О театре, войне и школе

Владимир Бортко

Михаил Козырев: Добрый вечер, уважаемые слушатели «Серебряного Дождя»! В эфире очередная передача из цикла «Отцы и дети». В студии Фёкла Толстая.

Фёкла Толстая: И Михаил Козырев. Добрый вечер, друзья. Я напомню, хотя и надеюсь, что нас слушают те, кто не пропускает выпуски «Отцов и детей», что наша программа посвящена тому, что мы расспрашиваем гостя, приходящего к нам в студию, о его родителях, о его детстве, о его происхождении. И потом, возможно, перекидываем мостик на следующие поколения. Таким образом, из рассказа одного, двух, трёх людей вырастает история нашей страны. Мы рады приветствовать сегодня в нашей студии…

Михаил Козырев: Российского кинорежиссёра, народного артиста РФ, фильмы которого смотрел каждый слушающий сейчас радио, я перечислю только некоторые из них — сериал «Идиот», сериал «Мастер и Маргарита», фильм «Собачье сердце», фильм «Тарас Бульба»… Владимир Владимирович Бортко. Добрый вечер.

Владимир Бортко: Добрый вечер.

Михаил Козырев: Владимир Владимирович, мы думали с Фёклой, с чего начать разговор, и нам пришла в голову вот такая мысль, что судьба вас и вашей семьи неразрывно связана со Сталинградом и Сталинградской битвой. Как я понимаю, именно там познакомились ваши мать и отец.

Владимир Бортко: Они были вместе на фронте, это правда. Они не были знакомы и познакомились уже в госпитале, после этих всех событий. Причём отец был тяжело ранен и лишился ноги, а мама была ранена в ногу на Волховском фронте под Питером. А познакомились они именно в госпитале, и плод их знакомства сидит перед вами. Я очень рад, что так случилось.

Фёкла Толстая: А можно мы попросим вас сделать шаг назад и рассказать о том, где воевал ваш отец, как это всё было, и про маму, конечно.

Владимир Бортко: Про маму я знаю больше, а про отца меньше. Тем более, он мне рассказывал такие истории о войне, которые сейчас повторять по радио не очень бы хотелось. Мама рассказывала достаточно много, рассказывала о том, как её ранили на этом самом Волховском фронте — она была медсестрой в танковой бригаде, они воевали на «Шерманах», на американских бензиновых танках. Они очень быстро загорались, кто успел — выскакивал, потом подбегали девушки-медсёстры и тащили обратно. Вот и вся работа. И моя мама побежала кого-то тащить, и тут немец ударил из миномёта, рядом разрыв. Она очнулась, было много крови, попробовала двигать ногой — никак. Уже вечерело, и она осталась на нейтральной полосе между нашими и немцами. Вдруг видит: танк едет прямо на неё, но она не могла пошевелиться, танк разворачивается бортом, поднимается люк, и выходит танкист, кроет её тройным матом, мол, что ты тут разлеглась. Её как ветром подняло на этот самый танк. Её вытащили, отправили в госпиталь. Вот вся история ранения.

Фёкла Толстая: Ваша мама ведь актриса, и очень многие люди театра принимали участие в войне, но всё-таки это были фронтовые актёрские бригады, которые давали концерты. Как Ваша мама оказалась именно медсестрой? Она пошла добровольцем?

Владимир Бортко: Она училась в театральном институте, в ГИТИСе. Она решила, что по долгу сердца ей нужно идти защищать родную страну. Вот и пошла.

Фёкла Толстая: Это она в 1941 году записалась на курсы медсестёр?

Владимир Бортко: Да-да, именно. А потом уже война, мама и до Сталинграда дошла, у неё есть медаль «За оборону Сталинграда».

Михаил Козырев: А она вспоминала встречу с Вашим отцом?

Владимир Бортко: Нет, они разошлись через год, и она умалчивала об этом. А с отцом я был дружен и очень его любил. Но первый раз я его увидел в 13 лет.

Михаил Козырев: Какое впечатление он на Вас произвёл?

Владимир Бортко: Большое. Я же рос в коммунальной квартире и вдруг приходит большой московский человек в шляпе, в жёлтом пальто. Это было действительно большое появление, он был такой московский пижон, его женщины очень любили, несмотря на отсутствие ноги. Я его спрашивал: «Папа, почему они так тебя любят?» Он отвечал: «Сынок, это искусство интимной беседы» У меня, к сожалению, этого нет, но он был действительно значительным человеком.

Михаил Козырев: Вы говорите, что он не на костылях был?

Владимир Бортко: Да, у него был протез, такой отстёгивающийся.

Фёкла Толстая: Вы могли бы рассказать о его театральной карьере?

Владимир Бортко: Он пришёл в неё по той причине, что в другие места его не брали, он был сын врага народа. А сюда взяли.

Фёкла Толстая: Да, это известная история, что в театральном ВУЗе это не проверяли.

Владимир Бортко: Проверяли, но смотрели на это сквозь пальцы.

Фёкла Толстая: А что значит «сын врага народа»?

Владимир Бортко: Мой дед был заместителем председателя исполкома центральной полосы, включая Курскую и другие области. В 1936 году на него написал донос его заместитель со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Михаил Козырев: Насколько я знаю, его звали Владимир Александрович.

Владимир Бортко: Да, а потом пошла череда Владимиров Владимировичей, они сейчас находятся в Петербурге — Владимир пятый и Владимир Владимирович четвертый.

Михаил Козырев: Деда расстреляли по доносу в 1937, вы не знали ничего о его судьбе до 1956 года, как я понимаю.

Владимир Бортко: Да, я ничего не знал, мне про него рассказывал отец. Рассказывал мне интересную историю про то, как их выселили (они занимали какой-то особняк в Курске), их отправили, Бог знает куда. Папа купался в реке и вдруг мимо проезжал на телеге шофёр, который его постоянно возил. Папа кричит: “Дядя Вася!” А тот его изо всей силы ударил кнутом. Вот так вот быть сыновьями врагов народа.

Михаил Козырев: Я хочу понять эту историю: то есть шофёр вместо того, чтобы с ним поздороваться, хлестнул его кнутом только из-за того, что знал, что из их дома увели врага народа.

Владимир Бортко: Именно. Всякие шофёры бывали, всякие люди бывали. Но отец был абсолютный сталинист, убеждённый. Донос на деда — это была машина, с которой ничего не сделать. Нужно было понимать, что происходит и почему.

Михаил Козырев: Очень важно понять этот механизм оправдания тех вещей, которые были. То есть когда твоего отца забирают, у тебя есть уверенность, что он честный человек, ничего не совершил.

Фёкла Толстая: Вот Ваш отец потом поступил в театральный ВУЗ в Москве, в тот же ГИТИС, где училась Ваша мама. И они там не встречались?

Владимир Бортко: Ну как же они там могли не встречаться, они уже своё отвоевали и учились там оба. А что касается семейной истории в целом, она очень интересна. Я в Интернете искал что-то об истории семьи, и там выскочило «Бортко ВКЛ 1523». Как оказалось, первое упоминание моей фамилии было в 1523 году, в Великом княжестве литовском. Очень любопытно, оказалось, моей фамилии около 500 лет.

Фёкла Толстая: А чем в Великом княжестве литовском занимались Бортко?

Владимир Бортко: Боярин Бортко привёл семь коней на войну с русскими. Но они по-русски тоже говорили и были православными. А вообще в Польше много Бортко, в Америке хватает. Очень популярная фамилия, а её ядро между Вильнюсом и Минском, деревня Саковичи. И я сам служил в армии рядом. Было очень интересно, когда я подписывал какую-то бумагу, и вдруг какой-то прапорщик говорит: «А ты что, моей фамилией подписываешься?» А оказалось, там родовое гнездо. Фамилия не украинская, а белорусская. А украинцы произносят фамилию с ударением на “о”.

Михаил Козырев: А может у фамилии есть какой-то лингвистический корень, «бортничество»?

Владимир Бортко: Да-да, конечно. У нас даже герб есть, как выяснилось. Мы там записаны как Мицкевичи. Получается, мы имеем отношение к Польше, Литве, Белоруссии. Если говорить о генетике, то русские принадлежат к такому генетическому коду, как R1A1, он распространяется на Россию, Украину, Белоруссию и Польшу. И на генетической карте они все окрашены одним цветом.

Фёкла Толстая: Владимир Владимирович, я хотела спросить, какие Ваши самые ранние воспоминания и атмосфера Вашего детства?

Владимир Бортко: Я рос с бабушкой, с маминой мамой, Ефросиньей Карповной Захаренко. Это была хохлушка, которая говорила на странной смеси украинского и русского языков. Мы жили в Киеве, в коммунальной квартире, где было 9 семей, около 30 человек. Из них 7 еврейских и 2 славянских. Я даже могу на идише кое-что говорить. Свободно говорю и на украинском, но говорили мы на русском. Я помню себя с конца 50-ых — лето, двор, мы в трусах бегали, родители кричали: «Иди кушать!» из окна. Я жил в коммуналке до 21 года. Киев — это сказочный город, как был, так и остался. Написано было всё по-украински, а говорили все по-русски.

Михаил Козырев: А опишите своих соседей по коммуналке.

Владимир Бортко: Это были темпераментные женщины на кухне, что украинские, что еврейские. Это была война каждый день. Было весело. Ванная была вечно забита, неизвестно как её было убирать — либо по количеству людей в квартире, либо по количеству квартир.

Фёкла Толстая: Ваша бабушка тоже относилась к такому воинствующему разряду?

Владимир Бортко: Да, конечно. Там нужно было держать оборону, там заключались союзы. Там рос и мой друг, почти брат, Андрей Бенкендорф, режиссёр студии Довженко. Он очень гордился своей фамилией, выглядел достаточно интеллигентно.

Фёкла Толстая: Вы, наверняка, много времени проводили за кулисами театра, где работала Ваша мама.

Владимир Бортко: Я и сам играл в одном из спектаклей «Цыганка Аза». Я выходил на сцену и пел под оркестр вместе с одной из дочерей актрис. Мы пели под оркестр, изображая цыган. И потом на вращающемся круге мы уезжали под аплодисменты. Мне понравилось, но поглядев на всё это, решил больше не заниматься искусством. Это несерьёзно как-то. Лев Николаевич Толстой как-то написал: «Я сижу в зале, вижу человека безумно усталого, и он кричит, пытаясь заставить 100 человек ходить перед ним. Зачем и почему? Почему они не пашут землю, например». Это совпадало и с моим ощущением.

Михаил Козырев: Обычно, когда наших гостей родители знакомили с театром, это были упоительные и восхитительные воспоминания.

Владимир Бортко: У меня это всё вызывало противоположные ощущения. Мне не очень нравилось само устройство, это было несколько дико — весь город говорит по-русски, театр говорит на украинском языке, но между собой актёры говорят по-русски. Это фальшь. Кроме того, вся великая украинская культура она состоит из деревенской культуры. Самые знаменитые романы, которые там написаны, это деревня. Городская-то там и не представлена. Она представлена лишь моим отчимом Александром Евдокимовичем Корнейчуком.

Михаил Козырев: Вы говорите о налёте провинциализма?

Владимир Бортко: Он остался и по сегодняшний день. Меня, правда, сейчас туда не пускают, в Киев. Когда умерла моя мама, её хоронила моя жена. Она похоронена на Байковском кладбище, в одной могиле с Корнейчуком. Это следствие политических изменений в нашей с вами жизни.

Михаил Козырев: А вот Ваша мама любила свою профессию?

Владимир Бортко: Конечно же.

Фёкла Толстая: А как она относилась к Вашим разговорам о фальши?

Владимир Бортко: Я ей с 7-ми лет рассказывал о том, что такое хорошо, и что такое плохо. Она могла соглашаться или нет, но это было так.

Михаил Козырев: А откуда у Вас была такая уверенность в 7 лет?

Владимир Бортко: Всегда было так. Я не знаю, почему. Для меня всегда всё понятно, что хорошо, что плохо. Иногда я прислушиваюсь к мнениям, если меня убеждают, что это неправильно. Но в целом, я как-то сам соображаю.

Михаил Козырев: К кому Вы прислушивались в 7 лет?

Владимир Бортко: Да к самому себе. Я много читал книжек. Меня воспитали три мужчины — Евгений Адельгейм, человек с интересной судьбой. Он спасался в нашей коммунальной квартире. Он был главным редактором журнала “Украина” и отчимом Андрея Бенкендорфа. Потом начался космополитизм со всеми вытекающими последствиями. И дальше он тихо сообразил, отошёл от этого редакторского дела, женился, привёз кое-какую библиотеку. Он мне давал читать книжки, и я, бывало, читал по три книжки в день. Вот в 13-14 лет на меня большое впечатление производил Томас Манн. Я, кстати говоря, закончил университет и больше ничего не читал. Программа была выполнена к 23 годам. Это очень плохо, что я теперь не читаю ничего, кроме отзывов о себе в интернете.

Фёкла Толстая: А зачем Вы их читаете?

Владимир Бортко: Это моя работа, я должен следить. Второй мужчина, который меня воспитал, это мой отец. Он говорил не только об общении с женщинами, но и о жизни, о театре. Он был достаточно известным в Москве режиссёром — работал в театре Гоголя, в театре Советской Армии, и много ещё где. А Одесский драматический театр — это его вершина. Напрасно он уехал из Москвы, я говорил ему: «Зачем ты это делаешь?» Он говорил, что будет делать, что хочет. Он там сделал несколько очень хороших спектаклей. Папе был присущ порок генетического года R1A1, и это сказывалось. Закончил он в Курском театре. Но это было, на мой взгляд, менее интересно. О театре он рассказывал — почему так, почему не так. Я понял, что для режиссёра самое главное ответить самому себе на вопрос — почему ты делаешь именно так. Потом я-то же самое прочёл у учителя, которого, к сожалению, не застал, но очень люблю, который висит у меня в Госдуме на стенке, у Сергея Михайловича Эйзенштейна. Это не исключает анализа — почему стол стоит так или так. Вот, например — как должна стоять кровать в этой комнате? У стенки? По обеим сторонам? А вот и нет — посередине и наискосок. Это даст зрителю ощущение неустроенности. Это вот по Эйзенштейну. А если другая задача — поставить можно по-другому. Но самое главное, режиссёру ответить самому себе на этот вопрос — почему так. Если говорить о моих картинах. Например, почему Понтия Пилата играет Лавров, а не кто-нибудь другой? Потому что Лавров — это империя, а там что советская, что римская — разница не большая. Это умный человек, это часть империи, который всё понимает и устал от всего. И тут ему приводят маленького еврея, который говорит, что это не так. Но если это не так — вся его жизнь перечёркнута. Этого не может быть! Для Лаврова это всё серьёзно. Вот почему Лавров.

Михаил Козырев: А Ваш отец застал уже ваши кинофильмы?

Владимир Бортко: Он умирал от рака горла и последнее, что успел сделать, он мне позвонил, а я снимал тогда «Блондинку за углом», не могли найти героиню. Он мне хриплым голосом говорит: «Есть артистка Догилева, попробуй её!» Я её попробовал, всё встало на свои места. Это было моё последнее общение с отцом.

Фёкла Толстая: А успевали ещё обсуждать с ним профессиональные вопросы?

Владимир Бортко: До «Блондинки за углом» были мои первые опусы «Канал», и там я с ним советовался.

Фёкла Толстая: Вы говорите о театре, и об артистической жизни, что это не очень Вас воодушевляла в детстве. А что же вас всё-таки зажгло? Что заставило идти по этому пути?

Владимир Бортко: Когда я попал в армию, то поскольку фамилия кончается на «-ко», то это значило сержант. Меня отправили в сержантскую школу. В то время это была серьёзная история. В течение трёх месяцев из «этого хохла» делали сержанта, то есть костяк, на котором держится армия. Помню, когда приехал в Саратов, был сентябрь, жара. Но расстегнуть можно было только верхнюю пуговицу. Дали лопату в руки и нужно было рыть траншею метр шириной, два метра глубиной, четыре метра вперёд. И копал я, когда стал углубляться, на меня это всё начало сыпаться, я подумал, как бы сделать так, чтобы больше никогда в жизни этим не заниматься. Писателем — глупость, рисовать я не умею, и я вспомнил, что Андрюша Бенкендорфхотел стал режиссером, и я тоже захотел. То есть решение стать режиссером пришло в траншее, но я тогда не знал, что это практически одно и то же.

Михаил Козырев: Я хочу вернуться к третьему мужчине, который на Вас повлиял.

Владимир Бортко: Это был член ЦК КПСС, драматург, член всемирного совета мира, в 36 лет он был замминистра иностранных дел Советского Союза, друг Пикассо, Корнейчук Александр Евдокимович. Это мой отчим. С ним я общался в течение 10-ти лет. С мамой он говорил по-украински, просил маму достать бутылочку хорошего сухого вина. Мы с ним садились и беседовали, он рассказывал то, что действительно нужно послушать. Всего он рассказать мне не мог, ещё была советская власть. Он был драматургом, в судьбе его пьес принял участие даже Иосиф Виссарионович Сталин.

Михаил Козырев: Я бы хотел услышать историю о судьбе этой пьесы.

Владимир Бортко: Это была пьеса «Фронт». Пьеса упрекала высшее начальство в неумении воевать. Вышла она в 1942 году, была напечатана в газете «Правда». Потом в газету пришла телеграмма, что того подлеца, который разрешил и того, который написал, надо расстрелять. А разрешил её Иосиф Сталин. Потом была замечательная пьеса, которая сейчас легко читается, одна из пьес о сельской жизни. У. Отчим написал пьесу «В степях Украины», а так как Иосиф Виссарионович всё смотрел и всё читал, то он её тоже прочёл. Написал письмо — «Очень благодарю. Сталин». У мамы был архив этого всего, он до сих пор есть.

Фёкла Толстая: Вы говорили, что отчим Вам рассказывали те вещи, о которых тогда нельзя было говорить.

Владимир Бортко: Не то, чтобы нельзя было говорить, просто об этом ещё не печаталось. Сталин для него был кумиром, и для отца. Все мы сталинисты. Это знаете, как тот анекдот. Приходит учитель либерал в школу и просит детей подниматься с места, называть имя, и говорить, что они либералы. Все поднимаются, называют имя: — Я Вася, я либерал. — А ты, Вовочка? — А я сталинист. У меня папа сталинист, мама сталист, все мои братья и друзья сталинисты. — А если бы родители сидели в тюрьме, и братья были геями? — Тогда я бы тоже был либералом. Была вот такая вот шутка.

Фёкла Толстая: Мы стали говорить о Вашем отчиме, очень известном украинском и советском драматурге, писателе Александре Корнейчуке. Хотелось бы понять этого человека.

Владимир Бортко: Он очень часто был за границей, выполняя разные задания, в основном это была борьба за мир. И вот вся французская либеральная интеллигенция — это были его друзья. Конечно, сидеть при этом в ватнике или в матроске было бы глуповато. Поэтому одевался он очень хорошо, был европейского вида человек. И манеры были примерно такими же.

Фёкла Толстая: Как сочеталось вот это обожание Сталина и то, что он был членом ЦК, наверняка, был убеждённым коммунистом и то, что он видел на Западе?

Владимир Бортко: А на Западе все были такие же. Пикассо был лауреатом ленинской премии. Это потом они резко поменялись. А в это время были такие же. И коммунистические идеи там были популярны, и популярны до сих пор.

Фёкла Толстая: А насколько Ваш отчим поменялся за время своей карьеры, как он отнёсся к смерти Сталина?

Владимир Бортко: Умер он в 1971, я видел его всего 10 лет. Я уже был состоявшимся молодым человеком, а он на этом периоде уже не менялся никак.

Фёкла Толстая: Как он отнёсся к 1956 году, к 20 съезду?

Владимир Бортко: Он считал, что всё идёт своим путём. Когда я пытался с ним беседовать на эту тему, а я был тогда достаточно либерально настроен, он от этой темы уходил и поддерживал линию партии правительства.

Михаил Козырев: Ваша мама вспоминала дикие споры между вами.

Владимир Бортко: Мама же актриса, она немного преувеличивала.

Михаил Козырев: Но Вы отстаивали свои убеждения?

Владимир Бортко: Я всё-таки государственник. Для меня существование государства является основным. Для меня это было принципиально важно. Когда линия партии правительства совпадала с тем, что она укрепляла это государство, мне это очень нравилось. Когда она этого не делала, мне это очень не нравилось.

Михаил Козырев: А какой период в истории Вам не нравился?

Владимир Бортко: Мне не нравился конец СССР, хрущёвские времена. «Собачье сердце» тому свидетельство. Когда партия противоречит сама себе, она долго не живёт.

Михаил Козырев: Расскажите, пожалуйста, историю о том, как Ваша семья получила в подарок от Пикассо две тарелки.

Владимир Бортко: Это мама рассказывала, но я ведь с ними не жил. Приходил из коммунальной квартиры и уходил. Две тарелки были, но одну из них мама кому-то отдала. Их подарил Пикассо, когда они были у него в гостях. Он нарисовал на одной петуха, а на другой голубя.

Фёкла Толстая: Я хотела спросить вот об этой атмосфере 60-ых годов. В Москве это время известно расцветом театрального искусства. Как это всё происходило, если смотреть на это глазами Вашей семьи?

Владимир Бортко: Моя мама всегда думала так же, как отчим. Могу сказать от себя. Это было время, когда верили во всё хорошее. Оно, правда, быстро кончилось. Была история, когда Корнейчук собирался жениться на моей маме, позвал меня в гости, считая своим долгом поговорить с сыном. Он сказал, спроси меня о чём-то. Я спросил: «Почему Никита Сергеевич такой дурак?» Пауза была большая. Он ушёл от ответа. Я тогда имел ввиду внутреннюю политику Хрущёва. И содержание на 20 съезде мне казалось предательством. Мне это всё тогда не нравилось очень.

Михаил Козырев: Вот до появления этих трёх мужчин в вашей жизни стержень Вашего воспитания составляла бабушка?

Владимир Бортко: Ну, в целом да, не знаю, можно ли это назвать великим воспитанием.

Михаил Козырев: А что же подсказало Вам, что такое хорошо, и что такое плохо.

Владимир Бортко: Читайте книжки.

Фёкла Толстая: Я хочу спросить Вас, как человека, выросшего в Киеве. Читали ли вы тогда Булгакова и когда стали его читать?

Владимир Бортко: Булгакова мне дали читать, когда «Мастер и Маргарита» вышел в журнале в обрезанном варианте. Мне его принесла соседка по коммуналке. А потом дальше уже на студии «Ленфильм» шёл режиссёр Микаэлян, управляющий в это время телевизионным объедением и нёс такой журнальчик, сказал, что я от него не откажусь. Это оказалось «Собачье сердце», которое я ещё не читал. Вот я его прочитал, дошел до монолога профессора о разрухе, и как-то возникло представление, как это можно сделать. Вам будет это интересно. Почему там дергающийся кадр? Когда я был маленьким, нас водили в музей Ленина в Киеве. И там шла хроника выступлений его на балконе. Его снимали на 16 кадров, а потом 4 показывали. То есть, он дёргался. И эта чёрно-белая штука с дёрганием — это и есть основа «Собачьего сердца». Это ощущение того времени.

Михаил Козырев: А могли бы Вы вспомнить фильмы, которые произвели на Вас впечатление, когда вы росли?

Владимир Бортко: Да, в кино я часто ходил. В основном, это был кинотеатр «Комсомолец», теперь там театр. Меня водила Сима Муллерман, моя соседка, старше меня на 3-4 года. Они с девочками ходили смотреть девичьи фильмы и меня брали. Вот таким образом я первый раз смотрел «Карнавальную ночь», смотрел даже несколько раз подряд. А потом началась французская «новая волна». Это уже интересно.

Фёкла Толстая: Это же сильно отличалось от советского кино?

Владимир Бортко: Тогда был взлёт советского кино. Например, “Летели журавли”. Было отличное время, с фронта пришли ребята, начали снимать. Они врать то не хотели и снимали хорошие фильмы.

Михаил Козырев: А какую музыку Вы помните в вашем детстве?

Владимир Бортко: В музыке я совершенно образованный человек, благодаря бабушке, которая по своей крестьянской привычке не выключала радио. Была первая программа советского радио, это была гениальная программа — там была классика, театр у микрофона. Я слушал это постоянно. И это мои первые впечатления от музыки.

Фёкла Толстая: Потом у Вас были пластинки?

Владимир Бортко: тогда ещё была популярна французская эстрада. “Битлов” я никогда не любил. И до сих пор как-то не понимаю, а что там такого. Я люблю итальянскую лирику. Челентано можно слушать, почему нет. И ТотоКутуньо. Терпеть не могу, когда много барабанов. Но при этом некоторый рок мне нравится – «RollingStones», то есть рок на циферблате.

Михаил Козырев: Как Вы подбирали музыку к фильмам?

Владимир Бортко: Я сам не подбирал, я работал с композитором. C Дашкевичем мы сделали около 10 фильмов — совершенно замечательный композитор. Потом я пригласил на фильм «Бандитский Петербург» Игоря Корнелюка, он до этого писал для балета. И продюсеры этого произведения задавались вопросом — как он будет писать к «Бандитскому Петербургу». А всё это кончилось знаменитой песней «Город, которого нет». Был очень печальный период моей жизни с кинофильмом «Душа шпиона», он появится через 3,5 года на телеканале «Россия». Там работал Игорь Крутой. И тут очень печальная история — у меня было два фильма с цензурой – «Блондинка за углом» и вот «Душа шпиона», он долго не мог увидеть свет, и вот, наконец, скоро увидит. Там, конечно, хотели что-то порезать, но я не в том качестве, чтобы со мной этой делать.

Фёкла Толстая: Если вернуться к вопросу о городах. Вы всё детство провели в Киеве. А потом почти всю жизнь прожили в Петербурге.

Владимир Бортко: Вообще я родился в Москве, а потом меня спеленали и увезли. Как я не сопротивлялся, как не кричал — меня никто не слушал. Мама разошлась с отцом, и мы уехали в Киев. Там я жил до 29 лет. Потом 40 лет в Петербурге, а сейчас уже вернулся в Москву. Вот такой вот круг.

Фёкла Толстая: Вот мне кажется, Киев и Петербург по атмосфере и по погоде, по строению, стилю общения — абсолютно разные миры. Как Вы, человек, выросший в солнечном Киеве, привыкали к Петербургу.

Владимир Бортко: Я ведь занимался делом, которое везде одинаково. Другое дело, Киев отличается своим темпераментом и своей верноподданностью. Они были самыми большими коммунистами, я поэтому оттуда и уехал, просто не мог находить общего языка. И по совету сценариста и драматурга Александра Гребнева я переехал вПитер, он говорил, мне там будет комфортно работать с Фрижетой Гукасян, редактором. Она со мной долго работала.

Фёкла Толстая: Хотелось бы спросить про верноподданичество. Правильно ли я понимаю, что когда его очень много, это мешает работе?

Владимир Бортко: То, что происходит сейчас, это то же самое, но наоборот. Сейчас в Киеве верноподданны самостийности, а тогда были — империи.

Михаил Козырев: У Вас ещё есть любопытные страницы в биографии, например, геолого-разведывательный техникум.

Владимир Бортко: Это мне вот что в жизни дало — я близок к народу. Моя мама считала, что из меня ничего хорошего быть не может. Ведь у меня двойки, тройки одни. Меня в школе учили алгебре, а я по сей день не понимаю, что это такое. Мама хотела меня скорее куда-то пристроить, и вот геолого-разведывательный техникум, такая романтика. И вот меня туда отдали, причём на геофизику, а там один из предметов высшая математика. Закончил я его, кстати, неплохо. Если не считать математики, то там даже было интересно. А самое главное, там две практики. Представьте себе. Парню 15 лет — на полгода в Крым. Один! А в 16 лет — в Азербайджан, а это граница с Ираном. Я там работал по специальности — вот бурят скважину – а нужно знать, что там внутри.

Михаил Козырев: Что был