Если мы добьемся успеха в Сирии, мы добьемся его хоть на Украине, хоть на Занзибаре

Михаил Леонтьев

С телеведущим в эфире Радио «Комсомольская правда» беседовал Александр Гамов

«ЛУЧШЕ БОРОТЬСЯ ПОД ДЖЕЛАЛАБАДОМ, ЧЕМ ПОД АШХАБАДОМ»

— Миш, а Миш!

— Да.

— Слушай, ты ведь делал целый сериал «Большая игра»… Ну, о том, что вот мы ушли после развала СССР из Афганистана, из арабских стран. Мы практически сдали, закончили Большую игру за Ближний Восток, которую вели со времен Киплинга… Правильно?

— Мы просто сейчас вынуждены были возобновить ее в худших условиях на худших рубежах. Вот и все. И Путин практически воспроизвел фразу, которую в свое время Юлий Воронцов, замминистра иностранных дел СССР, произнес по поводу Афганистана. Он тогда сказал, что лучше бороться с исламистами под Джелалабадом, чем под Ашхабадом. Вот где теперь Ашхабад — второй вопрос.

И когда Путин сказал, что лучше бороться с террористами в Сирии, чем в России, он имел в виду ровно это. Только надо было вот этот кусок жизни и истории между Советским Союзом и сегодняшней Россией профукать нам, чтобы вернуться в эту игру. Ну что ж поделаешь?

— То есть мы вернулись к той же Большой игре, которая 200 лет была…

— На самом деле мы из нее не выходили. И эпиграф из Киплинга, который был к моему фильму и книжке «Большая игра», выглядел так: «Только когда все умрут, закончится большая игра». Вот мы еще не умерли. И наши оппоненты по игре тоже не умерли. Поэтому она не может кончиться.

— Просто тогда были англичане, а сейчас США?

— Да это одно и то же. И была сначала Русская империя, потом большевики, а теперь мы. Но это вывеска меняется, а содержание геополитики — никак.

— Вон оно что. А поможет ли нам эта игра на других клетках шахматной доски?

— Конечно.

— На Украине, например?

— Ну, слушай, и на Украине, и где угодно. Проиграв в одном месте капитально, вы проигрываете везде. Это все равно, что ты берешь шахматную доску и говоришь: а поможет ли мне победа на левом фланге в моих действиях на правом? Расскажи шахматисту эту телегу. Это смешно. Если ты, извини, получил мат, то это значит — мат сразу на всех флангах. А если мы где-то улучшили свою позицию, то улучшили во всей игре.

— Про Украину, Миш…

— Ну, и на Украине, и в Белоруссии, и в Казахстане. И даже в Занзибаре, где угодно. Украина не может быть исключением.

ЗАЧЕМ МЫ ВВЯЗАЛИСЬ В ЭТУ ИГРУ

— Миш, скажи, а вообще в эту Большую игру надо было ввязываться, если у самих вон — то кризис, то послекризис…

— Это логика пацифиста. Как ты можешь не ввязаться в бой, если на тебя напали? Ты предлагаешь сдаться.

— Нет! Ни в коем случае!

— Ну, а если тебе навязали бой, как ты можешь не ввязываться? Тебя не спрашивали, надо или не надо. Вопрос о том, надо ли ввязываться, не стоял ни на Украине, ни в Сирии. Это зона, где у нас реальные интересы. Недаром Асад сказал, что ему не нужно от России, чтобы мы поддерживали Асада и Сирию. Ему нужно, чтобы Россия защищала свои интересы в регионе. И этого уже достаточно.

КАКОГО ЧИСЛА МЫ ПОБЕДИМ

— А вот что бедняга Обама будет предпринимать, чтобы нас выкинуть из Большой игры?

— Ну он не такой уж бедняга. Обама не против российского вмешательства в Сирии. Он вынужден согласиться. Но, конечно, ему совсем не всё нравится.

— А чего же он бледный такой сейчас?

— Он бледный, потому что такой цвет у него, извините. Не надо быть расистом.

— Кому не надо быть?

— Тебе не надо быть.

— А я не расист.

— Ну вот, а тогда зачем ты предъявляешь Обаме в качестве претензии цвет его поверхности?

— Я про его внутреннее состояние. Они же вот решили, что мы давно скинуты с шахматной доски.

— Да ничего они не решили. Они нас даже втягивали в эту историю. Но на исключительно своих условиях. А мы втянулись на своих. Да, поэтому здесь есть серьезные трения. Обама сам уже поменял американскую политику-то на Ближнем Востоке. Не от хорошей жизни, а из-за предыдущих провалов США. Он поменял не только политику, но и основных ее авторов. Удалил людей, которые играли с ИГИЛ, разыгрывали эту карту. И имитировали борьбу с ИГИЛ, чтобы использовать эту организацию в своих интересах.

— Ну вообще мне Обаму было жалко. Я не знаю, как тебе, а я вот смотрел в ООН…

— Ну не надо его жалеть. Ему сложно, потому что он как уж на сковороде вертится, чтобы не делать того, что публично провозглашает. Потому что делать этого не нужно объективно. И он это понимает. Но очень боится, что его за этим поймают. И Обама, как человек, склонный к реализму, но очень слабый, тем не менее, пытается как-то выскочить из рамок, в которые его ставит американская идеология.

— А вот какого числа мы победим в Сирии?

— Ну, я не знаю, какого числа мы победим, но то, что мы в Сирии добьемся результата, я знаю. Этот результат может быть и компромиссом, на самом деле. Но одно дело, компромисс с позиции силы, успеха, а другое дело — с позиции поражения и слабости. Потому что до вступления России в эту Большую игру никаких шансов на какой-то мир в Сирии не было. Просто не было.

НЕ РАЗОРИТ ЛИ НАС ВОЙНА

— Миш, еще один вопрос к тебе как к экономисту.

— Давай!

— Вот наша операция в Сирии — она не подкосит нашу экономику?

— Во-первых, мы гораздо меньше тратим на все это, чем американцы. Мы дешевле воюем. У нас адекватная задачам боевым техника. То есть не чрезмерная. Ты заметил, какая там у нас авиатехника?

— Ну, да…

— Фронтовой бомбардировщик Су-24, в отличие от Су-34, вещь, в общем-то, не новая.Су-25 тоже, мягко говоря, не новый самолет. Но они вполне достаточны, чтобы решать там боевые задачи. И потом, всякая боевая техника и армия нуждаются в боевом применении, это очень важно.

А сколько мы тратим на учения? Их что, прекратить? А я думаю, что эта спецоперация в Сирии не сильно дороже обычных хороших учений. Не сильно.

— Понял.

— Не надо преувеличивать. Когда у нас происходят учения в стране, мы часто перебрасываем значительно большие силы на значительно большее расстояние. Возьми просто описание всех последних учений, которых очень много у нас.

— Ладно, возьму.

— Армия вообще должна быть готова к таким действиям. А если не готова, это уже не армия. Тогда все затраты на нее являются излишними.

КТО НАШИ СОЮЗНИКИ

— А наши союзники кто, кроме армии и флота? Вот, Миш, у Америки в коалиции 60 стран, а еще НАТО…

— У нас, Сань, как раз есть союзники.

— Например?

— Во-первых, у нас есть реально работающая коалиция — Иран, Ирак и Сирия.

— Разве?

— Реально. Это реально воюющие структуры, которые эффективны. Ну и частично курды и «Хизболла», которые не являются государственным институтом. Но они — очень серьезная база сопротивления. У нас есть и полусоюзники в регионе, которые могут стать союзниками в условиях успеха.

— То есть?

— Это Египет. Это очень важно для нас, если мы сумеем договориться о поддержке Египта. Потому что Египет — огромная суннитская страна. И этим мы снимаем очень серьезный момент нашей уязвимости, нам уже нельзя будет приклеить участие в шиито-суннитскомпротивостоянии. Это нам совершенно не нужно. Как и сирийцам. Потому что противостояние «шииты — суниты» в Сирии сильно преувеличено.

— Помедленнее — я записываю…

— Потому что, бе-зус-лов-но, все не сунниты являются сторонниками Асада. Потому что им жить хочется. У них очень простой критерий. Падение Асада означает их физическую смерть. В лучшем случае бегство.

— Понял.

— Но не все сунниты являются противниками Асада. Потому что среди суннитов, особенно сирийских, городских, есть очень большая часть заинтересованных в существовании Сирии как светского государства. А не шариатского. Вот они все тоже — сторонники Асада, потому что его падение означает уничтожение Сирии. Никакой Сирии тогда уже не будет!

ВСЮ ЛИ ПРАВДУ ГОВОРИТ КРЕМЛЬ?

— Миша, смотри, извини, что я перебиваю. Может, нам из Кремля не все про Сирию говорят?

— А кто тебе обещал, что из Кремля должны все говорить? Ты кто такой, что тебе должны все говорить?

— Я Гамов.

— Все говорит только дурак! У которого отсутствуют сдерживающие центры.

— Вот!

— Но мы говорим правду. Да, иногда эта правда прикрыта дипломатическими формами. Но в конечном итоге это все равно правда. В отличие от наших западных партнеров, которые лгут постоянно. Они лгут по поводу действий на Ближнем Востоке, лгут по поводу Украины непрерывно.

— Вот гады!

— И самое страшное, что они лгут себе сами. И сами в это верят. Это совсем плохо.