Извините, что о себе.
Может, это и не скромно, но дело обстоит именно так: с тех пор как я публикую свои книжки (пишу статьи в половину федеральных изданий России, пою песни, снимаюсь в клипах и в кинофильмах, выступаю с лекциями, провожу фестивали, руковожу сайтом и печатными СМИ, выступаю на радио и т. п.) — то есть, с конца 90-х годов, я занимал, так случилось, достаточно радикальную позицию по отношению к действующей власти.
Мы с товарищами проводили митинги, меня неоднократно задерживали службы правопорядка, у меня в багаже одно уголовное дело и дюжина административных. Мои товарищи, из числа радикальных оппозиционеров, сидели и сидят в тюрьмах — по мотивам политическим. В том числе, нижегородец Юрий Староверов.
В общем, чего только не было.
Кто читал мои статьи и книжки, — тот в курсе; кто не читал — и ладно.
Хочу сказать только одно: ни о какой цензуре, ограничивающей свободу моего, как это пышно называется, творчества, всерьёз говорить нельзя.
Вот у меня был роман «Патологии» — про события на Кавказе. Его пару раз собирались экранизировать, но оба раза говорили: «…знаешь, браток, всё-таки тема Чечни — болезненная; в общем, нам не рекомендуют. И денег не дают».
Ну, не рекомендуют, и ладно.
Не сняли по этой книжке фильма.
Или есть у меня роман «Санькя» — про действия левой молодёжной оппозиции в России на рубеже конца 90-х-начала «нулевых». Роман трижды собирались экранизировать, всякий раз известные режиссёры — и каждый раз одна и та же история повторялась: «…знаешь, браток, всё-таки тема оппозиции — болезненная; в общем, нам не рекомендуют».
Ну, не рекомендуют, и ладно.
Не сняли и по этой книжке фильма.
Но книги-то я свои могу писать? Могу. Их продают, они в свободном доступе в библиотеках всей страны.
Клипы мои — в том числе о возможности государственного переворота в России — свободно транслировались по нескольким каналам, и никому до сих пор не мешают в Сети.
Я уже не говорю о десятках антиправительственных статей, которые были мной написаны в период с 1999 года по 2014-й; да и сейчас иногда пишутся, хотя гораздо реже.
Ответственно вам заявляю: в тех сферах, где работать приходится мне — литература, журналистика, музыка — цензуры или минимум, или почти нет.
Например, если говорить о музыке, «радийный формат» предполагает куда большую строгость или, с позволения сказать, «вкусовщину».
Мало того, последние два года принесли своеобразную цензуру совсем другого толка.
Я вёл колумнистские колонки, как минимум, в пяти российских глянцевых журналах. В сложные времена эта работа давала мне половину семейного дохода.
Ещё пять глянцевых журналов публиковали меня время от времени.
Вся эта работа — на десять, а то и больше глянцевых журналов закончилось — буквально! — в один день. В день присоединения Крыма.
То есть, все эти люди, не сговариваясь, исключили меня из списка своих авторов и сотрудников. Никто и никогда больше из этих изданий мне не звонил. Даже объясниться не пытались. Как отрезало.
Выяснилось, что это не десять разных «глянцевых» журналов, а один, весьма сплочённый мир.
И что?
За минувшие два года мне даже вслух об этом было лень говорить. Не публикуют — и чёрт бы с ними. Есть же такое понятие «редакционная политика». Согласно их «редакционной политики» сразу после воссоединения с Крымом я вдруг стал профессионально не пригоден. Ничего не попишешь.
Хватит у меня смелости насупить брови и по этому поводу сказать что-нибудь о цензуре? Нет. Мне самому смешно будет об этом говорить.
Руки на месте, голова на плечах: найдём себе другое место для работы.
В конечно итоге, все эти вещи — касающиеся и меня лично, и отдельных театральных режиссёров, и некоторых музыкантов — не важно, каких они придерживаются взглядов — могут проходить по разряду «эксцессов».
Подобные эксцессы, имеют место в любой стране мира.
В любой европейской стране, и в США, и в Австралии, и в Канаде, и в Израиле есть писатели, музыканты и целые театры из России, которых никогда не позовут, не будут их тексты переводить, песни петь, и постановок их не покажут. Просто потому не будут. Точка.
Причём у них есть и свои писатели, музыканты и целые театры, которым они по тем или иным причинам перекрыли кислород. Либо совсем, либо частично.
Правильно ли это?
Неправильно. Но мир так устроен, и к «сталинизму» или «тирании» это не имеет ни малейшего отношения.
Вся эта шумиха меня интересует только в одном аспекте.
Сразу оговорюсь, что с этой минуты подход у меня к этой теме будет глубоко, непоправимо субъективный.
Бегло просмотрев ленты новостей, я увидел имена деятелей искусств, которые единым фронтом выступили против цензуры.
Мы не будем трогать свободных художников — какой с них спрос.
Речь исключительно о тех, кто имеет те или иные взаимоотношения с государством.
Фамилий этих людей никто не видел и не слышал в момент крымской истории: когда сотни тысяч русских людей на площадях Крыма просили вступиться за них.
Тогда эти деятели искусств дружно смолчали.
Фамилий этих людей никто не видел и не слышал в момент сирийской истории: когда российские военные плечом к плечу со всем прогрессивным миром воевали против терроризма. И воюют по сей день.
И, конечно же, никто не питает надежды услышать хоть одно слово от этих людей по поводу ситуации на Донбассе — когда сотни тысяч людей просят признать их русскими и перестать убивать.
При всём том, что людей в Крыму, людей на Донбассе понимают и поддерживают большинство граждан России. И смысл происходящего в Сирии то же самое большинство отлично осознаёт.
В данном случае творческие наши люди наложили на себя, как епитимью, двухлетнюю цензуру: ни слова сказать, ни руку подать, ни головой кивнуть, ни подмигнуть.
Проблема гибели на Донбассе десяти тысяч человек не нашла за два года никакого — то есть, никакого вообще! — отражения ни в театре, ни в кино.
Может, им запрещали, нашим творцам? Нет, по большей части, они сами себе запретили даже думать на эти темы.
Может, на это не было запроса? Нет, запрос был, и огромный.
Есть ли в этом молчании повод для поиска социального диссонанса или какого-либо иного противоречия?
Нет, в сущности, никаких противоречий нет.
Одни люди воюют, умирают в боях или под бомбёжками, другие рисуют, подыскивают рифмы, кричат «Снято!», ищут на гитаре свой вечный «ля минор».
Все на своих местах.
Я пишу этот текст в Донецке, и слышу в данный момент отчётливый звук перестрелки. Километрах в пяти от того места, где я нахожусь, идёт бой. Много ли в России деятелей культуры, которым до этого боя есть дело? Не уверен.
Верней, так: уверен, что они в подавляющем меньшинстве.
Но если есть то, что пишут, поют, снимают и ставят в театре всё, что хотят, значит, должны быть и другие. Те, что говорят всё, что хотят про тех, кто пишет, снимает и ставит в театре.
Мы живём в свободной стране. Вы нам ничего не должны, мы вам. Мне тоже никто ничего не должен, и я даже не прошу.
И при этом наше удивительное, тираническое, обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй государство умудряется нас друг с другом мирить.
Не было бы этого государства, могло бы дойти до рукоприкладства.
А так — парень, который распылил газ на концерте Андрея Макаревича (никто не пострадал) — получил пять лет и сидит в тюрьме. А Макаревич даёт гастроли от Киева до Львова.
Ну чем не жизнь, право слово?
Радоваться надо.
«Я другой такой страны не знаю…»
