Победа дагестанца вызвала неоднозначную реакцию у фанатов смешанных единоборств. Многие российские фанаты, как оказалось, болели за ирландца и против представителя своей страны. Социальные сети полны эмоциональными объяснениями этого феномена.
Автор одного из постов пишет: «Нурмагомедов позиционирует себя как угодно — как мусульманин, как дагестанец, но нигде не позиционирует себя как гражданин России… Он выходит на ринг в папахе и поднимает в верх указательный палец. Но никогда российский флаг. Не потому ли, что радикальный ислам запрещает выступать под какими-либо государственными символами?». Однако, причины наблюдаемого раскола в российском обществе гораздо глубже.
Ключевым тут является вопрос идентичности. То есть ассоциации себя с той или иной социальной, этнической или религиозной группой. И этот вопрос вскрывает более глубокую проблему, с которой сталкивается нынешняя Россия, потому что мы в какой-то момент попали в некий концептуальный тупик не понимания того, кто мы. Это один из главных вопросов современности в принципе. Есть работы многих филисофов, в том числе западных, например, Шпенглер, которые поднимают этот вопрос.
В связи с этим считаю деструктивной попытку в России создать некую унифицированную идентичность так называемых «россиян», с которой носятся либералы с момента распада Советского Союза. Эта концеция — политической нации сама по себе является западной, либеральной. Против этого плавильного котла, в который пытаются загнать множество идентичностей, растворив их в единой биомассе, и восстают многие традиционные народы, этносы, культуры, языки, религиозные идентичности, из которых и соткана ткань нашей государственности, являющейся имперской.
Теперь мы сталкиваемся с нежеланием людей ассоциировать себя с неким абстрактным «россиянством», размытой политической идентичностью, которая объединена лишь флагом, гимном, паспортом и гражданством. Это ответная реакция на размывание органической естественной идентичности как таковой. И чем больше мы говорим о необходимости сплотиться под российским флагом, тем больше мы отталкиваем от этой выхолощенной упрощенной модели российской государственности традиционные составляющие, из которых она складывалась в течение тысячелетия.
— Это так важно?
— Этот вопрос совершенно не формальный. К нему нельзя отнестись механически. Иначе, мы и дальше будем терять крупные фрагменты нашего государства, как это сейчас происходит на Украине, которая в более утрированной форме попыталась эту универсальную политическую идентичность сверху директивно жестко навязать, не считаясь с языковым, культурным и религиозным многообразием пространства, которое мы по привычке все еще считаем Украиной. Россия, в принципе, идет по тому же самому пути, но только медленно и неповоротливо. Пытаясь постепенностью сгладить очевидный финал.
Боец, который выиграл бой, Хабиб — это квинтессенция отрицания этой условной «россиянской» идентичности, которая глубинно противна почти всем. Только не все находят слова, жесты возможности и повод это продемонстрировать. Если взять русское большинство, то именно оно сегодня является пострадавшей стороной от растворения в «россиянстве». Русские, как самый крупный народ, в ней теряются, перестают существовать как органическая общность, становясь неким «цементом» для склеивания большой страны, состоящей из различных этнических и культурных фрагментов.
— Культура Нурмагомедова пусть и фрагмент, но мощный, конечно…
— Хабиб не хочет быть «россиянином», что видно по его поведению, жестам и высказываниям. Он не ассоциирует себя с триколором — флагом петровского торгового флота и плохо понимает, почему он должен отказываться от более важных для себя глубинных коллективных идентификаций, с которыми он себя ассоциирует.
Отмечу, что «дагестанец» — это тоже не органическая, а политическая идентичность. Но она ему хотя бы понятна. На самом деле Нурмагомедов — представитель одного из народов, из которых сложен Дагестан как политическая общность. Он ассоциирует себя с той религиозной группой, которая его воспитала. Мы можем сколько угодно обличать исламистов, но если традиционный ислам находится в загоне, если он формализован и отчужден, если он непонятен и отталкивает от себя молодых людей, если он не активен и представляет из себя застывший официоз, то естественно, что мы потеряем в религиозных структурах ни одного Хабиба, а целое поколение.
Необходимо относиться к религиозной идентичности всерьёз, как к тому, что формирует суть человека, за что он готов сражаться и умирать. Здесь речь идёт о любой идентичности, хоть русских на Донбассе, хоть исламистов на Ближнем Востоке.
Исламист это тот, кто не стал традиционным мусульманином по причине позиции государства, которая либо полностью отсутствует, либо ориентирована на размывание идентичностей, что вызывает радикальную экзальтированную попытку на ней настоять.
— То есть все упирается в политику государства?
— В случае с Хабибом мы обнаруживаем целый комплекс системных проблем нынешней российской государственности, безразличие к религиозным, культурным, этническим формам, которые считаются чем-то преодоленным и неважным, и холод и безразличие федеральных властей к идеям, смыслам и идеологиям.
— Какой же, по-вашему, выход?
— Выход есть, но к нему мы пока даже не подступались. Это возвращение России в её традиционный формат — формат государства-империи. То есть стратегического единства многообразия, когда все формы идентичности гармонично сочетаются под сенью континентального единства, которое занимается лишь вопросами безопасности, сохранения целостности, макроэкономикой, оставляя различие форм на откуп народам и этносам, которые легализованы в империи и являются ее естественными органическими субъектами. Россия сохранялась такой столетиями.
Все это мы обнаруживаем в ситуации с Хабибом, с его позиционированием, с отношением к нему и понимаем, что и дальше настаивая на чужеродных, искусственных, не свойственных России формах общественного и государственного устройства, мы будем только усугублять эту проблему. А имея на своей территории национальные республики, которые являются потенциально суверенными государствами, мы движемся по пути государственного распада, потери смыслов и невозможности ответить на вопрос: кто мы?
