— Готовясь к интервью, я тщательно изучила официальные источники. Там ваш день рождения везде значится 12 ноября. Но я читала ваше интервью, и вы в нем говорите, что на самом деле вы родились 13 ноября. Это вообще как?
— Я родился ранним утром 13 ноября 1954 года. Но моя мама, молодой коммунист, была очень суеверной. Она дала три рубля и попросила, чтобы меня записали поздним вечером 12-го. Поэтому по всем документам — 12-го, а на самом деле 13-го.
— А когда вы отмечаете — 12-го или 13-го?
— Отмечаю я два раза — и 12-го, и 13-го. В этом году будем делать так же.
— А как вы отмечаете свой день рождения? В кругу близких людей, или это широкий общественный праздник для всех?
— По-разному. 60-летие мы, конечно, отмечали грандиозно, в «Атриуме», в Музее Пушкина. Иногда в узком семейном кругу. Если есть какие-то привязки к моей работе, то отмечаем, например, на фестивале «Смотрины».
— Какой подарок на день рождения вам запомнился больше всего?
— Было очень много подарков, и, честно говоря, мне трудно что-то выделить, но я помню, что был очень приятный подарок, когда приехал мой китайский переводчик и вручил мне на дне рождения мою первую книгу на китайском языке. Это был роман «Замыслил я побег». И потом мне позвонил через несколько лет переводчик и говорит: у меня сегодня очень важный день. Я спрашиваю: что такое? Он говорит, что принято решение Центрального комитета КПК напечатать специальный тираж этого романа, для того чтобы распространить среди китайских чиновников, которые работают с Россией. Я говорю: зачем. Оказывается, они пришли к выводу, что информации о России, о русских людях, об их менталитете, об их истории новейшей в романе настолько много, что он может быть использован как учебник по страноведению.
— Вы видите какой-то свой нравственный долг в этом, какую-то миссию в своей работе?
— Конечно, писательство — это миссия, писатель должен отвечать за свои слова. Я вот не понимаю некоторых своих собратьев, которые говорят: а, подумаешь, ну написал я и все. Нет-нет, это очень ответственно, потому что у нас часто любили повторять в советское время, что хорошая книга делает человека лучше. А ведь плохая книга делает человека хуже. И это всегда надо помнить, и я это помню.
— Тот же самый Эрнест Хемингуэй, когда писал, делал это стоя — так ему было удобно, так приходило вдохновение. Вы как пишете? Садитесь за стол, что-то изобретаете, куда-то едете?
— Я пишу, сидя за столом. Иногда, если не слишком хорошо себя чувствую или какие-то проблемы со спиной, лежа с компьютером. Но обязательно под классическую музыку.
— Что это?
— Знаете, очень хорошо писать под Шопена, под барочную музыку, под Чайковского. Под Малера с Бетховеном писать нельзя. Передайте всем, кто нас смотрит, что под Малера писать нельзя.
— Какая ваша любимая собственная книга?
— Я думаю, что все-таки на сегодняшний день это «Козленок в молоке», который выдержал более 30 переизданий, экранизирован, по нему идут спектакли. Кстати, интересная деталь: когда я оформлял пропуск к вам на студию, девушка, которая выписывает пропуска, сказала, что была на «Колесе фортуны» — это название инсценировки «Козленка в молоке», и ей очень понравилось.
— Когда вы доверяете экранизировать, поставить свои произведения, насколько к этому трепетно относитесь? Известно, что многие писатели, когда смотрят фильмы по своим произведениям, говорят потом, что смысл искажен. Вы как к этому подходите? Контролируете?
— У меня экранизировано, по-моему, 13 произведений. Причем одна моя повесть «Небо падших» дважды экранизирована — вообще случай редкий для здравствующего писателя. Поначалу я как-то пытался в это дело вмешиваться, тоже у меня была мысль запретить показ «Сто дней до приказа» — была такая лента, снятая еще в 1989 году. Потому что это была отсебятина, я к ней никакого отношения не имел. Но потом я подумал: ну а что теперь ее изменит? Я понял, что эти вмешательства бесполезны. Потому что в кино главное — режиссер.
— А что с театральными постановками? Здесь насколько вы доверяете?
— Дело в том, что как в кино главный режиссер, так и театральный режиссер главный в театре. И если театр берет мою пьесу, ее ставит, то я, как правило, доверяю этим людям. Как правило, это хорошие, добротные постановки. Но у них есть своя особенность, которая отличает их, кстати, от новой драмы: они попадают в репертуар театра и держатся там годами. Вот, скажем, «Хомо эректус» в Театре сатиры играют уже 15 лет. Будет 383-е представление. Я думаю, мало кто из современных авторов может похвастаться тем, что так долго держится в афише.
— А чем вы объясняете такую популярность?
— Во-первых, это комедия, сюжетная комедия, комедия с характерами, и она о том, что нас всех волнует, — о любви, о верности, о предательстве, о том, что нельзя думать одно, а делать совсем другое — это к тебе вернется, и будет очень неприятно. Поэтому я же ничего не придумал. Я учился у таких драматургов, как Гоголь, Островский, Чехов, Булгаков, Розов. А такие писатели плохому не научат.
— Вы, когда пишете, пишете о себе? Или это истории, которые случаются с другими людьми? Или, может быть, это выдуманные истории?
— Понимаете, есть писатели, которые, как правило, описывают то, что с ними случилось. Например, Владимир Солоухин — один из лучших русских писателей второй половины XX века. Или Довлатов. Это такие очерки из жизни. Со мной случилась эта история, я пришел домой и записал ее. Если взять Чехова, то его сюжеты всегда вымышлены, хотя, конечно, основаны на каких-то жизненных ситуациях. Но вот по методу, не по масштабу — я подчеркиваю, масштаб определяют потомки — я ближе к Чехову. Мои сюжеты — это придуманные истории, и я даже термин придумал, он называется «выдуманная правда». И, как ни странно, выдуманная правда на читателей, зрителей действует гораздо сильнее. Потому что в ней есть какой-то синтез, обобщение, какое-то сгущение жизненного материала. Я предлагаю читателю и зрителю выдуманную правду, и они от нее не отказываются.
— Второй фестиваль «Смотрины» — там 12 ваших спектаклей. Чем на этот раз удивляли? Есть ли какая-то общая канва у этих постановок или они очень разнообразны?
— 13 спектаклей. Задача была пригласить театры из разных концов России и показать, какой высокий у нас уровень театрального мастерства именно не в столице. Спасибо, конечно, Министерству культуры, которое поддержало, выделило грант на это дело. Но, к сожалению, жизнь дорожает, все дорожает. И если на первом фестивале был Ереванский русский театр под руководством Александра Самсоновича Григоряна, к сожалению, покойного (он был подвижником русского театра, полвека руководил своим театром), был театр из Венгрии, то сейчас мы не смогли пригласить ни Бакинский русский театр имени Вургуна, «Халам-бунду» они поставили. В результате «Халам-бунду» привез иркутский театр имени Охлопкова, тоже блестящая постановка. Очень хотели пригласить из Белграда, из Сербии, театр «Мадлениум», они поставили «Чемоданчик» — это политическая сатира о России, но увиденная глазами сербов, очень интересный спектакль, пользуется большим успехом в Сербии. Но, к сожалению, это тоже оказалось для бюджета фестиваля невозможным. Просто дорого. Зато Самарский художественный театр под руководством Павла Карташева привез «Чемоданчик», причем полную версию. Из Пензы был театр, из Борисоглебска, из Рыбинска.
— Давайте поговорим о новой книге. Наверное, даже сама тема вызывает определенный интерес ваших читателей. Как вы думаете, это может как-то повлиять на популярность?
— Название моего нового романа «Веселая жизнь, или Секс в СССР», конечно, немножко хулиганское. Потому что на самом деле в этом романе не о сексе речь, речь там совершенно о другом. Я попытался как бы восстановить, продолжить работу Марселя Пруста и восстановить утраченное время — позднюю советскую эпоху, осень 1984 года. Это был конец андроповского правления, о перестройке еще никто и подумать не мог. Этот роман во многом автобиографический, в основу его лег действительно реальный случай, когда пытались исключить из партии писателя Владимира Солоухина. На самом деле это книга о нашем поколении, о тогдашней творческой интеллигенции, о быте тогдашнем, о тогдашних семейных отношениях. Когда-то прозвучала знаменитая фраза о том, что в СССР нет секса, которая вызвала хохот на этом мосте российско-американском, это ведь было начало фразы. А конец фразы, которую сказала наша простая русская женщина — не знаю, ткачиха она была или повариха — был: у нас в СССР нет секса, у нас в СССР — любовь! Концовка потонула в хохоте, осталась только первая часть фразы. И как раз я своим вторым названием имел в виду вторую половину фразы. Только дочитав роман до конца, благодарный читатель скажет: да, действительно, это так. Для этого надо прочитать, он, кстати, уже полгода лидер продаж.
— Кто ваш читатель? Те, кто жил в Советском Союзе, которые помнят, был ли там секс или нет, или это молодежь?
— Конечно, во многом это мое поколение. Оно как начало меня читать с «Парижской любви Кости Гуманкова», со «Ста дней до приказа», «Апофигей», так и читает. Бывает, что подписываешь в магазине книжки, и тебе приносят какой-нибудь замызганный «Апофигей» какого-нибудь 1989 года. Но надо сказать, что и молодежь тоже читает, и средний возраст. Потому что им интересно, что это была за эпоха. Советская эпоха оболгана во многом в 90-е годы. Приходит на встречу молодежь и говорит, что им это очень интересно. «Вы пишете правду, вы не придумываете небылицы про советское время», — говорят молодые люди. Одно время переиздали «ЧП районного масштаба» — это моя критическая повесть о Комсомоле, и сразу ее разобрали. И паренек подошел подписывать. Я у него спрашиваю: да вам, наверное, не интересно, это о Комсомоле, это ж когда было. А он говорит, что специально пришел за этой книгой, чтобы понять, что за Комсомол был, может, он и сейчас нужен. Я говорю: он необходим.
— Советский Союз называли самой читающей страной. Россия это звание постепенно теряет. Есть ли у вас рецепт, как популяризировать чтение?
— У меня есть рецепт. Дайте мне телевизионный канал центральный на год, и через год я увеличу вам количество читающих в два раза. Надо возвращать моду на чтение. В советское время было модно читать — не читать было неприлично. Не знать новые романы Катаева, Трифонова, Распутина было неприлично. Когда окажется, что ты не читал Распутина, никакая девушка с тобой потом не пойдет после вечеринки.
— А сейчас что вы читаете? Какая книга лежит на вашей тумбочке прикроватной?
— На тумбочке сейчас у меня лежит книга по истории русского раскола Пыжикова. Еще я перечитываю поэзию, решил перечитать такого замечательного поэта есенинского круга, как Николая Клюева. Читаю сейчас новый роман Владислава Артемова исторический. То есть я одновременно читаю пять-шесть-семь книг, нас так воспитали.
— Вы к писательству относитесь как к работе, или это позыв души?
— Если я несколько дней по какой-либо причине, иногда уважительной, не пишу, то начинаю чувствовать недомогание, как будто я какой-то вирус поймал, мне плохо, меня ломает. То есть необходимость за 40 с лишним лет активного литературного труда уже стала необходимостью, своего рода зависимостью. Но это хорошая зависимость, дай бог всем такую зависимость от творческого труда.
