Человек творит мечту, собирает её по крупицам, будто золотую мозаику. Сны и видения, неожиданные слияния звуков и сочетания слов — всё это не заблуждения, а свидетельства грядущей реальности, в которой окажется только тот, кто стремится увидеть новое измерение жизни, с новыми смыслами и новыми горизонтами.
Мечта творит человека. Из мечты рождается поэт и философ, пахарь и воин, ремесленник и врачеватель. В мечте о поэзии из слова расцветает стихотворение. В мечте о хлебе из зерна вырастает колос. В мечте о труде из металла выковывается серп.
Человек, движимый мечтой, — загадка для самого себя. Он дивится собственной силе, изумляется своим прозрениям и откровениям, ему кажется, что жизнь в нём неизбывна.
Таков каждый герой Андрея Платонова. Сокровенный человек: сокрытый до поры от мира, таившийся в веках и, наконец, явивший себя. Человек-сокровище, человек-драгоценность, в котором и милосердие, и самоотвержение, и детская простота. Странный человек: человек-странник, что ищет земной рай, обетованную землю, где одолены засухи и голод, болезни и отчаяние. Одухотворённый человек, изведавший «упоение в бою», один сокрушивший вражеские легионы. Подобные ему «долго не держатся на свете, но свет на них стоит вечно».
Сокровенный человек Платонова живёт между поэзией и сказкой. Книгой стихов «Голубая глубина» Платонов начинает творческий путь, книгой сказок «Волшебное кольцо» — почти завершает. Поэзия и сказка у Платонова подобны двум полюсам мироздания, двум точкам, обозначившим отрезок писательской жизни, двум соединённым электрическим проводам, что дали разряд и потрясли русскую литературу, русский язык.
Поэзией и сказкой питались рассказы и очерки, повести и романы Платонова. Между поэзией и сказкой родились его герои: Дванов и Копёнкин, Вощев и Пухов, Фро и Федератовна. Кажется, что в ключевой момент повествования они раздобудут меч-кладенец, путеводный клубок или молодильное яблоко — и сюжет обретёт неожиданные повороты, в книги вольётся волшебство, которое будет убедительнее реальности.
Стихи для Платонова — зарождение жизни, сказка — одоление смерти. Голубая глубина — это море в вышине, «море юности» над головой, «океан космический», в котором и возникла жизнь. В этом океане сон ребёнка становится песнью пророка, и звёзды отзываются на эту песню, оттого им всё ведомо о мироздании. Когда звезда срывается с ночных небес, с ней может умереть драгоценное знание, но она будет жить вечно, потому что никогда не погаснет во взоре одухотворённого человека, что наблюдает её полёт. Одухотворённый человек «из звёзд таинственных будет мысли лить». Он напишет стихи о «всечеловеческом труде», о мечте, о небесном рывке:
Товарищ, нам тесны планеты,
Вселенная нам каземат.
Песни любви и познания спеты –
Дороги за звезды лежат.
И Вселенная, когда в ней поселится мечта, станет «бесконечней бесконечности». Но на её постижение человеческой жизни не хватит. Тогда нужно будет либо создать на Земле такую же бесконечную Вселенную, либо одолеть смерть.
Герои Платонова стремятся повторить семь дней творения: преобразуют воду и сушу, разбивают сады там, где были пустыни. Они наполняют преображённый мир такой жизнью, которая даже в покинутых людьми деревнях не исчезает: подгнившая солома на крышах расцветает, брёвна покосившихся изб врастают в почву и обретают корни…
Герои Платонова из земных глубин высвобождают море, расстилают голубую глубину посреди степи, дарят природе второе дыхание. Из оврага они делают котлован, откуда возрастёт и дом, и град, и мир, который станет «родиной электричества».
Одухотворённые люди не вторгаются в природу, не разрушают её, а извлекают из неё своим трудом, в котором «человек превышает сам себя», ещё не воплощённые замыслы. Любая созданная машина, по Платонову, была заложена в природе, но у природы не хватало сил, чтобы родить механизм. И тогда она родила человека, чтобы он стал её венцом и «началом для всякого механизма». Человек стал связующим звеном между рукотворным и нерукотворным, в свои изобретения он влил дыхание природы. Так в паровозе живёт материя металла, душа огня и дух пара.
У Платонова можно найти точки пересечения с рассуждениями Вернадского о границах живого и неживого, о «веществе существования», с идеями Фёдорова о воскрешении предков: «Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскрешение мёртвых, казалось, не имела ошибки. Тогда выходило, что люди умерли не навсегда, а лишь на долгое, глухое время». Но в прозрениях своей эпохи писатель сделал не философский или научный, а творческий рывок, устремился не за фактом и логикой, а за наитием.
Всю жизнь у Платонова сохранялось детское отношение к смерти, будто он, однажды увидев покойника, так и не изжил в себе страх перед открыто явленной смертью, перед «братом, бесславно и безобразно лежащим в гробу». И сколько бы потом ни видел мертвецов, этот страх всё равно не притупился. Смерть — всеуничтожающее зло, и тот, у кого доброе сердце, хочет оживить всё вокруг: не только воскресить усопших, но и одушевить творения рук человеческих, чтобы эти творения дышали и говорили, как в фантазиях ребёнка, которого мать на время оставила одного в старом доме.
Но, несмотря на страх, смерть — как и всё неведомое — влечёт человека. Отсюда у платоновских героев «намерение пожить в смерти». Её необходимо разгадать, узнав, что там, за границей бытия, на дне глубокого, непроглядного озера. И надо оживить безжизненное, чтобы раскрыть тайну смерти в живом.
Платоновский Чевенгур — то место, где творят Вселенную и пытаются одолеть смерть. Место, где возникло осознание, что если смерть — это величайшая несправедливость, то нужно устроить жизнь по справедливости, и тогда смерти в мироздании не останется места.
Такую жизнь являют русские сказки, переложение которых сделал Платонов в «Волшебном кольце». Подобно изобретателю, не навредившему природе, писатель ничем не нарушил естества народной сказки. Записанная им на бумаге, она не лишилась своей устной сути: язык её подобен живой, родниковой речи, сюжет подвижен. Прочтёшь такую сказку — и сам перескажешь её по-иному, выпустишь вольной птицей в небо.
В сказках ум даётся справедливым, богатство — щедрым, счастье — терпеливым, сила — самоотверженным. Сказка, как и мечта, складывалась по крупицам веками, лелеялась поколениями, копила опыт справедливости. Сказка безначальна: мы ищем исток сказки, уходим вглубь столетий. Мелькают лица сказителей — одухотворённых людей, но нет первосказителя. Время закольцовывается. Жизнь встречается с жизнью. Смерть выпадает из волшебного кольца. Можно переодеть его с пальца на палец — и тогда исполнится самая сокровенная мечта.
