их принадлежность определяется плебисцитом. Вот если бы было так прописано, то, естественно, Крым в 1991 году проголосовал за то, чтобы остаться в России, перейти в Россию. Но им дали это сделать только в 14-м году, что они с удовольствием и сделали. Поэтому там настроения, поверьте мне, приподнятые. Я, конечно, не спускался в украинское подполье, которое там, наверняка, есть. Но широкие крымские массы на меня произвели впечатления людей, которые счастливы тем, что они вернулись в Россию.

Из беседы на Эхо Москвы