— Ты определился для себя, кем являешься — писателем на войне или просто писателем?
— Не имеет значения, какая у тебя была профессия. В 2014-м, осенью, я был писателем на войне. Но мне это наскучило. И мы начали в Луганске создавать собственные подразделения, гуманитаркой заниматься. С тех пор я ничего не пишу.
— Форма обезличивает человека?
— Форма выявляет в человеке главные его качества, которые ему самому, может, были неведомы. Две-три ситуации — и все про тебя всё понимают. В этом смысле человек в форме — голый человек.
Казалось, перед тобой пацаны с хорошими среднестатистическими лицами. И вдруг видишь его в другой ситуации и понимаешь — это бог просто. Или полубог. Откуда у них такое интуитивное знание того, что является истинным для нас, для людей, которые с 90-х годов осмысляют эти процессы? А тут пацаны в 22 — 24 года — у них чувство Родины, знания о том, как все должно обстоять, гораздо более высокое, чем у креативного истеблишмента российского.
— А если не сразу понял, где твоя сторона в войне?
— Для меня важный пример — украинская поэтесса Женя Бильченко. Она сначала плясала на майдане, за «Правый сектор» (запрещенная в РФ организация. — Ред.), а потом в процессе осмысления у нее хватило смелости сказать, что это неправда.
— Ты заступился за нее и претерпел…
— И в России немало таких патриотов, которые говорят: прощать ее нельзя, надо ее давить. А для моих бойцов очевидно: надо прощать и понимать. У них на оккупированных территориях много одноклассников, соседей, родни… Которые даже доносили на ополченцев, может быть. И потом они начинают переосмыслять происходящее. И бойцы готовы их простить. И что, я приду в эту деревню и буду всех убивать? Видоизменились — и слава тебе господи.
— Кто против вас стоит?
— В нашем батальоне процентов 80 донецких и луганских. «Украинство» на разные порядки надо раскладывать. Есть инфицированная часть общества. Для них Украина — это проект «Антироссия». Они не вылечиваются. Было еще 20 процентов, которые за полтора-два года остыли. Когда я на Украину до войны ездил, был в среде оранжистов. И вот проезжает машина Ющенко или Тимошенко, а они говорят: «Тварь, ненавидим!» Я удивлялся: «У вас же только майдан был, вы их сами к власти привели два года назад!» И сейчас так же произойдет. Но процент инфицированных из века в век традиционно высок.
— Что придется делать России — изживать «бандеровщину» или «украинство»?
— Предательство, переобувание сразу после воссоединения Украины с Россией в XVII веке, и Мазепа, и Бандера, и Шухевич — вся эта история является одной из проблем, которые неискоренимы. Какое-то количество дегенератов будут Бандере верить всегда. Ну и что?
Россия особенно и не давит. Так, наблюдает. При этом, когда Герман Садулаев (российский писатель, публицист и политик. — Ред.) пишет: никогда не ругайтесь с русскими, никогда не пытайтесь ничего у них отнять, русские придут и все отберут, и всех убьют, — я знаю, что в устах этого человека это дорогого стоит.
— В чем причина заморозки ситуации в Донбассе? Перегорели?
— У меня в соцсетях даже этих перевозбужденных стало заходить в разы меньше, чем это было в 2014 и 2015 годах. Уже месяц никто не клянет, не призывает меня убить.
— А в реальной жизни?
— Общаемся с людьми и на той стороне. У меня есть бойцы, у которых там остались родители. Они говорят: изначально симпатии к нам и к ним были 50 на 50, потом 70 на 30. А сейчас осталось условных правосеков 15 человек. Они чемоданы собрали и на них сидят, чтобы, если что, быстро смотаться. Если мы зайдем, кто-то встретит цветами, кто-то обрадуется, но в целом ничего не будет происходить — одни уехали, другие вернулись.
— Был ли реальный план дойти до Киева или создать Новороссию?
— До сих пор не знаю, насколько это могло быть реально. Расчет был, что в ополчении будет не 4000 человек, а 40 тысяч. Но люди проголосовали, рассчитывая на «крымский вариант», мирный.
— Быстрый, безболезненный для обывателя и бескровный?
— Будь ополчение сразу 30 — 40 тысяч человек, как вышло к концу осени на две республики, то март — июнь в Донбассе по-другому сложились бы. Но… Остановились под Мариуполем.
— Сопереживание Донбассу в России снижается?
— Нет. Люди отдают от ста рублей до миллиона. Я раз в два месяца выезжаю в Россию, чтобы лишнюю копейку заработать на свои дела батальонные. Бывал за полярным кругом, в Курске и в Тюмени. Везде 90% вопросов про Донбасс. Как помочь. Не чувствую снижения интереса. Он просто стал не настолько взвинченным.
Мы с Глуховским (автор бестселлера «Метро 2033». — Ред.) однажды выступали в Германии. Глуховский за майдан топил, я — против. 99% немцев в зале аплодировали мне! Глуховский говорит: это что, агенты КГБ? Он был поражен. Но они просто выбирают точку зрения, которая более обоснованна.
— Люди в интернете считают, что ты как комиссар не должен быть в телевизоре, а должен быть на передовой.
— Я в какой-то момент отменил все встречи и не ездил никудамесяца четыре. Жил там безвылазно, пока у меня все накопления не кончились. Потом подумал: почему эти люди проецируют мое поведение? Да плевать я хотел на них. И стал выезжать спокойно, выступаю, приезжаю на телевидение. Бойцы знают, куда я еду. Я знаю, куда эти деньги тратятся.
— Ты себя считаешь культурным эмиссаром Донбасса в России?
— Я говорящий свидетель всего, что происходит. И я носитель знания, которым мало кто обладает. Я не только замкомбата по работе с личным составом. Я еще и советник главы республики. В этом смысле это часть моей работы — поговорить, лоббировать интересы. Быть связующим звеном между Россией и Донбассом.
— Что дальше будет?
— Я уже ничего не жду. Точные даты наступления назначали. И говорили про точные даты их наступления. У меня постоянно были забиты машины бомж-пакетами с макаронами, соляркой, сигаретами. Потом раз — наступление отменяется. Сигареты выкуриваем. Коньяк выпиваем. Солярку проезживаем…
— То, что жена и детишки тут, — знак того, что ты здесь дома?
— Я здесь не навсегда. У меня есть дом в Нижнем Новгороде. Дом, где я пишу свои книги, на берегу реки Керженец. Жена и дети приехали, потому что я полгода жил тут без них и мы поняли, что нам друг друга не хватает, мы скучаем. Жена сначала боялась за детей, не хотела. И я летом привез друзей-ополченцев к себе в деревню на Керженец. И мы там три дня веселились. Жена их увидела, говорит: таких людей в принципе не должно быть, откуда они взялись? Они молодые, ясные, чистоглазые, добрые, умные, милосердные, открытые и не инфицированные всем тем, чем болеет огромное число людей в России.
— То есть?
— У одних ЗОЖ, у других пьянство, третьи не могут жениться, четвертые разводятся, пятые расчесывают свои лишаи душевные до бесконечности. И все этим пропитано. Жена собралась и приехала сюда. Потом написала эсэмэску: «Я люблю Донецк». Она не склонна к сентиментальности. Спрашиваю: что такое? Говорит: я здесь полюбила людей и себя среди людей. Это центр силы.
С другой стороны, много опасностей подстерегает меня и мою семью. Я в списках на ликвидацию присутствую на верхних позициях…
