Когда ученый муж, оказывается еще очень самобытным музыкантом и поэтом, это всегда интересно. Существует ли грань в музыке, за которой заканчивается, собственно, звукоряд и начинается философия? В каких образах являет себя русская идея? Я не мог не поговорить с Виталием на эти и другие темы…
— Виталий, как появился диск «Русская идея» и что мотивировало вас, человека, занимающегося серьезными философскими вопросами, снять докторскую мантию и на время перевоплотиться в музыканта?
— Отвечая на вторую часть вашего вопроса – все не совсем так. Докторскую мантию я не снимал, и в музыканта и певца на время не перевоплощался, никогда не переставая быть одновременно и ученым, и автором стихов и песен. Песни, пожалуй, начались чуть раньше, еще в отроческие годы. Хотя тяга к науке, на тот момент к истории и первый интерес к философии также проснулись очень рано.
Скажу больше: нередко философское созерцание идет рука об руку с поэтическим вплоть до того, что бывали случаи: записав какие-то мысли, которые могли бы войти в будущую книгу или статью, я вдруг ловил себя на вопросе – а не «перевести» ли эту мысль в стихи, в образы, в нечто, что можно не только проговаривать, но и напевать. Несколько раз такое случалось и удавалось. А в целом как тенденция – это происходит постоянно. Для меня философия и песни – это не параллельные миры, а скорее сообщающиеся сосуды.
Собственно, и песни на диске «Русская идея» это не только новые вещи, большинство из них написаны давно, есть несколько песен начала 90-х годов. Этот сборник я назвал «первый час песен», ведь он звучит почти 60 минут (слово «альбом» в отношении музыки я не люблю, в нем есть англосаксонская скороспелость, и с точки зрения русского языка – неточность выражения). А первым часом я его назвал потому, что это действительно первый сборник аранжированных песен, записанных приблизительно так, как я об этом мечтал много лет. До этого был магниатольбом в 2003 году, затем в 2016 году студийный диск «25 песен», в котором были только мои голос и гитара. Теперь все, что называется, совсем «по-взрослому»… Хотя с момента начала написания тех песен, которые я считаю заслуживающими внимания, прошло уже примерно 30 лет…
– Почему так получилось?
– В каком-то смысле, нашему поколению не повезло. Те, кто лет на 10 старше, вошли в обойму позднесоветского «открытия шлюзов», в основном это была рок-музыка, в русле которой можно было воплотить самые дерзкие песенные замыслы. Был огромный интерес публики ко всему новому, в том числе и сложному, ко всему с претензией на какую-то мысль. То, что рождалось в 90-е годы, уже с трудом пробивало себе дорогу. Произошел своего рода «провал» в андеграунд. И даже крупные фигуры, такие, например, как рок-поэт Сергей Калугин с его группой «Оргия праведников», так и не смогли догнать китов русского рока, пришедших в 80-е годы. А Калугин между тем и талантливее, и значительнее как личность многих из культовых рокеров, особенно значим, на мой взгляд, ранний периода альбома «Nigredo». Для меня это символ, что тогда каналы для серьезного творчества были перекрыты. Шоу-бизнес и рынок в музыке закрыл эти каналы и создал искусственную эстрадную диктатуру в поле СМИ и концертной деятельности. Кто успел заскочить на подножку в эпоху перестройки – те остались. А кто не успел – ушли в андеграунд.
Во второй половине 90-х мне пришло ясное осознание: наше время, время нашего поколения еще впереди. И мы свои песни сможем провозгласить во всеуслышанье в отсроченном режиме. Для этого понадобится утвердиться в чем-то другом: кто-то пошел в бизнес, кто-кто, как я, в научную и общественную деятельность.
– Но ведь это нелегко, писать песни в стол, разве нет?
– Не совсем в стол. Песни я пел друзьям. В середине 90-х даже пытался создать свою группу. В конце 90-х и начале нулевых у меня был целый ряд камерных сольных концертов в самых разных местах: в общественных организациях, в домах ученых, и, что интересно, в православных общинах, которые особенно радушно меня принимали. Я был тогда чем-то вроде православного скальда-сказителя с 12-струнной гитарой. Но к 2005 году идеологическое и мировоззренческое творчество перетянули – хотя я продолжал писать песни. Но почти все свободное время уходило на общественную мысль: «Русскую доктрину», авторские книги, работу в команде мыслителей, вплоть до создания своего Института.
— Многие люди отмечают необычную стилистику ваших песен. Это и баллада, и что-то от бардовской песни, в некоторых местах это напоминает рок-музыку, встречаются элементы кантри и фолка. Как вы бы охарактеризовали собственный музыкальный стиль?
— Когда-то давно, услышав мои песни на одном из вечеров на церковном подворье, Егор Холмогоров окрестил их «православным шансоном». Он уловил странное сочетание, гибрид интонаций духовной песни и духовного стиха с одной стороны и шансона – с другой. Не только блатного, конечно, а шансона в широком смысле.
Но я все же иначе называю этот жанр – герметичный шансон. То есть такая песня, которая может создаваться и воспроизводиться в герметичной, замкнутой среде и долгое время так жить. Для такой песни очень органично идти именно не от концерта, не от реакции публики, а от студии. Поэтому такой жанр вполне может быть чисто сетевым, распространяться через интернет.
В самом словосочетании, конечно же, парадокс. Ведь любой шансон – это в первую очередь игра на публику, заигрывание с публикой. Хотя и нельзя сказать, что мои песни писались в стол, но они и не выходили на широкую публику. Думаю, многие из нашего поколения не выдержали испытание временем, и потеряли творческую нить. Наверное, для многих подобная судьба песен стала бы трагедией. А для меня нет. Это был скорее диалог с Богом, с высшим миром. И я никогда не сомневался, что эти песни не пропадут, что они останутся.
— Вы обладаете завидной уверенностью в себе. Кто те люди, которые помогали философу и ученому воплотить эту мечту? Я имею в виду людей, которые принимали участие в записи диска?
— В общем-то, я являюсь автором и текстов-стихов, и музыки. Музыканты и аранжировщики, с которыми я работаю, довольно бережно относятся к первоначальному замыслу. Мне бы даже хотелось, чтобы они действовали немного смелее. Но они говорят: у вас песни нагружены глубоким смыслом, и каждый поворот, каждый аккорд или прием неслучайны, накладываются на энергию слов. Поэтому и музыкальный замысел нужно сохранять. Тем не менее, в следующих дисках я надеюсь уговорить их действовать более смело.
В этом сборнике большинство песен мне помогли сделать как аранжировщик Юрий Середюк, как гитарист – Сергей Шанглеров. Первый из них олицетворяет то, что я называю симфоническим началом, он старается сделать оркестровки полновесными, полифоничными, используя богатый арсенал средств. Если вы посмотрите в буклет диска, вы увидите, что в эти композиции были приглашены кроме гитаристов и рояль, и аккордеон, и другие инструменты. Но Юрий Середюк старается задействовать все средства: и духовые, и струнные, и электричество, всевозможные звуковые эффекты, вплоть до кинематографического звучания.
Сергей Шанглеров (Шай), напротив, олицетворяет на данном диске более аскетичную манеру. Мы записали несколько песен, где все построено на гитарах или добавлены один-два инструмента иной природы (например, аккордеон, бас-кларнет, колокола).
Еще один аранжировщик с которым сделаны на этом диске две песни – Иван Муравский. У него, на мой взгляд, прекрасно получается синтез моего «шансонного» стиля с фолк-стилистикой и некоторыми современными молодежными стилями, построком. Это тоже перспективный путь.
В некотором роде «герметичный шансон» всеяден. В нем действительно есть элементы рока, фолка, классики, уличного или ресторанного оркестра, синтетической клубной музыки и т.д. Но ни к чему из этого он не сводится. И песней бардовской он тоже не является – по самой ткани музыкального материала. Мне кажется, это было заметно и на предыдущем диске с сольным исполнением, хотя там звучание было формально бардовское.
— Вы, человек верующий, а в Писании сказано — «Не сотвори себе кумира». И все-таки признайтесь, при создании своих музыкальных композиций, существовал ли для вас некий музыкальный ориентир, тот самый кумир или, быть может, кумиры, на творчество которых Вы ориентировались?
– Кумира не было. В разные годы при написании песен ориентиры были разные, все-таки эта история длинною в 30 лет. У людей возникают разные ассоциации с иными исполнителями, но почти все они довольно поверхностны. В комментариях к моим песням на Ютубе звучали самые причудливые параллели: с Новиковым и Сукачевым, с Высоцким и Визбором, Александром Скляром и Шевчуком, с Ревякиным и даже с рэперами. На мой взгляд, все это довольно далеко от моих песен – и по поэтическим, и по музыкальным основаниям. Единственная параллель, которая мне приходит в голову и при этом в ней есть какой-то смысл – это Александр Башлачев. По стилистике, по языку и отчасти по мелодике у нас с ним есть нечто общее. Но он-то как раз не успел аранжировать свои песни, оставшись по жанру рок-бардом. А я сейчас перехожу в измерение песни как полноценного музыкального решения.
Думаю, этого достаточно для ответа на ваш вопрос. Ведь если перейти к содержанию песен и начать рассуждать о моих предшественниках в собственно поэтическом смысле – это может быть очень долгая беседа…
— Виталий, в последние несколько лет, слово «русский» активно используется в продвижении различных проектов, как правило, идеологической или пропагандистский направленности, «русская весна», «русский мир» и т.п. Не было опасения затеряться в череде подобных словосочетаний?
— Наоборот, я очень обрадовался, когда пришло это название. Потому что оно с одной стороны очень захватанное в русской философии, вошедшее в жизнь благодаря Данилевскому и Достоевскому (хотя многие ошибочно приписывают этот термин Владимиру Соловьеву, создавшему «моду» на размышления о русской идее). А с другой стороны бренд «русская идея» мало использован в искусстве и музыке. Вот я и «преуспел» в этом деле.
— О том, что стране нужна внятная идеология, говорят многие люди, представляющие нашу интеллектуальную элиту, в том числе, участники Изборского клуба, где Вы являетесь заместителем председателя. Когда создавался диск, который в самом своем названии имеет слово «идея», Вами была предпринята попытка ответить на вопрос о том, что же такое русская идея?
– В поэзии и песне русская идея это несколько иная категория, чем в философской традиции. Здесь скорее она передается через цепь образов. Да и Достоевский, которого можно назвать ключевым автором термина, был все-таки мыслителем-художником, и он мыслил в первую очередь образами. Так что все органично – мы вновь оказываемся на стыке философской мысли и искусства.
Сама же композиция «Русская идея», последняя на диске, дает ответ на ваш вопрос в виде новых частушек. Это так сказать частушки философа. Новый малый жанр, который я предлагаю в рамках своего жанра… Ирония и самоирония, но не постмодернистская уже… Это более фундаментальный вариант самосознания.
— В режиссуре есть такой термин – «сверхзадача», это та самая идея, которую режиссер хочет донести до зрителя. По правилам режиссуры, сверхзадача формируется одним предложением с использованием глагола. Могли бы Вы сформулировать сверхзадачу диска «Русская идея»?
– «Разгерметизировать» мой метафизический шансон. Хотя, как мне кажется, он так и останется герметичным несмотря ни на что. Даже если станет общенародно известным. Герметичность в моем случае уже впечатана в песню как таковую.
– То есть такая герметичность нужна?
– Да, она необходима. Мы должны уметь создавать внутри своей души мощный фокус внимания, в который вселяются целые миры – в этом и есть суть настоящей песни. Песня – это живое существо с глазами, которое видит нечто такое, чего мы здесь не видим. С нею нужно общаться, обмениваться, петь ее и давать ей петь нас.
Беседовал Дмитрий Борисенко
Послушать диск «Русская идея» можно на персональном сайте автора и на его YouTube канале.
