О фильме Ю.Дудя про Колыму, которая «родина нашего страха», я узнал на второй, что ли, после его выхода. Ссылку на него в стихийно возникшем WhatsApp-чате бывших однокурсников кинул один (некогда) товарищ. Я уже как-то писал о нем – как он в 2014 г. называл народные торжества на крымских улицах в честь воссоединения c Россией «позором», затем ходил на «марши мира», публиковал фотографии Рубинштейна и Макаревича с подписью «лучшие люди страны», а затем и вовсе уехал в Израиль. Ссылка из прекрасного и теплого далека была сопровождена каким-то пафосным комментарием про «сильно», «актуально» и, кажется, «позволяет многое понять про сегодняшний день».

Ни автор продукта, ни его распространитель, ни сама тема особого желания комментировать не вызывали. Однако в СМИ, Интернете и вообще информационном пространстве и без меня нашлось множество желающих высказаться, и вскоре шумиха достигла масштабов, сопоставимых с перестроечными и раннепостсоветскими временами, когда сталиниада и ревизия событий 20-х-40-х еще была в новинку.

«Покаяние», «Россия, которую мы потеряли», миллионные тиражи «Огонька», и тд и тп.

Сам я в те годы, для меня подростковые, был фанатичным и, без преувеличения, озлобленным адептом «белого дела» и антисоветчиком, а еще причудливо совмещал монархизм, либерализм, космополитизм, религиозное безразличие и нелюбовь к ельцинскому режиму. С годами, прочитанными книгами, осмысленными фактами и наложением всего этого на окружающую меня действительность я ушел с радикального «белодельчества» ближе к другой стороне.

Впрочем, уже без радикализма нового идеологического цвета, в гражданской войне для меня по-прежнему больше трагичности, чем радости от победы одних или озлобленности от поражения других. Более того, я как-то предлагал следующим образом регламентировать выражения отношения к тому сложному историческому периоду (извините за самоцитату):

«Как по мне, так на публичное выражение позиции относительно той бурной эпохи хорошо бы если не навсегда, то надолго наложить ограничение, подобное тому, что в странах с «агрессивной светскостью» вроде Франции применяется к манифестированию религиозных взглядов. То есть рассуждать об этом – это личное дело каждого, и шумное обсуждение в широком кругу формально не запрещено, но особо не поощряется».

С момента данного предложения прошло два с половиной года, но принимать его никто не собирается. Что ж, я в одиночку соблюдать мораторий не буду.

Впрочем, мой монолог будет не о моем собственном отношении, а о том, как сталкиваются позиции других.

К фильму Дудя, помимо формы подачи и противоречивой личности автора, масса претензий по фактам.

«Красные» рецензенты провели не один разбор, показывая и голословность утверждений, и манипуляции с цифрами заключенными, и сомнительность мнения, что все эти осужденные были невинными и ни в чем не виновными, и странность логических построений вроде «человек, не знающий польский язык, по умолчанию не может быть польским шпионом». Все верно и по делу.

Тем не менее, мы никак не можем отрицать того, что Колыма была. Не как географическое понятие, в этом смысле она по сию пору есть, а как исторический феномен. Не можем отрицать «Колымские рассказы» Шаламова, куда больше документальные, чем художественные, и, на мой вкус, значительно более сильные и талантливые, чем солженицынская гулагиада.

И дальше встает вопрос, как нам этот несомненный феномен воспринимать и как его обсуждать, если обсуждающие не согласны друг с другом, и обсуждать ли вообще.

По левую руку – позиция, прекрасно сформулированная Борис Кагарлицким в публичном ответе Л.Гозману, соратнику Ю.Дудя по либеральному лагерю, примерно в одно время с дудевским фильмом разразившемуся «размышлениями» к очередному дню рождения Ленина:

«Сталинский режим, как и всякая диктатура развития, применял жесточайшие меры. Власть не останавливалась перед насилием, не слишком различая врагов реальных и воображаемых, расправляясь с собственными сторонниками часто более жестоко, чем с противниками. Но происходило это в отсталом аграрном обществе, которое такими методами ускоренно загоняли в светлое индустриальное будущее. Фашизм, напротив, возник уже в индустриальном обществе и отражал деградацию его институтов. Диктатуры сталинского типа, уходя, оставляют после себя не только длинный мартиролог жертв, но и построенные с нуля города и заводы, всеобщую грамотность, массовую интеллигенцию, формирующую общественную потребность в свободе и знании. Фашизм и нацизм оставляют после себя только руины и могилы. В этом принципиальная разница между реакцией и социальным прогрессом, даже если за прогресс общество платит непомерно дорогую цену».

По правую руку – убежденность, что мало того что цена слишком дорогая, так еще и заплачена она была не исходя из объективных обстоятельств, а потому что Россию захватили звероподобные оккупанты, испытывавшие чисто физическое садистское наслаждение от пыток и убийств, а руководил всем этим, выражаясь даже чисто эстетически пошлым языком огоньковских побасенок, «сухорукий параноик».

А посередине, на самом деле, множество полутонов и частичек мозаики.

И то, что репрессии середины 1930-х были во многом следствием борьбы фракций большевистской элиты меж собой, причем речь не только о борьбе итоговых победителей против осколков «ленинской гвардии», но и о внутренней их распре, где цифры репрессированных каждым конкретным руководителем были показателем его несгибаемости и алиби перед соратниками; особенно же, кстати, отличился будущий разоблачитель «культа личности» товарищ Хрущев, о чем ему не преминул ехидно напомнить на пленуме ЦК в 1957 г. товарищ Молотов.

И о том, что связанные с внешними центрами силы изменники в стране, в том числе и в ее элите, действительно присутствовали, и совсем не на уровне статистической погрешности, а перед глазами был еще довольно свежий пример событий 1916-1917 г., когда на свержение царя и верховного главнокомандующего активно работали его собственные родственники, а в стенах парламента этого главнокомандующего откровенно обвиняли в работе на врага. И о том, что сам Сталин в разговоре с Черчиллем назвал коллективизацию самым страшным и тягостным периодом своей жизни.

Несомненно одно: в споре о «цене, которую мы заплатили за» есть сам предмет спора, и ради чего эта цена была заплачена – грандиозные достижения советской эпохи, и, самое главное, Великая Победа. Не будь ее, мы бы не спорили, стоила ли она цены, которую за нее заплатили. Да и многих спорящих с высокой долей вероятности просто не было бы.

Поэтому я, например, могу ответить на незримый вопрос тех, кто справа, к тем, кто не то что безоговорочно оправдывает все, что было между гражданской и Великой Отечественной, но хотя бы видит там массу нюансов: а почему вы тогда вместе с нами осуждаете одесскую Хатынь, если слеза ребенка и вообще жизнь человека не являются абсолютной и необсуждаемой ценностью?

Да потому, что враги России и просто нелюди без суда и следствия не казнили даже, а радостно, с улюлюканьем запытали и замучили русских людей (да просто – людей!), зацементировав их кровью фундамент людоедского «проекта Украина».

За прошедшие пять лет не произошло ничего кардинального, что заставило бы считать эту кровь пролитой не совсем зря. Если бы российская власть тогда незамедлительно приняла комплекс мер по демонтажу украинского «проекта» и тем самым уберегла бы десятки тысяч донбассовцев от гибели и миллионы русских Украины от гонений и медленного стирания их русскости, можно было бы считать, что одесские мученики пожертвовали собой за други своя, что они вызвали – буквально – огонь на себя ради спасения других. Это и один из отцов-основателей США говорил – «дерево свободу время от времени поливают кровью патриотов и тиранов». Кровь патриотов есть, крови тиранов и, главное, свободы нет, если речь не об украинской национал-шовинистической партии и не о горячо поддерживающем Украину американском радио, они как раз существуют и у них все хорошо.

Пока же в России патриоты разных мастей готовы, кажется, пустить кровь друг другу. Слева некоторые размещают в соцсетях глумливо-радостные картинки в день расстрела царской семьи, а в комментариях к статьям, умеренно поддерживающим красную сторону Гражданской, выражают недовольство этой умеренностью и пишут «отчетливо вижу, что между строк автор за белых».

Лидеры же этого лагеря, типа Константина Семина, и вовсе напоказ демонстрируют, что их и патриотами-то назвать затруднительно, например, расхваливают идеологию пораженчества и говорят, что патриотизм без классового содержания ничего не стоит. Любопытно, что до недавних пор г-н Семин озвучивал все эти мысли в том числе и в рамках своей авторской программе на центральном телеканале, видимо, в рамках целенаправленной стратегии верхов на принудительную поляризацию общества. Сейчас, правда, проект прикрыли, решив, что от пламенных речей о классовой борьбе вреда и опасности больше, чем пользы.

Впрочем, в «белом» лагере все еще печальнее, причем серьезно так печальнее. Кажется, именно там сейчас окопались истинные большевики по духу и накалу, у иных из которых не то что дня – часа не проходит без обличения проклятого «совецкого» режима и произнесения сентенции вроде «русский – значит белый» и «русский человек без белого дела – дрянь».

Даже самые вроде бы вменяемые люди, с которыми поддерживаешь теплые товарищеские отношения, внезапно яростно репостят статьи про «большевицко-германскую войну под сатанинскими красными звездами», на пятой минуте личной встречи после дружеских объятий и обмена фразами о погоде внезапно ни с того ни с сего начинают проклинать Сталина, по прочтению твоих статей сообщают «все бы хорошо, но зачем ты русофоба Ленина цитируешь» (кто ж виноват, что Ленин был мастером хлесткой и точной фразы и формулировки), а в разговоре о памятнике Солженицыну в Ростове в ответ на туманную дипломатичную фразу, мол, фигура неоднозначная, но уж бюста, вероятно, заслуживает, прижимают к стене и заставляют признать, что не бюста, а церетелевского размаха памятника, и непременно на центральной площади.

И это еще плюс-минус средняя температура по палате, многие хуже.

Все это происходит на фоне культурной обработки населения в схожем ключе, идущей уже тридцать лет. Советские фильмы 60-х-80-х, где красные, конечно, герои, но белые тоже по своему любят Отчизну, благородны, полны душевного надрыва и поют красивые русским романсы, сейчас выглядят образцом компромиссности и стремления к национальному примирению, ведь в девяностых градус поменялся не на 180 градусов, а круче, белые стали ангелами во плоти, а красные изуверами и палачами без каких-либо оттенков.

В последние годы, правда, акценты местами чуть поменялись.

Например, в «Солнечном ударе» заядлого монархиста-консерватора Н.С.Михалкова гражданское война нарисована богатой и разнообразной палитрой, а в недавно прошедшем на НТВ сериале «Ростова» моральная правота, пусть и с минимальным перевесом, на стороне красных. Историческая правда во всей ее сложности прорывается наружу, хотя не исключаю и элементов стратегии «разделяй и властвуй», как в случае с Семиным.

Но ведь вполне искрение представители антисоветской стороны, которых я с трудом могу заподозрить в работе, во всяком случае, осознанной, на чью-либо стратегию, ведут себя ничем не лучше Семина. До этого мая мне казалось, что в нашем обществе, помимо крымского, есть и одесский консенсус. Несколько дней назад эта уверенность поколебалась после прочтения сразу нескольких признаний «белых», что они не пошли на мемориальное мероприятие, организованное левыми силами, «нам с леваками вместе нечего делать». За этой нетерпимостью, боюсь, следующая установка уже «белое» пораженчество.

Не удивлюсь, если эти добрые «белые» люди испытали внутренне удовлетворение, когда пару месяцев назад в селе Фонтанка, опять же под Одессой, бандеровский активист Пановский пытался кувалдой разбить памятник воинам 26-го полка НКВД. У него, кстати, сделать это не получилось – местные жители не дали.

А ведь такие памятники и мемориальные доски на постсоветском пространстве, где шли бои Великой Отечественной, разбросаны десятками и сотнями. Воины НКВД сражались, не жалея себя, не хуже, а часто еще яростнее и храбрее остальных, затыкая самые тяжелые участки и демонстрируя чудеса стойкости и самопожертвования. Неудобная правда для одних и какая-то ненужная для других, но – правда.

Вообще на советско-антисоветских фронтах эта ситуация нередка. На Дудя бросились как сорока на золотую пуговицу, кто-то с гневным клекотом, кто-то с радостным. Но, скажем, не так давно всемирно известная британская телерадиокомпания BBC сняла фильм про лагерь смерти, который английские интервенты во время гражданской войны устроили для пленных и «неблагонадежных» на острове Мудьюг в Белом море. Заключенных там было на порядок меньше, чем на Колыме, но свирепость условий и смертность – на порядок больше.

Проводником журналистов с Туманного Альбиона выступила милая хрупкая жительница Архангельска Марина Титова, у которой в концлагере погиб двоюродный прадед. Фильм получился довольно впечатляющим, особенно с учетом признания его автора, корреспондента Люси Эш, что до начала этой работы она с темой интервенции не сталкивалась и даже толком не задумывалась, что английские солдаты делали на Севере России.

Взять бы этот фильм, толково перевести и популяризировать. В том числе и «новым белым», ведь к «старым белым» Антанта относилась не сильно лучше, чем к красным, рассматривая их как пушечное место и устами Черчилля цинично признаваясь «не думайте, что мы сражаемся за ваши интересы, это вы – за наши».

Да и вообще, красные, белые, здесь нерусские убивали русских – вот главное. И сами теперь снимают об этом, пусть и под своим углом обзора. Давайте хоть подберем снятое, раз самим сделать тоже недосуг. Нет. Одним неловко, другим лениво.

Или снять бы фильм про еще одну Хатынь, дальневосточную, село Ивановка, где весной 1919 г. Японские интервенты заживо сожгли 257 человек, включая стариков, женщин и детей. Таких случаев на оккупированной японцами территории было несколько, просто этот самый кровавый. Вот о чем бы говорить если не государству, то обществу, особенно с учетом непрекращающихся японских претензий на Курилы. Но опять нет.

«Белые 2.0» яростно воюют с «красными 2.0», не понимая, что эта война глупа и времена, но еще больше – просто далека от народа. Народ, даже когда говорит вроде бы на эту же тему и теми же словами, имеет в виду не совсем то или совсем не то.

Взять хотя бы недавнее социологическое исследование, зафиксировавшее огромную популярность Сталина, чем крайне огорчившее одних и порадовавшее других. «Сталин народного мнения» это ведь не кровавый тиран одних и не прекрасный рыцарь других, это вообще не предмет постоянных напряженных раздумий, с тщательным выведением баланса плюсов и минусов, либо столь же тщательным подбором одних плюсов или одних минусов.

Это полубессознательный символ Победы, справедливости и праведного возмездия, периодически всплывающий в голове при виде очередной из бесчисленных российских мерзостей. Да, это справедливость с окровавленными кулаками и Колымой, но если кулаки и Колыма для начала достанутся ворам и жуликам, а остальным уж как Бог управит, то ладно.

И тут одним бы подумать, как наполнить этот поверхностный образ актуальным содержанием, а другим, понимая, что он сколь поверхностен, столь и глубоко закономерен, попытаться сформулировать повестку справедливого общества со сталинскими успехами, но без его недостатков и его культа.

Итоговые цели у обеих сторон, на самом деле, пересекаются, да и классовые тоже – и «красные 2.0», и «белые 2.0» это в массе своей представители интеллигенции, претендующей на роль мозга нации, а не чего-то другого.

Правда, пока эти два осколка интеллигенции успешно строят две трагикомические мини-нации из своих постоянных читателей и подписчиков в соцсетях. В то время как основная нация угрюмо безмолвствует, изредка, несмотря на все фильмы и рассказы про «красные зверства», давая 70% в соцопросах за Сталина или столько же за совершенно неизвестного коммуниста или либерал-демократа, который хорош лишь тем, что формально не принадлежит к отправляемому нацией в мыслях на Колыму сословию.

Я не считаю, что «русский – значит красный» и «русский человек без красной звезды – дрянь». Тем более я чужд этих же формул с измененным цветом и символикой.

Но посмотрите на Дудя, чьи золотые пуговицы, а на самом деле навозные ошметки вы с разными возгласами и настроением, но одинаково бодро таскаете. Этот человек, интервьюируя Доренко, спросил, что будет, если дальше Россия из нынешнего просто плохого превратится «вообще в какое-то, я не знаю, православное государство», и от слова «православное», произнесенного с неподражаемой кривой улыбкой, его ощутимо чуть не стошнило. Со словами «русский» и, как мы видим, «советский» у него та же история.

Посмотрим вообще на собирательного гозмандудя как на социально-биологический вид. Для него, или них, не «русский без красного дрянь» или «русский без белого дрянь». Для них просто «русский – дрянь».

А ведь это не так. Русский – это прекрасно. И советский, и досоветский, и послесоветский.

Давайте сойдемся на этом. А если нет, тот тем хуже для нас.